Ефим говорил так убежденно, с таким жаром, что охвативший нас сначала скептицизм исчез бесследно. Мы были потрясены открывшимися перед нами горизонтами. Нам предстояло стать настоящими журналистами! И потом так хотелось, чтобы наши фамилии были известны в морских кругах.

— А как же мы будем писать втроем? — спросил Женька.

— Очень просто. Рейс большой, разделите его на три части. Каждый будет писать свою часть. Потом соедините какими-нибудь связующими фразами. Имейте в виду, газета рассчитывает на ваш материал. Других просить не буду. Не подведите.

— Подписываться нам как?

— Можете ставить все фамилии подряд, можете придумать себе псевдоним.

Псевдоним! Вот это здорово. Кажется, только известные писатели подписывали свои произведения псевдонимом.

Ефим Береговой пожал каждому из нас руку, сказал на прощание «привет!» и ушел, а мы остались в каюте обсуждать предстоящую журналистскую работу.

— Прежде всего надо придумать название. Такое название, чтобы дух у читателей захватывало, — сказал Витька. — Вот, может быть, так… «Полярные дали».. Или «Сквозь льды и туманы»?

— А может быть, туманов и льдов не будет, — хихикнул Женька. — Тогда как? Предлагаю «Вторая Карская». Солидно и убедительно. Первая Карская уже была. Принимаете?

Мы еще некоторое время придумывали название нашей будущей книге, но все-таки приняли предложение Женьки. Пусть книга называется «Вторая Карская». Звучит!

— А как будем подписываться? Своими фамилия ми или возьмем псевдоним? — спросил я. Мне очень хотелось, чтобы у нас был псевдоним. Какой-нибудь звонкий, впечатляющий… Ну, скажем, «Морские братья».

— Конечно своими фамилиями, — безапелляционно заявил Женька. — Иначе никто и не узнает, кто писал.

— А я думаю, что на первое время псевдоним нужен, — осторожно сказал Витька. — В «Советской Балтике» подпишемся псевдонимом, а уж если, будет книга, то поставим свои фамилии. Это на случай неудачи.

— Ну, ладно, — согласился Женька. — Помните? Козьма Прутков — псевдоним трех писателей. Мы можем что-нибудь в таком же духе… Владимир Шторм!

— Есть уже Шторм, — отмахнулся Витька. — Где- то встречал. И почему Владимир?

Вдруг меня осенило:

— Давайте назовемся КЭБ!

— Ну, ты и даешь! КЭБ! Почему не дилижанс, не фаэтон, не бричка? — язвительно спросил Женька, обиженный, что не приняли его «Владимира». До него еще не дошел весь глубокий смысл псевдонима КЭБ.

— Первые буквы наших фамилий, — объяснил я. — Как братья Тур, знаете?

— Нет, не подойдет. Смеяться будут. КЭБ! Сразу вспоминается что-то на четырех колесах. Давайте другое.

— А мне нравится, — поддержал меня Витька. — Давайте, правда, КЭБ. Коротко и звучно.

Пришлось Женьке согласиться. Так возникло литературное объединение КЭБ. Оставалось разделить сферы влияния. Особенных споров это не вызвало. Женька захотел взять себе «обратный путь и Англию», я получил «Обь и Диксон», Витька «плавание на Севере, жизнь на «Мироныче», людей». Теперь надо было писать книгу. И бог свидетель, мы писали ее честно и самозабвенно.

Первым начал писать Витька. Каждый вечер после работы он проводил за столом. Он писал о «симфонии порта», «журавлиных шеях кранов», «мужественных советских моряках», об Архангельске, «напоенном терпким запахом сосны», и о нас с Женькой. У Витьки мы получались ловкими, остроумными парнями, «не боящимися никаких трудностей», которым по плечу любая работа.

Мы хвалили его и удивлялись, как верно Витька дает характеристики людям! Все замечает. Не терпелось испробовать свои силы на журналистском поприще, но пока «Мироныч» находился в Витькиной сфере влияния.

