— На войне как на войне, уважаемые панове, боем должен управлять один человек, и к тому же самый опытный… — после некоторого раздумья произнес Хмелевский. — Выражать протест или нежелание могут не жолнеры молдавского войска, а их старшие, прошу… Но есть ли у нас сейчас время формировать молдавские полки под другим командованием… Дозорные доносят, что войска Искандер-паши продвигаются с такой быстротой, что к утру передовые полки ногайских татар будут на Цецорской равнине. Может быть, стоит подумать об отступлении наших войск к Днестру…

— Что? Пан региментар помешан на украинской стратегии? — резко возразил Жолкевский. Но тут же и осекся. — Пан Стефан прав, когда говорит, что нужно иметь крепкую позицию на Днестре. Ему и поручим позаботиться об этом.

— Но ведь регимент находится на самой передовой линии левого фланга, вашмость, — ответил Хмелевский.

— Пан Самойло Корецкий займет ваши позиции… Об отступлении войск Речи Посполитой, мои славные рыцари, не может быть и речи! Пан Конецпольский будет действовать на правом нашем фланге, вместе с панами Казановским, Грациано и Потоцким. Эта диспозиция остается на ближайшие сутки, уважаемые паны. А сейчас — к войскам.

Когда на заре 18 сентября Богдан, по наказу отца, выехал на ближайший холм, с которого открывалась необозримая, по-осеннему неприветливая, пустынная Цецорская равнина, он даже простым глазом увидел, как, словно прижавшиеся к земле грозные тучи, со всех сторон двигались турецкие и татарские войска. Их появления ждали с того самого дня, как в Баре стало известно, что из-за Дуная движется огромнейшая армия Искандер-паши. Однако все предполагали сперва увидеть отдельные, разведывательные отряды противника. А тут, сколько можно было окинуть взором, двигалась окруженная облаками пыли темная, бесформенная масса людей, под которой, казалось, прогибались даже выжженные солнцем холмы.

При появлении на холме Богдана с казаками вдруг, словно оторванный ветром кусок тучи, вырвался вперед большой отряд неприятельской конницы и стремительно понесся вскачь. Было ясно, что Искандер-паша не ожидал в этот день встречи с войсками Жолкевского и не разбивал свою рать на боевые подразделения. А теперь он бросил один из своих отрядов вперед, и Богдану пришлось мчаться к своим войскам с вестью об общем наступлении врага.

Эта весть мгновенно разнеслась по сотням и полкам. Переходя из уст в уста, она дополнялась, обрастала страшными подробностями, каких в действительности и не было. Но Конецпольскому обо всем доложил сам Богдан, трезво оценивший численное преимущество противника, хотя и двигавшегося в беспорядке.

Конецпольский поблагодарил энергичного дозорного, сына чигиринского подстаросты, молодого казака, в котором видел не представителя противной стороны, как то было в Терехтемирове, а воина руководимой им армии. Он велел Богдану спешить к коронному гетману и доложить ему об обстановке, добавив при этом:

— И, п-прошу пана Хмельницкого, п-передать егомости, что я вместе с паном Денгофом иду в первый бой, чтобы прощупать силы этого сборища неверных…

Войска Конецпольского и рейтары Денгофа в этот же день первыми вступили в бой с ногайцами. Несмотря на тройное превосходство в силах, ногайцы и мультяне не могли отразить удар, нанесенный войсками Конецпольского. Искандер-паше пришлось остановить свою рать и готовиться к генеральному сражению на этой равнине. Но Конецпольский почувствовал, что численно превосходящая толпа татар может, подобно морской бездне, поглотить его стройные и хорошо вооруженные полки.

В тот же день, перед закатом солнца, Жолкевский направил гонца с посланием к Искандер-паше, предлагая ему ликвидировать конфликт мирным путем. Учитывая сложившуюся обстановку, гетман даже предложил своему давнему сопернику выставить свои условия мира.

Однако из трех гонцов Жолкевского возвратился только один, сообщивший о том, что Искандер-паша велел обезглавить двоих его товарищей и надеть их головы на копья. Третьему же разрешили вернуться лишь для того, чтобы он мог передать ответ на послание великого гетмана.

