К приходу в Ленинград мы закончили «Вторую Карскую». Рукопись была объемистая, написанная от руки и, конечно, в одном экземпляре. Мы торжественно понесли ее в «Советскую Балтику». Ефим встретил нас с распростертыми объятиями.

— Неужели написали?! Молодцы! Сережа, ты посмотри на этих ребят! — крикнул он своему заместителю. — Ты понимаешь, что важно? Мы вырастили своих спецкоров. Они будут давать нам интереснейший материал. Значит, так. Я просмотрю вашу рукопись и сразу же начну печатать в нашей газете с продолжением, потом свяжусь с «Водным транспортом». Книга будет. Вы когда уходите? Через неделю? Еще успеете прочитать первый отрывок в газете. Спасибо, товарищи!

Через три дня в «Советской Балтике» появилось начало «Второй Карской». Художник сделал заставку — пароход идет среди льдов, и под ней петитом было набрано: «Путевые заметки КЭБ». Внизу стояло: «Продолжение следует». Мы страшно гордились. Накупили по нескольку экземпляров и раздавали своим знакомым со скромным замечанием: «Пришли из Карской экспедиции. Это наши очерки. Скоро будет отдельная книга..» Мы просили всех сохранить для нас газету, пока мы будем в плавании.

«Мироныч» пошел снова в Англию и вернулся только через месяц. К нашему величайшему удивлению и негодованию, ни в одном номере газеты продолжения «Второй Карской» не было. Мы ринулись в редакцию. Ефим выглядел смущенным:

— Вы извините, ребята. Никак не мог поместить продолжения. Знаете, текучка заела, новые материалы, тут профсоюзная конференция, там актив… Ну, понимаете, не мог. Вот немного разрядится, тогда уж начнем…

Мы вышли от него разочарованными, уселись в садике у красного здания пароходства и принялись совещаться.

— Я считаю, что надо забрать рукопись, — сказал Витька. — Сами снесем в журнал «Смена» или «Резец». Подумаешь, «Советская Балтика»! А Ефим мне не понравился. Темнит что-то. За целый месяц не мог пи одного отрывка напечатать!

— А как же отдельная книга? Тогда тю-тю! Кто нам поможет ее продвинуть? — спросил я.

— Хорошей книге не надо помогать, — важно проговорил Женька. — Не беспокойся. Принесем, прочтут и напечатают. Ведь материал какой! Прима. Забираем рукопись.

Мы вернулись в «Советскую Балтику» и попросили вернуть наши путевые заметки. Ефим смутился еще больше, уговаривал нас не торопиться, потом долго рылся в шкафах, выходил в другую комнату и наконец сказал нам упавшим, виноватым голосом:

— Режьте меня на куски, пейте мою кровь, делайте со мною что хотите, — не могу найти вашей рукописи. Все перерыли. Нет.

— Так она в одном экземпляре! — заорали мы в три глотки. — Безобразие! Кавардак! Мы на вас в суд подадим! Невиданное безобразие!

Ефим развел руками, опустил голову. Его поза указывала, что он вполне согласен с нами, готов предстать перед судом и принять любое наказание. Но нас это не смягчило. Мы страшно ругались, наговорили ему уйму неприятных слов и в конце концов возмущенные и неутешенные покинули редакцию. Мы слышали, как Ефим крикнул нам вдогонку:

— Я еще поищу, ребята! Может быть…

Мы посидели в том же садике, всласть поругали Берегового, потом Женька сказал скучным голосом:

— Я, пожалуй, поеду домой, ребята.

Вскоре, сославшись на неотложные дела, ушел Витька, а я поплелся на пароход. Через час надо было заступать на вахту.

Литературное объединение КЭБ распалось. Рукопись так и не нашли. А жаль. Сейчас она доставила бы нам много веселых минут. И все-таки я признателен Ефиму Береговому, подтолкнувшему меня взяться за перо. «Вторую Карскую» я рассматриваю как начало своей литературной деятельности.

Помощником капитана меня послали только в следующую навигацию, когда я окончил четвертый класс Мореходки и получил свидетельство штурмана дальнего плавания. Первым моим пароходом, на который я вступил как штурман, была «Кола». Он плавал между черноморскими и ближневосточными портами, заходил в Марсель, Геную, Неаполь… Рейсы интересные и не очень тяжелые. С плаванием на Севере сравниться не могут.

