Конечно, я читал о таких людях. Он был не единственный, Александр Михайлович Зузенко, но я его видел реального, стоящего передо мной в крыле мостика. Такого обычного, ординарного, в неуклюжем пиджаке, свертывающего желтыми прокуренными пальцами сигарету. И может быть, именно в то время, когда я плавал с ним, я лучше понял, что человек может сделать многое, оставаясь скромным, неброским и некрасноречивым.

Я недолго был помощником у Александра Михайловича, но это плавание оставило неизгладимый след в моем сердце. Ни до, ни после мне не приходилось встречать людей, похожих на этого капитана. Прошло столько лет, а я вижу его как живого, высокого, немного сутулого, с серьезным лицом и улыбающимися глазами, слышу его хрипловатый, слегка заикающийся голос: «Не с-сомневайтесь, р-рабочие везде придут к власти. Я э-это твердо знаю».

…В 1941 году, очутившись в фашистской тюрьме Вюльцбург, я вспомнил Зузенко. Вспомнил, и только тогда по-настоящему осознал, каким мужеством, стойкостью и верой в дело коммунизма должен был обладать он, одиноко скитаясь по тюремным камерам мира.

Я не встречал судна с именем капитана Зузенко. Но такое судно должно быть. Нет лучшего памятника моряку, чем корабль, названный его именем. Всей своей жизнью Александр Михайлович Зузенко заслужил такую память.

Прошло более двух лет с тех пор, как я покинул кабинет Лухманова и отправился на Биржу труда. Надо было возвращаться в техникум. В кармане лежали характеристики, полученные от капитанов и судкомов.

Я пришел на первое занятие немного пораньше, чтобы познакомиться с обстановкой.

В третьем «а» почти все места были заняты. Пустовал лишь передний ряд. Только за столом, стоящим встык с преподавательским, одиноко сидел очень аккуратный молодой человек. Он был такой аккуратный, что походил на манекен. Идеальный пробор, выстиранная до голубизны и отглаженная старенькая роба, надраенные до солнечного блеска ботинки, белый целлулоидовый воротничок, обручальное кольцо на пальце, тетради, обернутые в газету… Образец слушателя, да и только! Я поискал себе места где-нибудь подальше, но таковых не оказалось.

«Сяду к этому чистюле», — решил я и спросил, отодвигая стул:

— Не возражаешь?

— Садись, пожалуйста, — дружелюбно ответил парень.

Я скосил глаза и прочитал на обложке тетради: «Степанов Г. В. Третий «а». Судоводительское отделение».

Лицо соседа показалось мне знакомым. «Где же я его видел? Определенно видел», — вспоминал я, напрягая память, но вспомнить не смог.

— Где ты плавал? — спросил я.

— На «Церели». Знаешь? А раньше на «Красной Звезде» у Лухманова.

«Церель» — портовый буксир. Он часто помогал «Рошалю» при швартовках. Вот, значит, где я видел Степанова. Для нас, «заграничников», это была вторая категория моряков. Портофлотец. Не то… Не настоящий моряк. Я сразу же принял покровительственный тон.

— Меня со второго дневного выкинули два года назад, — с глупой хвастливостью проговорил я, желая произвести впечатление этакого бывалого парня. — Я тебе помогу, если будет затирать. Кое-что помню.

— А мне помогать не надо, — спокойно сказал Степанов. — Жаль, что ты два года потерял. Был бы уже в четвертом классе.

Прозвенел звонок, и почти тотчас же в класс вбежал молодой, очень высокий преподаватель. Он быстро оглядел учеников, улыбнулся и сказал:

— Знакомые все лица! Новых как будто нет? Нет, есть, — он взглянул на меня. — Ну, здравствуйте, моряки! Как плавалось?

— Здравствуйте, Владимир Владимирович! — хором ответил класс. — Плавали хорошо, по меридианам и параллелям. Как вы учили.

— Александровский. Преподает астрономию. Наш декан, — шепнул мне Степанов.

Владимир Владимирович еще раз оглядел класс и остановил свой взгляд на Степанове.

— Давайте, по старой памяти, к доске. Поди, все забыли за лето?

— Не знаю, — пожал плечами Степанов, выходя из-за стола.

— Итак… — Александровский прищурил глаза и дал задачу по космографии.