— Нам нужны головы побежденных гяуров — вот наш боевой девиз в этом походе! Так и передай Жолкевскому! — нагло заявил самоуверенный Искандер-паша оставшемуся в живых гонцу.

Этим уцелевшим гонцом был Зиновий-Богдан Хмельницкий, которого Жолкевский послал с таким ответственным поручением еще и потому, что тот владел турецким языком.

Докладывая гетману, Богдан уже преодолел чувство глубокой подавленности, овладевшее им после кровавой расправы турок с его товарищами. Он понимал, что только знание языка спасло его от неминуемой гибели.

Жолкевский с опущенной головой выслушал ответ высокомерного врага. И тут же повелел:

— Денгофу поймать нескольких турок. Именно турок, которые движутся против рейтар. Поймать и обезглавить басурман числом в три раза больше, чем наших, а головы поднять на копья!.. И одного, только одного турка отпустить в стан врага, чтоб передал мой ответ! Выполняй, пан Денгоф!

— Есть выполнять, пан воевода! — отчеканил, козырнув, немец.

А ночью с правого фланга польских войск прискакал гонец от Николая Потоцкого с вестью, что молдавский господарь Грациано со значительной частью своего войска переправился через Прут и скрылся в лесах.

— Езус-Мария, значит, сбежал? Изменил, сбежал, гунцвот!..[110] — вначале набожно ужаснулся, а потом по-жолнерски выругался Жолкевский. Видно было, что такой измены защищаемого им молдавского господаря он никак не ожидал, хотя ему и следовало быть готовым ко всему…

Теперь войско Жолкевского уменьшилось на одну четверть. Но не это тревожило старого воина. Со всех частей и отрядов ему доносили о плохом настроении ратников, вызванном бегством Грациано. Старшины его войск стали безрассудно грозить наименее стойким подчиненным, обещая наказать их после перехода через Днестр. Кто же станет ждать выполнения такого обещания и не убежит, прежде чем начнется схватка с жестоким врагом?

Именно это обстоятельство и вынудило великого гетмана отказаться от своего прежнего намерения и пойти на иной стратегический маневр.

— Отступать! Отступать за Днестр! — повелел он после тяжкого раздумья. — Но по-рыцарски, как подобает воинам нашей великой отчизны, отступать, а не бежать!..

Заключительный акт этой ужасной драмы — крах военного могущества, добытого предшествующими победами Польской Короны, наступил после десятидневных ожесточенных сражений, происходивших во время тяжелого отступления через Днестр. Отправленный Жолкевским вперед Теофил Шемберг едва успел со своей артиллерией переправиться через Днестр с какой-нибудь тысячью людей, занять оборонительные рубежи вместе с войсками Стефана Хмелевского и установить здесь свои пушки.

А распыленные отряды уже почти не слушались Конецпольского и других военачальников, не выполняли их наказов.

Вдруг, в разгар тяжелого сражения, канцлеру Жолкевскому доложили, что командир рейтар Денгоф убит, что его собственный сын Ян и приемный сын окружены турками и находятся в безвыходном положении.

— Пан Михайло! — обратился Жолкевский к Хмельницкому, который со своим отрядом прикрывал ставку гетмана. — Пусть благословит господь мужество и отвагу моего любимого слуги! Прошу вас со своими отважными казаками прорвать смертельное кольцо басурман и спасти моего сына… Ах, как преступно поздно гетман решился на признание бесспорной храбрости славных сынов Украины!.. — с невыразимой болью неожиданно произнес как-то сразу одряхлевший воин.

— Выполню, если поможет мне бог! — согласился Хмельницкий. — Но я умоляю, вашмость, оставьте здесь польного гетмана, а сами садитесь в карету и немедленно скачите под прикрытие пушек Шемберга и регимента пана Стефана Хмелевского!..

— Действуй, как я велел, пан Михайло! Спаси мне сына, а гетману Жолкевскому лучше умереть с оружием в руках, защищая честь страны и свое собственное имя, чем позорным бегством сохранить старую, утомленную кровавой сечью жизнь! Вперед, пан подстароста!..