— Молодцы ребята. Хорошо держатся. Ты вот возьми этого Строганова… Что он в Архангельске вытворял, что выделывал на берегу. Я его уже хотел снять… А тут спокоен, деловит. Морячиной оказался. Да не один он. Этот молодой, как его?.. Реслакин, что ли? Тоже не паникует.

…Миля за милей, миля за милей. Скрежет льда по корпусу. Застряли! Вперед, назад! Вперед, назад!.. Вот уже на траверзе чернеют домики мыса Челюскина. Мы в проливе Вилькицкого. Но по сообщению самолета льды кончаются где-то далеко впереди. Ветер понемногу усиливается, и они спускаются с севера, заполняют море. Когда же конец?!

Он наступил спустя шесть дней после начала ледокольной проводки. Обычно по чистой воде этот путь занимает не больше суток. А тут почти неделя! Никогда не осуществилась бы такая операция без атомного гиганта. Он прокладывал путь всем остальным ледоколам и принимал первые страшные удары о лед. Тридцать восемь речных судов были выведены к сто двенадцатому меридиану. Там находилась кромка льда.

Она не принесла каравану облегчения. Кромка была в непрерывном движении. Почти на целую милю от сплошных ледяных полей плавали оторвавшиеся от них большие, тяжелые льдины. Восьмибалльный шторм от норд-оста гнал их в пролив. Они вставали дыбом, переворачивались, ударялись в днища и борта. В такой обстановке нельзя было оставаться ни минуты. Дорого стоила каравану эта последняя миля во льдах. Наконец чистая вода! Ледоколы отдали буксиры, попрощались с нами гудками и повернули обратно. Их ждала другая работа.

Норд-ост усиливался. В море гуляла высокая зыбь, не менее опасная для наших судов, чем льды. И тут выяснилось, что пятнадцать судов не могут двигаться самостоятельно. У некоторых от ударов льдин и волн отскочили цементные ящики, которыми были заделаны пробоины. Вода вновь начала поступать внутрь. Положение стало критическим. Надо было спасать суда. Счастье наше, что буксировщики, идущие в караване, как-то избежали повреждений. На них и легла трудная задача взять на буксир всех калек.

Шторм, темнота, снежные заряды, качка, холод, обледенелые тросы — вот в какой обстановке пришлось работать. Но и тут капитаны не подвели, также, впрочем, как не подвели и случайные команды. Все понимали серьезность положения. Нельзя было бросить поврежденные суда на произвол судьбы. Бросить — значило обречь их на гибель.

По нескольку раз капитаны буксировщиков подходили к беспомощно качающимся грузовым теплоходам, но штормовой ветер относил бросательные концы в сторону, и маневр повторялся заново. Это был каторжный труд. Не гнулись замерзшие пальцы, от пронизывающего ветра не спасала никакая одежда, резало глаза… Еще попытка, вторая, третья… и наконец в репродуктор на флагмане, от которого мы не отходили, слышится довольный голос капитана «Смольного», Этина:

— Буксиры поданы и закреплены. Взял четыре штуки. Могу следовать дальше.

Не успели мы выслушать рапорт Игоря Этина, как «Чукотка», а за ней «Нордвик», «Камчатка», «Меркурий» требуют связи с флагманом. Все докладывают об успешном окончании операции. Поврежденные суда взяты на буксир.

Но на этом испытания каравана не закончились. В море продолжался шторм. То у одного, то у другого рвались буксиры. Надо было ловить оторвавшиеся теплоходы, а в штормовом море это задача трудная. Особенно, когда у тебя на «хвосте» висят еще два судна. Попробуй подойди!

Меня вызывают к микрофону. Узнаю простуженный бас Гидулянова:

— Я немного отстал от каравана. Оторвались два теплохода. Вы идите, не задерживайтесь. Мне тут «Рион» поможет… Его, правда, здорово заливает, но Юрка держится героем; Ну и плавание, черт бы его побрал!

Мне хочется съязвить, напомнить ему стоянку у Тыртова и его «лед на расплаве», но я сдерживаюсь и говорю:

— Хорошо. Будем следить за вами, дайте распоряжение радисту, чтобы все время находился у аппарата.

