— Понимаешь, какое дело… Не могу я так медленно идти. Механик сказал мне, что у нас до Тикси топлива не хватит, если так пойдем. Ты уж давай следуй самостоятельно. Понял? Прием.

— По закону морской дружбы, так сказать. Понял. Прием.

— Ну, извини. Будь здоров.

— Будь здоров, не кашляй. Спасибо за помощь! — пробурчал я и в сердцах бросил трубку. — Обеспечил, называется.

— Ну, что он сказал? — спросил меня Володя Бондарь, когда я вернулся на мостик. — Сбавит оборотов?

— Не сбавит. Сами пойдем.

— Чего это он вдруг? Сначала обещал, а теперь не хочет?

— А черт его знает, — проворчал я. — Боится, что топлива не хватит…

— Не имей сто рублей, но не имей и таких друзей, — перефразировал Бондарь пословицу. — А я-то думал, что он настоящий парень. Не надо было обещать, правда?

Я ничего ему не ответил. Возможно, Петру действительно не хватает топлива? В конце концов, бог с ним. Нет худа без добра. Так бы ждал «Якутию», у нее ремонт неизвестно когда кончится, потеря времени, ледовая может за двое суток настолько измениться, что и вовсе не пройдешь…

Ладно, пойдем сами. Благо погода стоит отличная. Тихая, ясная. Проштрафившиеся в Архангельске кочегары после неприятной беседы с капитаном шуруют как черти, то ли надеются примерным поведением и высоким паром все-таки заслужить премию, то ли по-настоящему раскаялись, поэтому «Менделеев» выжимает максимальную скорость и ползет парадным ходом в семь узлов.

По пути все время попадаются каменистые острова. Не успеет скрыться один, сейчас же вылезает другой. Идти не скучно. Льда не видно нигде. Только на горизонте, далеко слева, на небе блестят белые пятна. Это отражается лед. Но нам туда забираться не нужно. Может, пройдем по чистой воде? Чего не бывает в жизни! Вдруг повезет. За эти четыре дня, что мы пойдем до пролива Вилькицкого, лед отожмет, и «Менделеев» прошмыгнет мимо мыса Челюскина, прогудит ему приветствие и окажется в море Лаптевых. И такое случается…

На мостик приходит стармех. Вид у него озабоченный.

— Надо машину остановить минут на десять-пятнадцать, — говорит он. — Можно?

— А что случилось? — спрашиваю я. — Что-нибудь серьезное?

— Да нет. За четверть часа справимся.

— Останавливайте.

Пусть останавливают. Ветер не сильный, судов встречных нет, берега далеко. Через несколько минут маленький «Менделеев» теряет ход и останавливается. Его разворачивает лагом к ветру, и >он беспомощно покачивается на >мелкой волне. И тут Саша Рубцов, мой старпом, испуганно кричит:

— Идите сюда! Смотрите!

Я перехожу в другое крыло мостика и замираю. Тяжело груженный лихтер Ерохова, не имеющий ничего, чтобы погасить инерцию, как будто бы ему поставили машину и винт, полным ходом идет на «Менделеев». Первая мысль — немедленно дать ход. Но раньше, чем через пятнадцать минут, этого нельзя сделать. Сам разрешил остановить машину. Вторая, такая же нелепая, как и первая, — скомандовать Ерохову, чтобы отдал якорь. Но цепи у него не хватит, тут порядочно глубины. Что же предпринять? Лихтер неумолимо, как рок, надвигается на «Менделеев». По мостику мечется Андрей Филиппович, разводит руками, показывая, что ничего не может сделать. Я уже предвижу, что сейчас произойдет: исковерканные шлюпбалки, сорванные релинги, погнутые листы обшивки, разбитая в щепки шлюпка, а может быть, что-нибудь и похуже… Вот уже лихтер совсем близко. На нем, как и у нас, команда выстроилась по борту с кранцами… Через минуту он навалит на нас! Но… неожиданный порыв ветра, и легонький «Менделеев» относит от страшной громады на несколько метров. Тяжелый лихтер, подминая под себя буксирный трос, совсем близко проходит вперед. Маленький лихтер нам не страшен. Он болтается где-то сбоку, левее большого. Я утираю холодный пот и в душе матерю Полковника. «Вечно у них в машине какие-то случайности, — думаю я. — И всегда в неподходящее время…» Но где-то копошится мыслишка: «Машина машиной, а вот ты почему не предвидел, что может произойти? Ты капитан и должен все предвидеть. Ребенку ясно, что у лихтера масса больше…»

— Хорошо, что так кончилось, — говорит Рубцов. — А что делать? Ведь механик сказал, что остановка необходима. Без нее нельзя было идти дальше.

