Год на свободе, бывал наездами в Москве около той же Бутырки или Матросски, но только скажут: «Вон за теми домами», — а с улицы не увидишь, надо специально идти, а на это времени как всегда не хватает. Эти тюрьмы я хоть примерно знаю где. Пресня же по сей день загадка. Где-то в стороне от метро «Беговая», минут 20 на автобусе. Соберусь ли взглянуть, не знаю. А хочется. Внутри хорошо знакомо, мясо мое на шершавых стенах камер наверно еще не обсохло. А как снаружи? Представить бы как ехали, увидеть то, что страшно хотелось, но не дано было увидеть тогда, три года назад. Годы прошли, а жжет любопытство, требует свое: сходи, посмотри…

Когда ехали на Пресню, в глазах было черно от темноты и невероятной давки — воронок доверху набит тремя десятками согнутых, поваленных друг на друга людей. Да еще каждый старался мешок удержать. Я стоял, вернее, касался пола одной ногой, лежа на плече и голове кого-то из сидящих. И на меня, казалось, навалились все остальные.

— Потерпи, тут недалеко, — говорил офицерик при посадке.

Может, и недалеко, но за 40 минут стойки на ушах, хруста ребер от болтанки и дерганий, они казались бесконечными. Вывалился бы наш ноющий ком на полном ходу — мы были бы рады. Черт с ними, с ушибами, хоть на секунду распрямить затекшие руки и ноги, скрученное стонущее тело. Когда, наконец, доехали, были счастливы. Не поверите — счастливые заходили в тюрьму! Проста, оказывается, формула счастья: хочешь человека сделать счастливым — заставь пострадать. Какое другое счастье может сравниться с тем, которое испытывает выходящий на волю из тюрьмы или зоны. А в тюрьме — из карцера? На зоне — из штрафного изолятора или ПКТ? Так что не будем унывать — резервы человеческого счастья огромны. Родное правительство делает нас счастливыми и в тюрьмах и в лагерях. Сиди и радуйся!

Что говорить о воле! Под руководством партии наш народ доказал, например, что без мяса и масла жить можно. Без хлеба пока сложнее, еще не привыкли. День хлеб не везут — плохо, два — хуже, но сегодня хлеб привезли — и мы счастливы. Было бы столько радости у деревенских, если б хлеб был, как в городе каждый день? Ну, а кому этого мало, кто не понимает, от жиру бесится, тот в другом месте поймет. Любимая поговорка педагогов уральских лагерей: «На Поняле не понял, на Вижае завизжишь». В карцере покажут личное счастье. И тому будет рад, что не выебли и не выломили, как кого-то в соседней хате, как ебут и ломят сейчас вот в эту самую минуту, когда я пишу или вы читаете эти строки, кого-то в камерах наших тюрем или изоляторах бесчисленных наших зон. А бычок там перепадет или лишняя тюха — это и есть верх блаженства, никакая шоколадка на воле такого блаженства не дает. Так что будь счастлив тем, что есть. Кто сказал, что хреново живем?!

Все относительно. После такого воронка и тюрьма — рай. Непонятно только, зачем было набивать воронок — Пресня была пуста. Контрастом переполненной Матросске, столпотворению осужденки гулкие наши шаги в пустых коридорах Пресни. Будто пришли на экскурсию, после того как генсек пожал руку последнему преступнику.

Черные двери многих камер открыты. В сборке просторно. В душевой одни пассажиры нашего воронка, больше никого не видно. И по камерам рассовали так, что в 410-ю нас вошло всего шесть человек. А там лишь двое. Восьмером в камере на сорок мест — где же это видано? И это на Пресне, которая, говорят, как и любая пересылка, всегда переполнена. Что случилось с тюрьмой, куда делись люди? Ах, вот оно что — съезд. Дней через десять, 23 февраля, начнется XXVI съезд партии. Неделю назад Пресня была забита народом. И всех развели по зонам, вон из столицы. У большинства впереди кассация, приговор еще не вошел в силу, их не должны отправлять. Вернут после съезда обратно. Зачем эта морока с этапами, временными зонами? Возможны комиссии, всякие посещения, в адрес съезда идут тысячи и тысячи жалоб. Это мы узнали от тех двоих, кого застали в камере.

