Игоря и Жору допрашивали долго. Наконец из барака вышел улыбающийся Вейфель, за ним Маннергейм с довольной физиономией.

Все утряслось, побег не удался, виновные найдены благодаря бдительности лагерной администрации. Остается немного — вызвать гестапо из Нюрнберга и сдать агентам виновников.

Гестапо не заставило себя долго ждать. Машины прибыли спустя два часа после того, как Леонов и Маракасов признали себя виновными.

Несколько часов подряд со всеми подробностями они показывали гестаповцам, как должны были выйти из лагеря, как разобрали стенку в камере, как надеялись выйти изо рва. Звучало все очень правдоподобно. Больше не было названо ни одной фамилии.

Гестаповцы удовлетворились. Маракасову и Леонову приказали взять вещи, вывели во двор, и до окончания войны мы их больше не видели. Впоследствии выяснилось, что наших товарищей увезли в лагерь смерти Дахау. Нужно было иметь подлинное мужество, чтобы поступить так, как поступили эти два моряка. Они поставили свои жизни на карту, добровольно отдали себя в руки жестокого врага и спасли многих людей от репрессий, а может быть, и от смерти.

Через три дня исчез из лагеря подполковник Власов. Его судьба сложилась трагически. При попытке поднять восстание в лагере смерти Маутхаузен, куда его перевели, Власов погиб. Сысоева вернули в Вюльцбург через полтора месяца, умирающего от голода и избитого в штрафных лагерях.

Узнали мы и тайну пустой камеры. Оказывается, в день побега в лагерь привезли какого-то отставшего интернированного из Франции. Вейфель, чтобы не поднимать излишнего шума — было уже поздно, — временно поместил француза в пустую камеру. До утра. Человек имел мешок с продовольствием и, опасаясь, что его ограбят лагерники, закрылся на ключ. Когда же он услышал, что в камеру проникли люди, то страшно перепугался и начал кричать. Вот такое глупое непредвиденное обстоятельство могло оказаться причиной провала.

Золотая звездочка Героя Советского Союза оказалась у механика Фисака. Он ее бережно хранил и, когда в лагере все успокоилось, передал Свирину, который в свою очередь тайно переправил ее генералу Лукину. Ему удалось привезти эту звездочку в Москву и сдать в музей.

Судьба предателя военврача Дубровского впоследствии тоже стала нам известна. После освобождения из плена он пытался оторваться от группы военнопленных, с которыми сидел в Вюльцбурге. Но в одном фильтрационном лагере его опознал Жора Леонов, пробиравшийся домой из Дахау. Прижатый к стене фактами, Дубровский признался, что Маннергейм поручил ему следить за каждым шагом Власова и немедленно сообщить, если обнаружится что-нибудь подозрительное. Побег из неприступного замка Вюльцбург мог бы быть успешным и, вероятно, вписал бы славную страницу в историю самых сложных побегов. Не вина наших моряков, что он не удался.

В самую большую камеру солдаты протягивают провода и устанавливают репродуктор. Что-то готовится. По-видимому, хотят использовать камеру как зал и в нем нас будут «просвещать». Кто-нибудь из немецких вождей скажет речь, обратится к военнопленным… Поздно спохватились! Американские самолеты летают над Баварией как у себя дома. Над нашим Вюльцбургом они разделяются на две группы. Одна летит бомбить Мюнхен, другая — Нюрнберг. В городе рассказывают, что разрушения там потрясающие. Остались трубы и стены.

Но мы слишком высоко себя ставили: никто из немецких вождей не снизошел до разговора с нами. Иван Кулин как-то узнал и сообщил, что будет говорить русский, предатель генерал Власов. Это уже было для нас прямым оскорблением. Немца мы еще, быть может, и послушали ради интереса, но Власова…

Партийная тройка быстро приняла решение, которое было передано всем интернированным.

— Старайтесь не уходить с прогулки в помещение, когда они начнут передачу, — сказал мне Дальк. — Ну, а если будут загонять насильно, кричите, шумите, топайте ногами. Делайте все, чтобы немцы поняли, что Власова мы слушать не желаем.

Наступил час передачи. Она пришлась как раз на время прогулки. Все интернированные были на дворе. Появился как всегда улыбающийся Вейфель.

— Быстро наверх в пятнадцатую камеру! Будет интересное радиосообщение. Живее!

