— Виват, виват!.. — поддержали гости, сидевшие за длинным столом.

Зазвенели хрустальные бокалы с десятилетним венгерским токаем. Гости пили стоя, взирая пристально на седого гетмана, по морщинистым щекам которого скатывались старческие слезы радости.

«Старость уже властно наложила свою печать на гетмана!» — подумал Хмельницкий, наблюдая за Жолкевским.

Второй тост произнес польный гетман. Он, заикаясь, пожелал вооруженным силам Короны полной победы, которая…

— …так н-нужна для мирной жизни великой шляхетской державы!

После третьего тоста, произнесенного князем Самойлом Корецким, который предложил уничтожить украинское казачество, за столом разгорелись жаркие споры. Корецкий считал, что все беды Польши происходят исключительно оттого, что казаки не только сами не подчиняются шляхетским законам, но еще и служат дурным примером для хлопов и разных польских лайдаков. Он вспомнил и о Лисовском, который, возглавив полки прекрасной конницы, состоявшей сплошь из лайдаков польских, по примеру казаков поступил сейчас на службу к чехам, защищая их от Бетлена Габора, султанского вассала.

— Не по наущению ли Бетлена Габора турецкий султан, обозленный казацкими нападениями с моря, направил на нашу землю Искандер-пашу с огромнейшей армией, угрожая нашей отчизне! Только уничтожив казацкое кубло, отозвав отряд Лисовского, Речь Посполитая задобрила бы могущественную турецкую державу!.. — воскликнул Корецкий.

Гости зашумели — кто одобрял, а кто и осуждал такие крайние меры, предложенные князем. А Богдан вдруг вскочил с места, и только спокойный голос хозяйки дома заставил его вспомнить о вежливости гостя, о шляхетском окружении. Он сдержался и сел. Но порыв Богдана заметил пан Хмелевский, сидевший напротив него, рядом с Корецким. То ли он хотел успокоить молодого друга своего сына, чувствовавшего себя чужим среди высокопоставленной знати, то ли почувствовал, что здесь у него есть единомышленники, — Хмелевский поднялся после тоста князя, не пригубив бокала, выражая этим свое несогласие с Корецким и его сторонниками. Какое-то время он пережидал шум, постепенно затихавший под пристальным взглядом канцлера Жолкевского.

— Неуместная, прошу панство, а вернее — преступная мысль врагов всепольского объединения народа, к сожалению, прозвучала и на этой торжественной встрече с нашим прославленным победами мужем, паном Станиславом! Говорю только СТАНИСЛАВОМ с больших букв, ибо так его величает вся польская общественность…

— В чем же, прошу пана, преступность моей мысли? — спросил недовольный Корецкий.

— Ваша милость пан князь, наверное, не совсем ясно представляет себе нынешнее положение Речи Посполитой, в каком она оказалась из-за недальновидной политики уважаемейших в стране панов шляхтичей. Шведская династия все еще угрожает войной на северо-западе, в Ливонии. На севере до сих пор продолжается война с Москвой, а сейчас еще назревает столкновение с турками, которые развязали себе руки, заключив мирный договор с персами, и с огромной, сильнейшей армадой подошли к границам нашей отчизны. Разве не ясно, какая угроза нависла над нашей страной, прошу панов? — Хмелевский умолк.

И за столом воцарилась мертвая тишина. Все знали, что главного-то еще не сказал смелый региментар, прибывший поздравить канцлера.

— Сейчас… о преступных мыслях, прошу панство…

— Просим, просим!.. — раздались отдельные женские голоса.

