— А… сестру пригласишь, пускай и с мужем?.. — понизив голос, сказал Богдан.
— Если он дома… В Нежин вчера собирался поехать, на ярмарку, с нашим Григорием. А Ганнусю приглашу, конечно, мы с ней ладно живем, по-родственному. Но она только что куда-то со двора ушла. Как только вернется — позову. О, да вот и она — легка на помине. Ганна, а угадай, кто к нам приехал?
На противоположной стороне улицы остановилась пышная, как созревший плод черешни, молодица. На голове у нее был переяславский бархатный зеленый чепец, а на розовой шее нити красных бус. Запаска плотно обтягивала ее фигуру, а свободно спадавшая с высокой груди вышитая сорочка зашевелилась, когда женщина стала быстро пересекать улицу.
— Брат Богдан? — И зарделась, опустив свои голубые глаза. Полные щеки с ямочками вспыхнули огнем и сразу же побледнели. Молодица отвернулась, вытирая рукой навернувшиеся на глаза слезы.
— Вишь как обрадовалась Ганна, — отозвался Яким. — Да что с тобой, сестра? Богдан заночует у нас. Первым долгом о тебе спросил.
А Богдану казалось, что он, подхваченный ураганным ветром, несется в какие-то дебри, теряя способность соображать. И в потоке нахлынувших желаний преобладало одно: чтобы это была… пускай даже и замужняя, в чепце и в плотно облегающей запаске… Христина. Увидел между нитями красных бус крестик, точно такой, как бросил в море на кафском берегу.
— Ганнуся, с коротенькими косичками, с прижмуренным глазом, Ганнуся!.. — наконец произнес Богдан. — Что это ты, от радости или от горя, сестричка, давай хоть поздороваемся…
— Давай!.. — Она неожиданно повернулась и, заплаканная, поцеловала Богдана пылающими, такими же, как и у брата, пухлыми губами. — Вот это тебе, братец, и ответ. Как знает пан Богдан, так пусть и расценит мои слезы. Они текли у меня еще с давних пор, но никто их не видел. Так пусть пан Богдан почувствует их соленую радость… хотя бы от такой запоздалой встречи. Так пошли, Яким, хоть к тебе — я одна дома, без мужа…
И повела Богдана во двор Сомко.
6
Богдан, охваченный тревогой и приятными воспоминаниями, грустя и радуясь одновременно, ехал вместе с казаками чигиринской сотни отца. Они направлялись по наказу старосты, кажется, не то в Бар, не то в Замостье, — Богдану было все равно. Перед его глазами стояло пылающее лицо Ганнуси, обрадовавшейся встрече с ним. На устах юноши и в его сердце еще горел горячий поцелуй, которым она наградила его на улице в присутствии старшего брата.
— Не годится, Зиновий, перед боем терзать себя всякими мыслями. Выбрось все это из головы, — прервал размышления сына командир отряда.
— А кому известно, батя, будет ли бой? Пока что бродим по Подольщине не одну неделю да нагоняем страх на людей.
— Посеяли густо, а что пожнем — увидим.
— Мудро сказано, батя. Что посеяли, кто сеятель?
— Война, говорила мать, прощаясь в Чигирине. Войну посеяли, Зиновий…
Отец любил сына и принимал близко к сердцу все его переживания. Вздохи Богдана и его задумчивость не ускользнули от внимания подстаросты. Он догадывался, что эти вздохи вызваны встречей с пылкой переяславской молодицей, смело выразившей свои чувства. Дочь покойного купца безжалостно ранила парня в самое сердце. А ведь она замужняя, ждет ребенка… И вздохнул, переживая печаль сына, как свое горе.
— Вот, боже праведный, чуть было не забыл. На днях заходил ко мне слуга Острожского. Срочно разыскивал тебя. Хотел передать что-то важное.
— От Стасика Хмелевского?
— Не сказал. А Хмелевские, очевидно, уже выехали из Острога. У него, говорит, есть срочное дело к молодому пану Хмельницкому. Может быть, Зиновий, заглянул: бы к нему? Я в Острог заезжать не буду, чтобы не терять времени. Надо будет еще заскочить в Замостье. А тебе сейчас можно было бы и в Острог заехать. Задерживаться там не следует, а все-таки рассеешься немного. Слугу князя Острожского Назаром зовут. Так, говорит, его все дворовые называют.