Я вздыхаю. Вижу, что старпом не обвиняет меня в плохом знании морской практики. У меня бывали помощники, которые в подобных случаях надувались, оттопыривали губы и молча, с видом превосходства, шагали по мостику. Весь их вид говорил: «Разве так делают! Вот я бы на твоем месте…» Какие гениальные решения приходят к нам, когда ответственность лежит на ком-то другом!.. Я не люблю этой молчаливой критики, потому что знаю, судить другого потом значительно легче, чем принимать решения сейчас.

В переговорной машинной трубке слышится свисток. Рубцов подходит, слушает и, оборачиваясь ко мне, говорит:

— Все о'кей. Можно давать ход. Сделали.

Он переставляет ручку телеграфа на «малый вперед». Оживший «Менделеев» медленно выходит на буксир и идет вперед. Через полчаса никто уже не помнит о неприятном происшествии, у нас возникают новые заботы: сильно упала температура забортной воды, где-то близко лед.

Он не заставил себя долго ждать. Появились редкие плавающие льдины. Огромные, желтовато-грязные, с причудливыми фигурами из торосов, они медленно проплывали мимо судна. Было что-то зловещее в этом неторопливом движении. Появление льда в этом районе явилось для нас неожиданностью. Судя по полученной на Диксоне ледовой карте, здесь его не должно быть. Значит, за эти несколько дней изменилась обстановка. А как, мы не знали.

Скоро лед пошел гуще. Теперь он уже плыл и с левого и с правого борта и как-то совсем незаметно окружал «Менделеев». У острова Белуха нас совершенно зажали большие поля льда. Застопорили машину. Вдалеке сиротливо стояли лихтера. Буксирный трос оказался подо льдом. Надо было действовать. Не очень-то приятно беспомощно стоять во льду. При сжатии может и раздавить…

Посовещались и решили лечь на обратный курс, выйти на чистую воду, а там запросить новую ледовую карту. С большим трудом, — наше счастье, что мы не увлеклись и не забрались в лед дальше, — освободились, вывели лихтера и пошли обратным курсом, самым малым ходом. Радист тем временем связался по радио с Диксоном. В штабе проводки обещали прислать самолет с данными последней ледовой разведки. Отойдя от кромки льда на порядочное расстояние, мы остановились. Теперь «Менделеев» с лихтерами дрейфовал по ветру. Надо было ждать самолет. Пошел редкий крупный снег. Он все валил и валил, и скоро «Менделеев» превратился в пушистую ватную игрушку.

Мы опасались, что самолет не найдет нас из-за такого непрошеного камуфляжа. Но радист безотлучно находился у аппарата и был готов в любую минуту ответить на сигналы летчиков. Кроме того, поставили усиленную вахту, приказав глядеть в оба, а главное — слушать. Да и снег, не мог же он идти вечно?

Я спустился к себе в каюту, разделся, лег в койку и тотчас же заснул. Усталость брала свое. Но через час меня подняли. На палубе собралась вся свободная от вахты команда. Люди стояли с задранными кверху головами. Небо было чистым, светло-голубым. Снег прекратился. Где-то далеко монотонно гудел самолет.

— Летит! Оперативно работают! — восторженно воскликнул Агафонов. — Вот он!

Над синей полоской горизонта чернела точка. Она быстро увеличивалась в размерах.

— Вас к аппарату, — позвал меня радист. Сначала в наушниках я услышал сплошной треск, потом сочный голос сказал:

— Говорит борт-239, говорит борт-239! Как слышите меня? Привет. Готовы ли принять вымпел? Буду делать три захода. На третьем бросаю. Следите внимательно!

Пока я разговариваю с самолетом — он уже над самым судном. На тоненьком длинном лине буксирует черный продолговатый предмет. Это и есть вымпел. Пенал с калькой разведки.

— Заходит! — кричит радист, высовываясь из рубки.

Мы видим это и без него. Самолет летит так низко, что, кажется, заденет за мачту. Рев оглушающий. Проходят секунды, он разворачивается и улетает к горизонту для нового захода. Шлюпка готова к спуску, люди с баграми и бросательными концами на «товсь». Вымпел обязательно должен быть поднят, даже если он попадет в воду. Рокот приближается. На этот раз, кажется, будет бросать. Самолет так близко от нас, что я хорошо вижу лицо летчика.