— Хочу сказать о страстном желании некоторых недальновидных высокопоставленных панов уничтожить украинское казачество. Только неумный или нерачительный хозяин подрубает опору, на которой стоит сам и которая поддерживает мир в стране! Уничтожить казаков, уничтожить самых храбрых воинов в Европе, это непатриотично, прошу панство, бесхозяйственно, да и… невозможно. Непатриотично потому, что тем самым мы собственными руками уничтожили бы наиболее страшного для наших кровных врагов — турок — неприятеля, уничтожили бы христиан, чего так добиваются неверные. Нерачительно потому, что на границе вместо казаков у нас будут соседями турки и татары. А лучше ли это для нашей страны? Да и невозможно их уничтожить, потому что они представляют собой значительную вооруженную силу! Еще король Стефан Баторий пытался уничтожить казаков, но вынужден был повременить, отложить осуществление своего намерения. А казаков тогда было значительно меньше, чем теперь. Вот и прошу самим судить, направлены ли против отчизны мысли, здесь прозвучавшие, или нет? Ведь после сегодняшнего торжества наш дорогой гость, любимец наших войск, отбывает в Бар не на увеселительную прогулку!..

Широко распространяемые слухи о том, что ополчение Речи Посполитой возглавит самый опытный воин Европы — Станислав Жолкевский, не повлияли на Искандер-пашу. Казалось, это даже подтолкнуло его, и армада турок, ногайцев, буджаков, мультян и крымчаков двинулась из-под Ясс навстречу полякам.

Жолкевский мог бы остановиться где-нибудь на Днестре, сохраняя осмотрительность в защите молдавского господаря Грациано. Ведь Польской Короне угрожала катастрофа. Об этом настойчиво предупреждал региментар украинской пограничной полосы Стефан Хмелевский.

— Осмотрительность, прошу, вашмость вельможный пан гетман, сейчас уже не то слово. Об осмотрительности теперь поздно говорить. Для наших войск Днестр является не только границей отчизны, но и естественным рубежом, на котором даже с таким немногочисленным войском, как наше, руководимым вашмостью, можно было бы задержать продвижение Искандер-паши в глубь страны.

— Я должен сдержать слово, данное господарю Грациано, уважаемый пан региментар. Да к тому же и двадцать пять тысяч его войск пригодятся нам, чтобы туркам не казалось слишком слабым войско, возглавляемое Жолкевским… — как-то высокомерно ответил старый гетман.

Хмелевскому показалось, что этим ответом канцлер хотел скорее убедить себя, рассеять собственные сомнения, нежели возразить региментару, которого издавна уважал.

Войска катастрофически сближались. Семнадцатого сентября на заре гетман Жолкевский снова пожалел о том, что нет у него под рукой Петра Сагайдачного с его храбрыми казаками, которых можно было бы направить на левый фланг армии Искандер-паши и тем сдержать стремительное продвижение противника. Глубокое раскаяние терзало его сердце, но гордость не позволяла признаться в своем просчете.

Под вечер того же дня польный гетман Конецпольский прискакал к канцлеру, сидевшему уже не в карете, а на коне, в окружении боевого военачальника наемных рейтар Денгофа и прославленного воина Струся, который возглавил охочекомонное войско, составившееся из отрядов, что прибыли из всех староста. Появление Конецпольского обрадовало старика, теперь уже с тревогой подумавшего о встрече с турецкими войсками.

— Так кстати приехал, уважаемый пан гетман! — воскликнул Жолкевский, поворачивая тяжелого коня навстречу Конецпольскому.

— Получил н-наказ вашмости срочно прибыть сюда, — ответил Конецпольский, несколько утомленный быстрой ездой.

— Как там пан Грациано с его войском? — спрашивал гетман, торопясь решить самую сложную задачу предстоящего боя.

— Грациано я не в-видел с позавчерашнего дня, п-прошу, вашмость. А его п-полковник, находящийся при мне для связи, не склонен к ре-ешительной схватке…

— Пан Станислав сейчас тоже не склонен к этому, прошу пана… — оборвал Жолкевский. — Полки молдавского господаря нужно этой ночью рассредоточить, распределить равными частями между панами Фаренбахом, Потоцким и самим господарем Молдавии.

— Они могут но по-ослушаться, вашмость…

— Наказывать непослушных! — снова перебил Жолкевский.

— Стоит ли сейчас наказывать, вашмость? — взволнованно спросил Балабан, возглавлявший отряды западных польских староста.

— А как думает пан Стефан? — обратился Жолкевский к Хмелевскому, который подошел в эту минуту и с беспокойством посмотрел на Конецпольского, когда тот напомнил о возможном противодействии молдавских войск.