К нашему большому разочарованию, шкипер появился один. Но скоро мы забыли о девушке. Гость был интересным человеком. Выяснилось, что он действительно грузин из Сухуми, но кончил Мореходку во Владивостоке и последнее время плавал вторым штурманом на судах Дальневосточного пароходства. Звали его Анатолием Качарава. Обстоятельства сложились так, что он попал в Красноярск, и там ему предложили перегнать баржу на Диксон.

— Ну, я согласился. Никогда прежде по рекам не ходил. Природу захотелось посмотреть. Платят здесь не меньше. В этом смысле ничего не потерял. Вот вернусь в Красноярск, сдам баржу и снова поеду на Дальний Восток. Люблю этот край.

— Значит, не жалеешь, что стал шкипером?

— А чего жалеть? Наоборот. Очень доволен. Может быть, в жизни и не придется того посмотреть, что сейчас видел. Енисей такой красивый, рассказать невозможно.

— Сколько же у тебя команды? — спросил Женька. Я сразу понял, что он снова подбирается к девушке.

— Еще два человека.

— Кто же?

— Два матроса.

— Да… А женщина на борту тоже матрос?

Толя усмехнулся:

— Это моя жена.

— Жена? — Лицо у Женьки вытянулось.

— Ну да, жена, — повторил Толя.

— Как же она согласилась идти с тобой в плавание на таком судне? — спросил Витька.

— А вот так и согласилась. Не захотела расставаться. Любит, значит, — весело подмигнул нам Толя. — Тут на нее многие заглядывались. Золотые горы предлагали. Север, сами понимаете. Женщин мало, да?

Шкипер разгадал наши мысли. Темнить не имело смысла.

— Женщин мало, это ты прав. Но ты себе такую красавицу отхватил!.. — восхищенно воскликнул Витька. — Мне, например, страшно было бы. А вдруг похитят?

— Мне не страшно. Милочка сама не уйдет, а для похитителей вот что есть. — Толя поднял сжатый кулак и засмеялся. — Имейте это в виду.

— Да что ты в самом деле? За кого ты нас принимаешь? Мы-то тут при чем? — заверещал Женька. — Какие мы похитители? Я даже и не видел твою Милочку…

— Я тэбя рэзать буду, генацвале, — с нарочитым грузинским акцентом пробасил Качарава и скроил зверскую физиономию.

Мы сидели долго. Толя нам понравился. Наверное, мы ему тоже. Он рассказывал нам о Дальнем Востоке, советовал бросить Балтийское пароходство и ехать прямо во Владивосток. Там уж с дипломами штурманов матросами плавать не придется. Людей не хватает. Окончившие техникум штурмана через два-три года становятся старпомами.

— И чего вы держитесь за свое пароходство? Непонятно! Время теряете. Все перезабудете, пока до капитанского мостика доберетесь. А у нас перспектива. Посмотрите на наши суда. Есть в вашем пароходстве такие молодые капитаны? Нет. Приезжайте к нам, я вам говорю…

Все это выглядело очень заманчиво. Дальний Восток! Неизведанный, романтический край.

Уходя к себе на баржу, Толя сказал:

— Спасибо, ребята. Посидели знатно. Соскучился по обществу. Приходите завтра к нам. Ужинать. Мы будем рады вас видеть.

На следующий день в костюмах, белых рубашках и галстуках мы отправились в гости к Качараве. Нас приняли с поистине грузинским радушием. Милочка напекла пирогов, нажарила мяса, Толя достал заветное сухое вино, привезенное им еще из Сухуми. Видно было, что хозяева действительно рады нашему приходу.

Сначала мы смотрели только на Милочку. Все было прекрасно в этой женщине. И улыбка, и веселый взгляд, и манера говорить неторопливо, немного растягивая слова, и легкая походка. Милочка удивительно ловко, ни за что не задевая, передвигалась по своей тесной избушке. Казалось, что она находится в просторной комнате.

Потом, когда мы немного пришли в себя, привыкли к хозяйке, перестали пялить на нее глаза, поняв наконец, что такое внимание просто неприлично, завязался общий разговор.

Милочка и Толя оказались простыми, веселыми, добрыми людьми. После чая Милочка спела нам под гитару несколько песен. Теплом веяло от остывающей плиты. На столе потрескивала керосиновая лампа «трехлинейка», тихонько перебирала струны хозяйка. А за окном холодная серая волна била в борт, надоедливо скрипели швартовы, шел злой колючий снег и подвывал ветер. И так нам было хорошо и уютно в этой избушке, что мы готовы были остаться там навсегда и не возвращаться на свой «Мироныч».