А шторм не прекращается. Море беснуется. На этом участке до самого Тикси нет ни одного места, где мы могли бы спрятать караван. Весь берег закрыт многомильным льдом. Да если бы его не было, все равно для защиты от ветров берег не пригоден. И все- таки первого октября весь караван без потерь пришел в бухту Тикси. Низовья Лены уже замерзали, бакены и вехи сняли, а нам еще предстояло подниматься вверх по реке больше чем на тысячу километров. Но это уже была река… Другие трудности, опасности и другой рассказ.

«Ледовое побоище», как назвали этот рейс моряки, надолго осталось в памяти, хотя и закончилось благополучно. В следующую навигацию весь приведенный нами флот успешно работал на Лене. Правильно решили Наянов и Пономарев: в следующем году пролив Вилькицкого для наших судов вообще оказался непроходимым.

Рейсы, рейсы… Бывали они и тяжелыми, похожими на «ледовое побоище». А иногда Арктика улыбалась речным «перышкам» и мы проходили весь путь по чистой воде. Но всегда видели лед. Он грозно блестел далеко на горизонте слева — напоминал о своем существовании. Наверное, чтобы мы не очень зазнавались.

Меня часто спрашивали:

— Как это получилось? Был капитаном и вдруг стал литератором. Как ты дошел до жизни такой? Что толкнуло тебя на этот тернистый путь?

Я всегда отвечал:

— Хотелось рассказать о жизни моряков торгового флота. Об этом мало знают. Это главное.

Но была еще одна причина. Возможно, после возвращения из фашистского лагеря я бы больше и не стал писать. Дела житейские, необычные плавания на речных судах по морю, зимовки вдалеке от дома не способствовали вдумчивой, уединенной работе за письменным столом. Но случилось, что в одно из моих пребываний в Ленинграде дочурка приятеля попросила меня прийти на пионерский сбор и рассказать о странах, в которых я бывал, о плаваниях, и «что-нибудь обязательно страшное. Про штормы, гибель судов, огромные волны. Придете? Мы вас встретим».

Для такого торжественного случая я надел свой парадный костюм с золотыми нашивками, фуражку с «крабам» и отправился в школу. У входных дверей стояла стайка девчонок и мальчишек в белых рубашках и красных галстуках. Они окружили меня и с гордостью повели по коридору в свой класс. Ребят собралось много. Какая это была аудитория! Сияющие лица, блестящие глазенки, такое внимание, наверное, редко бывает на уроках. И я разошелся. Выдал все, что смог. Рассказывал смешные истории, и про океан, и о разных странах… В общем, я превзошел себя, выступил, как мастер художественного слова. Когда я кончил, ребята наградили меня аплодисментами. Они хлопали в ладоши, а торжественная, счастливая председательница совета отряда преподнесла мне на память книгу Льва Успенского «Шестидесятая параллель» с надписью о памятном дне встречи.

Меня не отпускали. Ребята просили рассказать еще что-нибудь. Но я и так говорил больше часа. На прощание я покровительственно спросил:

— Наверное, ребята, большинство мальчиков хотят стать моряками? Ну-ка, поднимите руки, кто хочет.

Я ждал, что поднимется лес рук. Но не поднялась ни одна. Я не верил своим глазам. «Стесняются», — подумал я, встал и подошел к черноглазому парнишке, сидевшему на первой парте. Помогу ему. Я потрепал его по голове.

— Ну, ты-то, наверное, хочешь быть моряком, по глазам видно, да? — проворковал я. — Так?

Мальчик смущенно молчал. В задних рядах хихикнули.

— Ну, смелее, — подбадривал я будущего капитана. — Станешь моряком?

— Не-е… Я летчиком хочу быть, — прошептал мальчишка.

— И я! И я! И я! — пронеслось по рядам.

Я взял свою фуражку, сопровождаемый пионерами до дверей, покинул школу. Я был огорчен. И это после таких перлов красноречия! Как же так? Я вспомнил свою школу. Не будет преувеличением, если я скажу, что там каждый четвертый мальчишка мечтал стать моряком. Кто военным, кто торговым, но моряком. А тут ни одного.

Так родилась беспокойная мысль: «Надо написать книгу про человека, который захотел стать моряком. Рассказать мальчишкам о море. Ведь где-нибудь на далеком Алтае не знают, как оно выглядит. Рассказать о профессии моряка. О хорошем и трудном, веселом и горьком, обо всем. Привлечь молодежь на флот, заставить ее полюбить море. Если, прочитав мою книгу, мальчики захотят вступить на палубы судов, моя задача будет выполнена». Вот что еще толкнуло меня приняться за «Истинный курс».