Прослужив на «Коле» одиннадцать месяцев, я уехал в отпуск в Ленинград. Не успел я оглянуться, как надо было уже идти в пароходство за новым назначением. Отпуск кончился.

Меня послали на пароход «Эльтон», третьим помощником капитана. Прежде я об этом судне ничего не слыхал. То, что удалось узнать о нем, повергло меня в уныние.

«Эльтон» только что купили у англичан. Пароход был старый, маленький, требующий капитального ремонта. Зимой его предполагали поставить на перевозку апатитовой руды из Мурманска. А я-то думал о новом современном теплоходе и тропических рейсах!

Лидочка с нетерпением ждала моего возвращения из пароходства. Как только я появился, она спросила:

— Ну, куда тебя назначили? Ничего пароходик? Надежный?

Она больше всего боялась, что «пароходик», на котором мне придется плавать, будет «ненадежным». Но сейчас я не мог сказать ей правды. Во-первых, чтобы не тревожить ее напрасно, во-вторых, не мог же я объяснить, что меня, способного и перспективного штурмана, послали на такой дерьмовый пароход? Очень уж не хотелось в этом признаваться. Поэтому я как можно убедительнее ответил:

— Пароход прекрасный. Его только недавно купили у англичан. Правда, он небольшой, но крепкий, чистенький и достаточно удобный. Каюты для штурманов неплохие…

— Тогда я спокойна. Хочешь, я приеду к тебе с сынишкой, когда вы придете в советский порт? — И она улыбнулась.

Ну разве я мог не хотеть? Конечно, хотел. Я даже взял с нее обещание, что она непременно приедет. Это было очень легкомысленно с моей стороны, но тогда мне казалось, что никаких затруднений не встретится. Как я ошибался!

Кончался декабрь. Погода в Ленинграде стояла отвратительная. Шел снег, дождь, завывали ветры. На улицах слякоть. Небо хмурое, серое. В море не переставая штормило.

«Эльтон», ошвартованный в Угольной гавани, принимал бункер [5]. Я добрался до парохода поздно вечером, когда стало совсем темно, проклиная все на свете, плюхая по жирным угольным лужам, то и дело спотыкаясь об обломки досок.

В темноте я не мог разглядеть очертаний парохода. На форштаге раскачивался на ветру желтый якорный огонь. У трапа в закопченной «летучке» метался маленький язычок пламени.

«Неужели электрической переноски у них не нашлось?»— подумал я, уже испытывая неприязнь к пароходу. Вахтенного не было. Я толкнул первую попавшуюся в надстройке дверь и очутился в кают-компании. За столом сидели два человека. При свете тусклой, без всякого абажура лампочки я сначала не мог разглядеть их лиц.

«Такие лампочки обычно ввинчивают в общественных уборных. Ради экономии. Напряжение-то не больше сорока вольт», — опять со злостью подумал я и поставил чемодан на палубу. Сидевшие за столом люди повернули ко мне головы.

— Мне бы капитана повидать, — сказал я.

Тот, что сидел в углу на диване, сказал глуховатым голосом:

— Пожалуйста. Я капитан Павлов. Зовут меня Михаил Иванович.

Вот уж не думал, что это капитан! Наверное, все у них тут такое… замшелое. Михаил Иванович был одет в старенький черный пиджак без нашивок, с помятыми лацканами, синий пупырчатый свитер — такие всегда покупали матросы в Лондоне у «знаменитого Когана» — и в высокие меховые сапоги. Совсем он не походил на капитана. Второй человек не проявил к моему появлению ни малейшего интереса. Он опустил голову на руки и так сидел все время, пока мы разговаривали с капитаном. Лица я его не видел, только заметил седые прокуренные хохлацкие усы. Я достал приказ-назначение, протянул Михаилу Ивановичу. Он мельком взглянул на бумажку, положил ее на стол и приветливо сказал:

— Ну что ж. Меняйте Гиршева. Он вас ждет не дождется. Уже неделю назад кадры обещали ему замену прислать, да никто сюда не идет. Как услышат: «Эльтон», — отказываются. Вплоть до увольнения. Как это вы согласились?

— Что же здесь так плохо? — с испугом спросил я.