В камеру никто не пошел. Все остались на плацу. Вейфель повторил свое приглашение, но, увидя, что никто в замок не заходит, закричал:

— Вы что, оглохли? Немедленно идите в пятнадцатую камеру. Не желаете?

Унтер куда-то убежал. Через несколько минут на дворе появились солдаты и прикладами принялись загонять интернированных в помещение. По пути некоторые прятались за шкафами в коридорах, разбегались по другим камерам, скрывались под койками. Все же какую-то часть моряков удалось загнать в пятнадцатый номер. Разгневанный Вейфель забежал в камеру к капитанам, увидел их сидящими за столом с книгами и заорал:

— Ваши люди берут с вас пример и не идут слушать радио. Это приказ господина коменданта. Почему вы не идете и заставляете нас принимать строгие меры?

Ему ответил Балицкий:

— Это выступление нас не интересует.

— Ах, не интересует? Ну, посмотрим, — процедил унтер и выскочил из камеры.

Однако больше к капитанам никто не приходил и передачу слушать не заставлял. Вейфель побежал по камерам проверять, не остался ли там кто-нибудь. В седьмой камере он обнаружил Устинова.

— А вы тут что застряли? Бегом в пятнадцатую! — унтер вытащил из кобуры пистолет. — Торопитесь, не то я застрелю вас!

— Господин Вейфель, вы же умный человек, — сказал Алексей Петрович, — не надо пугать пистолетом. Не то время. Подумайте лучше о конце войны…

Но унтер не дал ему договорить. Он схватил палку, лежавшую около печки, и замахнулся.

— Вы паршивые коммунисты и ответите за свои действия. Мы не потерпим никаких демонстраций. О вас я доложу коменданту. Вы, Устинов, у меня давно на примете. Не считайте, что я ничего не вижу…

Тем временем в пятнадцатой камере, куда согнали интернированных, царил настоящий хаос. Там топали ногами, громко разговаривали, гудели. Гетц, Балаш и два солдата тщетно пытались восстановить порядок криками и пинками. Это еще больше увеличивало шум в камере. В репродукторе потрескивали разряды и невнятно булькал голос бывшего генерала Советской Армии предателя Власова. Понять что-либо было невозможно. На половине выступления передачу пришлось прервать. Немцы увидели полную бесполезность своего мероприятия. Пришли солдаты, смотали провода и унесли в комендатуру репродуктор. Но этим дело не кончилось.

На следующий день взволнованный Шулепников прибежал в камеру к капитанам и сообщил:

— Только что пришла машина из Нюрнберга. Если я правильно понял Маннергейма, он разговаривал с Ибахом, хотят взять Алексея Петровича Устинова, как главного зачинщика и организатора срыва вчерашней передачи. Наверное, Вейфель доложил…

— Единственное, что мы можем сделать, это написать коменданту, что люди не слушали Власова по нашему приказанию. Пока мы еще капитаны, никто нас не разжаловал, команды в первую очередь подчиняются нам, — сказал Балицкий.

— Я согласен с вами, Хрисанф Антонович, и уже думал об этом. Я набросал проект нашего протеста. Вот послушайте, — проговорил капитан «Днестра» Богданов. — Вот так: «Все народы и нации имеют своих героев и своих врагов. Есть они и у нас. Для нас Власов— предатель, и мы, капитаны, граждане Советского Союза, протестуем против принуждения слушать его речь и приказали своим командам на радиопередачу не приходить…»

Богданов дочитал протест до конца.

— По-моему, хорошо, — сказал Новодворский — Может быть, еще добавить о непрекращающихся избиениях?

— Не нужно. Пусть на этот раз наш протест прозвучит против их пропаганды.

Капитаны отправились к коменданту. Он принял их сразу. Узнав от переводчика Хельма причину их прихода и смысл протеста, комендант фон Гувальд рассвирепел. Он схватил лежавший на столе «вальтер» и, потрясая им, стал угрожать расстрелом.

— Вы что думаете? Вы остались капитанами? Где ваши суда? Под каким флагом вы плаваете? Вас всех следовало бы расстрелять как зачинщиков. Не забывайте, где вы находитесь! Это режимный лагерь со своими правилами, и распоряжаюсь здесь я. Если я отдал приказ, он должен быть выполнен всеми…