Комендант еще долго объяснял капитанам, как нужно вести себя в «его» лагере и что он больше не потерпит… Наконец капитанов отпустили. Машина уехала из замка. Устинова никто не тронул. Он остался в лагере. То ли Шулепников плохо понял разговор между гестаповцем и Ибахом, то ли на коменданта подействовал капитанский протест.

В марте сорок пятого года начались сильные налеты на Баварию. Если раньше мы видели десятки самолетов, то теперь их было сотни. Почти ежедневно над Вюльцбургом появлялись американские самолеты. Мы с волнением прислушивались к тому, как рокотали моторы и, удаляясь, затихали. Потом гул нарастал снова — шла следующая волна.

Слышались отдаленные взрывы. Ночью на горизонте виднелись зарева пожарищ. В лагере царило оживление. Рыжий мясник передавал самые отрадные вести: советские войска стремительно наступали на всех фронтах, перешли Одер и угрожали Берлину. На западе наконец активизировался второй фронт. Конец войны приближался.

Для нас этот конец мог быть самым неожиданным. Никто не знал, что предпримут гитлеровцы: сбегут ли, бросив Вюльцбург на произвол судьбы, уничтожат ли всех моряков, или будут эвакуировать в более отдаленные районы. Можно было ожидать всего. Офицеры ИЛАГ- 13 ходили озабоченные и раздраженные.

Генералы прислали планы восстания и самообороны. В большой тайне в лагере началась подготовка к защите. Экипаж каждого судна разбили на боевые группы, состоящие из восьми-десяти человек. Каждая группа имела старшего. Во главе групп экипажа стоял капитан. Всеми экипажами руководил штаб, в который с нашей стороны вошли: Дальк, Шилин, Богданов, Устинов и несколько человек из команд. Со стороны военнопленных — генералы Лукин, Музыченко, Борисов и несколько офицеров. Решили так: если лагерю будет грозить уничтожение, то, несмотря ни на что, интернированные должны пытаться разоружить внутреннюю, потом внешнюю охрану и изолировать офицеров комендатуры, конечно при активной помощи военнопленных.

Этот план имел мало шансов на успех, но моряки считали, что даже в самом худшем случае кое-кому все же удастся вырваться за ворота, а иначе погибнут все.

Если же немцы предпримут эвакуацию, моряки должны действовать, исходя из обстановки.

Группы деятельно готовились. Прежде всего достали в городе карту местности. Линию фронта взяли из газет. С этой карты снимали копии все группы. Чтобы ориентироваться в лесу, намагнитили иголки. Затем приступили к сбору продовольствия.

Игрушки, портсигары, оставшиеся у некоторых носильные вещи посылали в город. Их отдавали почти даром — лишь бы получить хлеб. Его сушили и складывали в специально сшитые для этого заспинные мешки. Никто не смел взять ни кусочка из запасов группы. Подготовка шла тем более успешно, что унтера потеряли всякий интерес к лагерю: у них нашлось достаточно много дел, требовавших своего завершения до конца войны. Даже Вейфель заглядывал в камеры редко.

…Задумчиво гуляет по плацу капитан парохода «Днестр» Михаил Иванович Богданов. Ему есть о чем подумать. Совсем недавно моряки, французы и поляки выбрали его своим доверенным лицом. Выбрали в самый ответственный, опасный и тревожный момент, выразив ему этим свое уважение. Тяжелое бремя большой ответственности легло на его плечи. Только что от партийной группы военнопленных офицеров пришло предложение поискать связей с комендатурой. Им кажется подходящей фигурой недавно прибывший лейтенант Дреер. Если он согласится помочь лагерю, когда этого потребует обстановка, генералы гарантируют ему неприкосновенность, к кому бы он ни попал после окончания войны — к союзникам или русским.

«Это правильно. Надо как-то спасать людей, если нас начнут уничтожать, — мучительно думает Богданов, — комендант сволочь. А Дреер? Кажется, он подойдет. Можно ли ему довериться?»