Когда же наконец пароход пришел на Диксон, я с жаром взялся за перо. Сначала дело шло плохо, но потом я расписался. Суровая природа островов вдохновила меня. Скалы, покрытые мхом, снег на побережье в августе, серое небо, унылый вой ветра, несколько жалких деревянных домиков, льдины, заплывающие в бухту…

И в этом убогом месте по плану должен быть большой порт. Его уже начинали строить. Молодые, веселые люди, в ватниках, меховых шапках, в высоких рыбацких сапогах, приезжали к нам на судно, разыскивали свои ящики, ругались со вторым помощником, требуя выгрузки вне всякой очереди. Они — радисты, монтируют радиостанцию. Ждать не могут. Вслед за ними на борт поднимались такие же напористые ребята-строители и кричали, чтобы первыми выгружали разборные дома, потому что рабочие все еще живут в палатках и им надо создать условия. Появлялись и летчики, неуклюжие, в собачьих унтах и меховых, кожаных регланах. Просили, чтобы скорее сняли с палубы бочки с горючим. Все торопились, все хотели успеть побольше до наступления холодов.

День и ночь к борту нашего судна подтаскивали баржи. Работа не останавливалась ни на час. Мы сами стояли на лебедках, сами застропливали подъемы и старались делать все как можно быстрее. Темп Диксона захватил нас.

Ефим Береговой оказался прав. Нас удивил и поразил Север. Женька, наслушавшись полярников, загорался и серьезно объявлял:

— Иду к Святокову. Попрошу, чтобы оставил меня на зимовке.

Святоков был новым начальником острова и прибыл на Диксон из Архангельска на «Мироныче». Он как-то в шутку говорил, что найдет работу всем желающим остаться с ним морякам.

Мы с Витькой не одобряли такой план. Сначала Женьке надо окончить Мореходку, а потом уж зимовать, если он хочет. Сейчас не стоит терять три года. Кажется, наши доводы его убедили.

Как-то к «Миронычу» подвели громадную деревянную баржу. Посередине палубы стоял смешной домик, настоящая деревенская изба-сруб, из кирпичной трубы вился голубоватый дымок. На протянутой между двумя шестами веревке сушилось белье. Мирная картина, совсем не подходящая к ландшафту Крайнего севера, к неспокойному рейду Диксона.

Мы с Витькой работали на лебедках третьего трюма, Женька считал груз. Вдруг я заметил, что шкентель Витькиной лебедки ослаб, лебедка не работала. Я застопорил свою, повернулся к Витьке. Он глядел на баржу. На палубе стояла девушка… Красавица? Может быть. Тогда она показалась нам красавицей. Она стояла и молча разглядывала нас дружелюбными синими глазами. И что было удивительным — одета девушка была не в ватник, штаны и теплую шапку, а в яркое платье и городские туфли. Ее светлые волосы были аккуратно уложены в модную тогда прическу «королева».

— «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» — пропел довольно громко Женька. Он забыл про свою счетную книжку и не отрывал глаз от незнакомки. Девушка улыбнулась и ушла к себе в избу.

— Вот это да! — закричал нам Женька. — Совершенно невероятное явление в этих широтах. Надо будет срочно… — но он не успел закончить фразы.

На палубе баржи появился молодой человек. Он вышел из той же избы, куда ушла девушка. Вид его тоже был необычным. Нет, таких баржевиков мы раньше не видели. На нем были высоченные английские резиновые сапоги на красной «зубатой» подошве, синий свитер, морская фуражка с «крабом». Лицо с тонкими чертами, типично грузинское, большие, черные, восточные глаза, «шкиперская» бородка, трубка в зубах. Нет, этот человек никак не походил на баржевика.

— Привет, генацвале! — заорал Женька. — Привет от тружеников моря! Откуда ты, прелестное дитя?

— Привет, кацо, — улыбнулся бородатый молодой человек. — Из Красноярска. Груз привезли для Диксона. А вы откуда?

— Из Архангельска. Продовольствие на твое корыто перегружать будем. Ты что, здесь капитаном?

— Шкипером, — усмехнулся бородатый. — Это то же самое.

— Понятно. Приходи к нам после шестнадцати, поговорим. Можешь прихватить кого-нибудь с собой… — дипломатично намекнул на девушку Женька.

— Ладно, — поднял руку парень. — Приду. Почему-то мы решили, что он обязательно придет с девушкой, которую мы видели на палубе. Надо было не ударить лицом в грязь. Витька владел бутылкой хорошего портвейна. Ее подарил кто-то из экспедиционников, когда уходил с «Мироныча». После вахты мы взяли на камбузе оставшиеся от обеда котлеты, «сервировали» столик у нас в каюте и стали ждать.