А ему 10 лет. И что в результате? Искалечили жизнь, надолго вышибли из жизни инициативного работника, оставили без нарядных платков женщин, взвинтили спекуляцию — ведь платки стали еще дефицитнее, и, значит, на черном рынке будут стоить дороже. Кому это надо? Только вредителю. И это официальная политика лучшего в мире правительства. Если б правительство думало не о себе, а о благе народном — как бы оно поступило? Наверное, оно создало бы производство, которое оперативно реагировало бы на общественные потребности, на спрос. Или обеспечило бы поступление необходимых товаров с внешнего рынка. Володя нашел такую возможность, неужто Внешторг бы не смог? Была бы охота. Ну, а пока что пусть бы обеспечивал общественный спрос тот, кто может, хоть частник, Володя, например. Вполне легально, с законным процентом от прибыли — за деловую находчивость, за инициативу, за предприимчивость. Бог бы с ней, с Ленинской премией, но не десять же лет лагерей! А когда на словах провозглашается «Все для блага человека», а на деле морят людей дефицитом и пустыми прилавками — это действительно преступление. Это не управление, а вредительство. Если кого сажать, то никак не Володю, которому женщины, покупавшие у него красивые платки, говорили спасибо! Он не преступник, он жертва преступной экономической политики. Мне его искренне было жаль.

С уходом Сосновского в камере воцарился покой. Ушла нервозность. Некому было нас поучать, донимать пижонскими капризами и раздраженными спорами. В тот же день появился другой человек. Он не испортил вздоха облегчения после Сосновского. Скорее, наоборот — скрасил наше существование.

Вошел он вежливо, почти робко. Высокий, в коричневом свободном костюме. Не успел положить матрац, принялся усердно зачесывать редкие длинные пряди на лысине. Взял тряпку — протирает столик, кровати, тумбочку. «Мы протирали, садись, отдохни», — урезониваем его с Володей. Улыбается виновато: «У меня мания чистоты. Пока сам все не вытру, не успокоюсь». Протер пол. Еще расчесался. Евгений, Женя. Фамилия, кажется, Вешкурцев или что-то вроде того. Лет сорока с небольшим. Перевели сюда из Бутырки. В ходе расследования обнаружились какие-то его связи с иностранцами. Он диву дается: «Когда-то пару икон подарил. Мне — джинсы для дочери. Совершенно была случайная встреча, я уж давно забыл. Как они через столько времени вспомнили, как узнали? Чудеса!» А взяли его по хозяйственной статье, кажется, 92-й — хищение госсобственности путем присвоения или злоупотребления служебным положением. Женя — то ли начальник, то ли главный инженер специализированного СУ по отделке кабинетов, всяких дач, в общем, был хозяином всевозможного строительного дефицита — мрамора, ценной древесины, отделочных материалов, — за которым охотятся высокопоставленные любители служебного и домашнего комфорта. Широкие связи на самом высоком уровне. Блат. Угождал выполнением левых заказов, выделением лимитных материалов. Приписки в отчетности, махинации — это неизбежно, если хочешь, чтобы управление процветало. Что-то и в свой карман. Но я верил ему, что не для себя лично — для дела. У хозяйственника, особенно у строительного руководителя, всегда должны быть под рукой наличные деньги: угостить нужного человека, быстро приобрести подвернувшиеся материалы, нанять людей для срочного заказа и т. п. А работа у них тонкая, требует художника, мастера, рабочего высокой квалификации. Им надо платить не по госрасценкам. Крутился Женя, был довольно оборотист, все успевал. Из собственных приобретений была лишь кооперативная квартирка для вышедшей замуж дочери. Больше ничего не нажил. Кому-то понадобилось его слопать. Подкопаться под преуспевающего хозяйственника ничего не стоит. Потому и преуспевает, что лавирует, иначе бы сняли за неуспеваемость. Каждый на «крюке» и каждый знает, что в любой момент его могут «подсечь». Это и заставляет хозяйственника угождать направо-налево. Испортились отношения — уходи сам по добру по здорову. Встал на принцип — твоя песня спета. Вышестоящий пришлет неподкупную ревизию, подчиненные съедят анонимками. Женя не успел или не захотел уйти. Понадеялся на свою высокую клиентуру, хотел доказать правоту. Однако хозяева больших кабинетов хороши, когда им что-то нужно, а когда нужно тебе, а им нет, то ты для них больше не существуешь. В качестве правдолюбца Женя был им не нужен. Типичная история хозяйственника, покушавшегося на независимость. Видно было, что он никак не ожидал такой катастрофы. Полгода — в Бутырке, две недели — при мне, а к тюрьме привыкнуть не может. На этой почве заскоки. Ни с того, ни с сего вдруг: «Слышите!» — и палец антенной: «Голос!» Какой голос в толстых лефортовских стенах? «А я слышу. Мне часто идут сигналы из космоса». «Наверное, это твой внутренний голос, Женя». «Нет, внутренний голос я знаю, а этот издалека, снаружи. Я спрашиваю мысленно, он отвечает. Или сам выходит на связь, как сейчас. Не смейтесь, вполне серьезно». «И что он тебе говорит?» «Что я умру в тюрьме». Говорит серьезно, внешне спокоен. Косит? Или правда ему чудится? Не поймешь. Но это нечасто. Больше рассказывал реальные вещи.