— Так я заеду туда, батя. Наверное, Стась оставил о себе какую-нибудь весточку, а может быть, и сам…
Последних слов уже не слышал подстароста, он только махнул рукой вслед сыну, словно благословлял его. Богдан пришпорил коня, поскакав вдоль Горыни туда, где из-за перелеска виднелись кресты высокой замковой колокольни, которую самая младшая невестка старого князя решила перестроить в костельную башню.
Воспоминания об этом вызвали у Богдана чувство горечи. В костел перестраивают святыню, в которой старый Острожский впервые на украинском языке провозгласил святое письмо, приобщив к нему широкие круги украинского народа… Позорят насиженное гнездо украинского просветителя Острожского. И никакой управы на них нет. Из самого Рима устремляются сюда посланцы папы, которые приносят в бывшую святыню распятия, служащие иезуитам для уничтожения не только веры, но и нашего народа…
Прибыв в имение Острожских, надо будет объяснить княжне-иезуитке причину своего приезда. Да и допустят ли его в замок преподобные ксендзы, пытающиеся окатоличить острожских жителей, старательные наследники Лойолы, свившие себе здесь иезуитское логово.
— Каждый воин, приехавший с юга, считается там презренным схизматиком… — на прощание предупредил отец.
Богдан остановился возле старой корчмы, прозванной «Наливайковской» и стоявшей вдали от главного въезда в замок Острожских. Несколько горожан посторонились, пропуская утомленного дорогой воина к корчме.
— Нет ли среди вас княжеских слуг? — обратился к ним Богдан.
Соскочив с коня, он стал разминать отекшие от долгой езды ноги и, казалось, уже забыл о своем вопросе.
Люди удивленно переглянулись между собой. Все они были княжеские.
— По выговору слышно, что казак из местных? — тоже не торопились они отвечать на его вопрос.
— Из местных, люди добрые, из местных. Я львовчанин. Слышали мы, что пани Острожская похвально защищает веру старого князя от римских прелатов…
Люди захохотали.
— Пан казак большой шутник, ха-ха-ха!
— Защищает… ее-то не уберегли. А дочь бедняжка…
— Как это не уберегли? От кого? Что с дочерью случилось? Ведь сказывают, что паненка не может жаловаться на родителей за свою красоту. Не веры остерегаться ей следует, а файных ухажеров.
— Разве убережешься от них в таком возрасте…
— Да не об этом речь… Мне нужно повидаться с одним слугой, Назаром прозывается. Не помог ли бы мне кто-нибудь из вас разыскать его?
— Назар, слуга княжны? Он недавно проходил тут. Хлопот у них с молодой…
— Пойди, Хтодя, позови парня. Они тебе доверяют. Скажешь, у казака к нему дело есть… Он у них свой человек, — сдержанным тоном объяснил один из посполитых, когда Хтодя побежал стремглав звать Назара.
А Богдан уже находился в плену новых чувств. Присматриваясь к этим приветливым людям, он старался угадать их думы, настроения. Ведь по их лицам видно, что они чем-то сильно озабочены. И в то же время, так охотно и искренне взялись помочь ему, незнакомому воину!
А в это время из ворот княжеского замка вышли двое. Хтодя едва успевал за молодым господским слугой, здоровым, широкоплечим парнем, без шапки, с белокурыми подстриженными волосами, с такими же шелковистыми усами и бородой. Клетчатый шерстяной пояс опоясывал его гибкий стан. Он окинул быстрым взглядом людей, окруживших прибывшего статного казака.
— Пан казак посылали за мной? Я Назар, слуга почтенной пани Анны-Алоизы, княжны Острожской.
Богдан стремительно шагнул навстречу, даже протянул руку, но, опомнившись, тотчас опустил ее.
— Мне говорили, что молодой человек Назар… — Богдан подбирал слова, чтобы расположить к себе юношу.
— Не из Чигирина ли приехал пан казак? — осторожно спросил слуга.
— Из Чигирина. Богданом Хмельницким называюсь, дружище. Мой отец, чигиринский подстароста, говорил…
— Да, я просил пана подстаросту… Лучше нам отойти в сторону, уважаемый пан казак. Я должен передать вам весточку от одного пана с Подольщины, Максимом зовут его, файный казак… и разбитной…