Женька подарил Толе учебник «Мореходные инструменты». Книга только что вышла в свет, и Толе очень хотелось ее иметь. Мы с Витькой преподнесли хозяйке маленькую немецкую пивную кружечку. Другого у нас ничего не оказалось. Попрощались, обещали писать друг другу… Ночью баржу отвели от борта «Мироныча». Мы вышли на вахту к лебедкам и сразу почувствовали, что чего-то не хватает, что-то у нас отняли… Так и осталась в памяти эта встреча на барже, в избушке, с милыми людьми. Осталась на всю жизнь. Теплое пятнышко на фоне холодного Диксона.

Много лет спустя, сидя в огромной каюте капитана ледокольного парохода «Левоневский» Анатолия Алексеевича Качаравы, на том же Диксоне, на том же холодном рейде, мы вспоминали молодость.

— Тут мы с тобой познакомились, — сказал Качарава, поднимаясь с дивана и подходя к иллюминатору. — Ведь тут это было. Диксон-то какой стал, смотри, не тому чета…

Да, Диксон стал другим. Построен целый полярный город. Управление порта, больница, клуб, столовая, детский сад, парники, аэродром, пирсы, краны… На рейде стояли океанские суда, сновали катера по бухте, танкер сливал топливо в серебряные баки… Полярный город, а тогда было несколько избушек.

— Помнишь свою баржу?

— Как же не помнить. Помню. Прекрасное было плавание. Единственное в жизни…

Я все ждал, когда он расскажет мне про Милочку, но Качарава молчал. Тогда я спросил его сам:

— А где Милочка?

Анатолий Алексеевич нахмурился.

— Милочки со мною давно нет, — неохотно сказал он. — Давно.

— Похитили? — попробовал пошутить я.

— Нет… Так уж получилось…

Мне стало грустно. Перед глазами встал бревенчатый домик, керосиновая лампа на столе и светловолосая женщина, перебирающая струны гитары. Тогда казалось, что счастье навсегда поселилось на этой барже…

«Мироныч» пошел на Обь за лесом. Я исправно описывал свои впечатления. Нового порта мы не увидели и не почувствовали. Пароход стоял посреди Обской губы на якоре. Подойти ближе не позволяли глубины. Где-то очень далеко справа угадывалась темная полоска берега с несколькими черными точками изб. Это был Новый порт. Старенький буксир подводил плашкоуты, нагруженные досками. На них приезжали и грузчики. Когда усиливался ветер, в губе поднималась толчея — неправильное волнение, плашкоуты начинало бить о борта парохода, погрузка прекращалась. Грузчики вылезали, шли греться к нам в столовую. Потом, попив горячего чая, они ложились на палубу в коридоре или забирались на котельные решетки — там было самое теплое место — и дремали до тех пор, пока снова не появлялась возможность начать работу. Мы были разочарованы. Ну какой же это порт? На берег даже сходить нельзя!

Грузили нас долго. Мешала погода. Все изнывали от нудной стоянки и ждали с нетерпением команды: «Вира якорь». Пожалуй, единственным, что осталось в памяти от пребывания в Новом порту, была обская вода. Желтая, мутная, она мощным потоком катилась к морю. Даже там, где губа уже соединилась с океаном, на много миль цвет воды оставался желтым, а вкус пресным.

Я как можно красивее написал про воду цвета охры и золотистые отмели, на которых «статуэтками сидели сотни белоснежных гусей», про «грузчиков, обветренных, с медально-медными профилями», и «янтарно-смолистые, сахарные доски». Правда, гуси были серыми, лица грузчиков обычными, доски белыми с желтизной, но хотелось показать Витьке и Женьке, на что я способен как журналист.

Поразить ребят мне не удалось. Пальму первенства, по общему нашему признанию, завоевал Женька, когда после выгрузки досок в Лондоне он прочел нам свой кусок «Второй Карской». Это был шедевр! Я до сих пор помню некоторые особенно восхитившие меня отрывочки.

«В темном бархате английской ночи под воткнутыми в небо, как булавки, звездами движутся тени… Это женщины, подстерегающие моряков. Берегись! Ведь это не любовь, а всего лишь кривая гримаса цивилизации… Открылась дверь в кабачке «Чарли Браун». Острая, узкая, как лезвие ножа, полоска света на секунду врезалась в ночь. И снова все темно. Вышел моряк, не ступавший на твердую землю много месяцев. Он ищет забвения. Берегись, товарищ! Это предупреждаю тебя я, знающий жизнь. Шорох. Чу!..»