В Бутырке он сидел в больничном крыле, в спецкамере человек на шесть. Трудно разобраться, по какому признаку водворяют вместе на спец — настолько разная публика. Интеллигентный хозяйственник и дворовый жулик, блатной урка и психопат-убийца. Женя с изумлением рассказывал об экземпляре homo sapiens, о существовании которого раньше не подозревал. Зовут Витя. Познакомились так. Женю заводят в камеру, и некуда сесть. Кровати заняты, за столом люди. И никакого внимания. Положил скатанный матрац на пол, осмотрелся. «Эта! — кричит ему с нижней кровати лихой молодец. — Подь сюда!». Женя подходит. «Принеси воды». «Ты болен?» — деликатно осведомился Женя. «Я что сказал? — парень делает страшную рожу и пальцы вилкой, — Моргалы выколю!». «А, вот ты о чем! — догадывается Женя. — Если ты, сопляк, еще раз назовешь меня на ты, я тебе мозги вышибу. Чего вылупился? Вставай, помоги устроиться!». Парень моментально преображается. Добровольно уступает свою кровать, стелит себе на полу. Женя его удерживает: не надо, он сам будет на полу, пока не освободится место. Куда там! Парень, оказывается, очень уважает старших. «Люблю сильных и умных, таких, как ты» — признается он Жене. Разговорились.

— У меня брательник такой. Мы с ним как две капли. Знаешь, какой брательник? Во дворе в домино без очереди. Три ходки сделал! И завязал. Ему больше не надо. Ложки есть, вилки есть, жена — на месте, квартира — живет, как король! У меня это вторая ходка, надо до 30 еще одну, и тоже завяжу.

— Зачем тебе, Витя, три ходки?

— Kaк у брательника, чтоб во дворе уважали. Две ходки не то, с третьей считаешься в авторитете.

Отца Витя не помнит. Мать пьяница. Старший брат сгинул на очередной отсидке, давно никаких вестей. Сестра — проститутка, тоже бегает от милиции, теперь неизвестно где. Один в семье «путевый» — средний брат, с которого делает свою жизнь Витя. Преступления Витя совершает нарочно, только чтоб отсидеть. Иначе в их кругу — всю жизнь пацан и никакого уважения. В этот раз отдохнул от первых полутора лет и решил, что подошло время для второй ходки. Поставил на уши хату, как он выражается, науськал двух ребятишек лет десяти залезть в квартиру одинокой женщины в соседнем доме. Взяли что попало: халат, туфлишки, кофту. Витя все забрал себе. Пацаны обиделись, жалуются во дворе. Кофту Витя подружке подарил. Та на радостях ходит по двору, счастью своему не верит, форсит. Увидела свою кофту обворованная соседка: «Сымай!» Пацаны все рассказали. Витя не отпирается. С чувством исполненного долга поехал в тюрьму. «Ты кто?» — спрашивают Витьку в камере. Он гордо отвечает: «Вор!»

Парень, говорит Женя, добрый и безобидный. Но ужасно хочет быть не хуже людей. А кроме среднего брата, других образцов для подражания не знает. Самое интересное, что не из далекой глуши Витя — живет почти в центре Москвы, в старых дворах близ Таганки. Образование 8 классов. И совершенно иной мир, мир московского дна, о существования которого я тоже, признаться, не знал.