Они лежали рядом, посреди нижнего яруса нар. Рослый рыжий грузин лет 30 — Давид и малорослый, плотный, стриженный круглоголовый парнишка, как пишет Толстой, «еврейского типа» — Давид его звал Шуриком.

Шурик вертляв и хвастлив. Уверяет, что за ним приедет «Волга» и отвезет во Владимир, где, то ли в тюрьме, то ли на зоне, у него есть блат и где не далее, чем через месяц его непременно освободят.

Давид серьезный, вначале даже показался чересчур замкнут. Не разговаривал, общался только с Шуриком, молча лежал и сидел на нарax в войлочной самодельной шапочке грузинского крестьянина. Присматривался. А к кому присматривался? Нас шесть человек, один другого проще. Самый заметный, мальчишка — Курский, хулиганишка из Подольска. Еще в осужденке лип ко мне, забавлял рассказами о своих налетах на чужие сады и частные автомобили. Худенький, шустренькай — жалко было видеть этого воробья в тюремных стенах.

Я занял край нар у окна и батареи, неподалеку от тех двоих. Из окна дуло не очень, у батареи теплее. Можно сушить сухари, есть куда положить и развесить полотенце, носки, шмотки. Остальные расположились напротив: кто внизу, кто наверху. А Коля, мелкий, мятый, битый, но улыбчивый и тихий мужикашка, скромно устроился на краю со стороны туалета. Видно, знал свое место — черта.

Давид разговорился на следующий день. С сильным акцентом, страшно серьезно спросил, обращаясь ко мне:

— Я вижу, вы человек, у которого есть наколка?

Его интересовали адреса состоятельных людей, которых я знаю, но ими не дорожу. Спрашиваю, сколько ему еще сидеть? Что-то около пяти лет. Зачем же сейчас эти адреса? А зачем, говорит, зря время терять, выйду, сразу пригодятся. Он — вор-домушник, специализируется на квартирных кражах. Живет в Грузии, промышляет в Москве. Профессией своей чрезвычайно доволен: доход хороший, риск минимальный. Лишь к 30 годам впервые залетел, а ворует с юности. Раз в десять лет отсидеть не грех, это издержки профессии, к ним он всегда готов. Домушников сейчас развелось много, трудно стало искать подходящие квартиры. Хорошая наколка — половина дела и эту половину он решил подготовить до освобождения. Чтоб вышел — и сразу в дело.

Адрес я ему не дал, но мы разговорились. Посетовал он на новые затруднения, связанные с модой на сигнализацию квартир.

— Открываешь, панымаешь, дверь, а где-то в милиции звонок и лампочка загорается. Тревога!

Чтоб не тревожить лишних людей, приходится квалификацию «электромонтер» осваивать. Изучишь одну систему, глядь, другая, более хитрая появляется. Не квартиры, а волчьи ямы стали, того и гляди провалишься. И чем заманчивей квартирка, тем хитрей сигнализация. Пошли какие-то заграничные системы, черт ногу сломит. Поэтому, хоть и хорош генерал, но к нему опасно. Лучше всего завсклад или академик какой-нибудь. Эти больше на замки налегают, считай, что квартира настежь. Пока пару раз к ним не залезут, сигнализацию не ставят. Да и денег, ценностей у них побольше, чем, скажем, у другого начальника или генерала. Торгаш держит в квартире, потому что боится на книжке держать. Спросят: откуда? — а что он скажет? Интеллигенция — по безалаберности, все некогда в сберкассу сходить — под рукой деньги держат. Конечно, припрятывают, редко, чтобы снаружи. Теперь чаще норовят под паркет, под подоконник, или где-нибудь в туалете и ванне за кафельной плиткой тайничок. Но такие «захоронки» для профессионала не представляют трудностей. Опытный вор в полчаса найдет. Давид рассказывает с примерами: где как брали, какие бывают неожиданности. Я получил наглядное представление об этой распространенной «профессии» домушника. И не мог взять в толк: ведь неглупый «чэлавэк», степенный, серьезный, вполне мог бы освоить любую другую не столь предосудительную специальность — отчего стал делать зло людям, наживаться за счет других? Ни капли стыда, говорит о воровстве, будто грибы собирает или яблоки из собственного сада. Я спросил: не жалко ли ему своих жертв. С акцентом, который я затрудняюсь передать, отвечает:

— Нисколько! Все воруют, только каждый по-своему.