Ученики зашуршали листами. Задача была трудная. Я чертил, перечеркивал решение, снова чертил. Ничего не получалось.

— Все, Владимир Владимирович, — вдруг сказал Степанов, кладя мел.

Александровский мельком взглянул на доску.

— Отлично, Степанов. Ставлю вам первую пятерку. Садитесь.

— Степанида силен. На Степаниду можно положиться. Степанида в астрономии собаку съел, — загудели со всех сторон. — Степанида…

К третьему уроку в классе появился еще один новичок. Он сразу привлек всеобщее внимание. Высокий, ростом, пожалуй, не меньше Александровского, розовощекий, голубоглазый, с копной светлых волос. На нем была черная гимнастерка, подпоясанная тонким ремешком, черные галифе и шикарные белые бурки, обшитые кожей. И это среди кителей, форменных тужурок и американских роб!

Парень вошел, поискал глазами место в задних рядах и, не найдя его, плюхнулся на третий свободный стул за нашим столом.

«Береговой. И нахальный. Даже разрешения не спросил», — сердито подумал я, найдя в таком поведении неуважение к настоящим морякам и умаление их достоинства. Но, видимо, парню было наплевать на мой надутый вид. Он вытащил из портфеля хиленькую тетрадочку, бросил ее на стол и протянул мне руку:

— Будем знакомы. Мартынцев Евгений, — и он так стиснул мне ладонь, что я чуть не заорал. Степанида даже подул на пальцы после того, как новичок представился и ему.

— Ты где раньше плавал? — ворчливо спросил я, желая сразу поставить точки над i и дать почувствовать этому Евгению, что он ничто в обществе морских волков.

— Нигде не плавал, — весело и без всякого огорчения ответил Мартынцев. — А что такое?

— Как же ты тогда на вечерний попал? — в один голос спросили мы со Степанидой. — Сюда только моряков берут со стажем.

— А вот так и попал. По блату. Работал шофером в Сочи, познакомился там с одним совторгфлотцем, он меня и устроил. Подумаешь, не все ли равно, где учиться — на дневном или на вечернем?

— Как ты вообще-то будешь учиться, когда не можешь отличить корму от носа, — презрительно фыркнул я. — Никогда в море не был.

— Да ладно тебе, не запугивай. Ну, чего тут особенного? На первом курсе у вас в основном общеобразовательные идут, за второй курс по специальным предметам я экзамены сдавал, все лето готовился, а на третьем сам буду учиться. Вот и все. Подумаешь!

Этот Женька не «ложился в дрейф», хотя и носил галифе.

— Ладно, мы тебя на буксир возьмем, если будешь отставать, — сказал Степанида. — Не боги горшки обжигают.

— Поможете? — обрадовался Мартынцев. — Я в долгу не останусь, марсофлоты.

Марсофлоты! Какая фамильярность! Кто бы сказал другой, а тут какое — то «галифе», не нюхавшее моря.

— Ты зачем в Мореходку пошел, марсофлот? Шел бы в Автодорожный, — насмешливо сказал я.

— А ты зачем пошел? — наскочил на меня Мартынцев. — Что — тебе одному только можно?

— Это моя профессия, — с гордостью ответил я.

— Ну, будет и моей профессией. Или, может, ты возражаешь?

— Да хватит вам заедаться, ребята, — повернулся нам Степанида. — Тихо!

В класс входил преподаватель навигации Иван Алексеевич Хабалов.

Через несколько дней Степанида, Мартынцев и я представляли собой дружную компанию «не разлей водой». Мы были очень разными людьми, но сблизила нас общность интересов. Все любили море, хотели стать хорошими моряками, получали маленькую стипендию и потому жили трудно, так как уже были женатыми. Нам необходимо было работать.

Женька служил каким-то маленьким начальником в хозяйственном отделе Академии наук. Вскоре он устроил туда диспетчером гаража Степаниду. А я нашел себе место во Внешторгтрансе в порту и работал в ночную смену инспектором по погрузке судов.

Тогда о полном обеспечении учеников, как это делается сейчас — учат, кормят, одевают, — думать не приходилось. У страны еще не хватало на это средств.

Вот так и жили. Мы со Степанидой ночью работали, днем спали, а вечером учились. Женька прямо со службы ехал в Мореходку. Доставалось нам здорово, но желание поскорее встать на мостик было таким сильным, что мы старались не замечать трудностей нашего бытия.