Наши люди получают задание выяснить взгляды и настроения Дреера. И это удается. Дреер неплохой человек. Он достаточно умен, прекрасно понимает, что война немцами проиграна. Он никогда не был приверженцем Гитлера. «Сумасшедший ефрейтор» слишком плебей для него, потомственного дворянина. Ему больше симпатичны англичане, и, если говорить честно, он был бы рад… Дреер не сочувствует тому, что творится в лагере интернированных, и жалеет моряков, но ничего не может изменить… Ведь он всего начальник караула… Стоп! Значит, надо иметь Дреера союзником. Он может оказаться очень полезным.

…Николай Чернышев работает в деревне у немцев. Семья — муж и жена. Хорошие люди. Иногда они дают Чернышеву послушать радио из Москвы. Рискуют жизнью. Они друзья Дреера. И Чернышев решается. По заданию нашего штаба он просит фрау Шольтке поговорить с мужем, чтобы тот предложил Дрееру встретиться с авторитетными лицами интернированных и военнопленных. Надо обсудить вопрос, интересующий обе стороны. Согласится ли он или возмутится и передаст Чернышева в гестапо? Риск колоссальный. Не спит в эту ночь партийная тройка и штаб лагеря. Что будет? Надо ждать конца недели, когда придет из деревни в замок Николай. В тревоге проходят несколько дней, пока вернувшийся с работы Чернышев не сообщил:

— Согласился!

Встреча произошла на плацу во время прогулки интернированных. Дреер подозвал Богданова. Тот подошел со своим переводчиком, инженером из Франции, Ароновичем. Аронович сражался в Испании на стороне республиканцев и пользовался у нас доверием.

— Итак, вы хотели что-то сказать мне, капитан? — спросил Дреер.

— Господин Дреер, я говорю и от имени военнопленных…

— С ними я буду говорить сам…

— Хорошо. Вы понимаете, что происходит? Война скоро, очень скоро кончится. Сможете ли вы сохранить наши жизни при всех обстоятельствах?

Дреер помолчал, потом сказал:

— Я сделаю все возможное, чтобы спасти ваших людей. Правда, от меня мало что зависит. Все решения принимает самостоятельно комендант фон Гувальд.

— Генералы просили передать, что гарантируют вам жизнь после окончания войны…

Лейтенант горько улыбнулся:

— Совсем недавно такую гарантию могли дать мы любому вашему генералу. Что ж делать, времена меняются… Может быть, это и к лучшему… Хорошо… Я буду, по возможности, вас информировать.

Они разошлись. Разговор этот ни у кого подозрений не вызвал: лейтенант Дреер иногда беседовал с интернированными.

Весь март прошел в волнениях, в сборах всевозможных слухов и информации о движении фронтов. Говорили, что бои идут якобы в ста километрах от Вайсенбурга.

В начале апреля всех моряков вернули из города в лагерь, усилили охрану и перестали выпускать за ворота даже «лошадей» с телегой. Почту возили на автомобиле, который теперь всегда дежурил у комендатуры.

Беспокойство и возбуждение моряков росли. Лишенные информации, мы не знали, что делать. Нам перестали давать даже немецкие газеты. Налеты на Мюнхен и Нюрнберг участились. В одну из холодных апрельских ночей мы были разбужены грохотом. Он слышался совсем рядом. Казалось, бомбят замок. Повскакав с коек, мы бросились к окнам. Вайсенбург пылал. К небу поднимались огненные языки. Слышался отдаленный вой сирены. Несколько зениток пытались стрелять, но были сразу же подавлены. Запоздало завыла сирена в замке. В серой предрассветной мгле по двору бежали в бомбоубежище гитлеровцы. Налет продолжался несколько минут. Шум моторов затих, замолчали сирены. Только ветер раздувал пожары в городе.

Утром Вейфель собрал группу моряков в сорок пять человек и под сильнейшей охраной отправил в Вайсенбург разбирать и расчищать улицы. Интернированные вернулись в лагерь поздно, насквозь пропыленные и усталые. Они рассказывали, что городок сильно пострадал, много домов разрушено, есть жертвы.

Вайсенбург дождался своей очереди. Война пришла в городок. Вместе мирного покуривания глиняных трубок, доморощенных Стратегических концепций, рассказов раненых по вечерам пришлось бюргерам тушить пожары и копаться в развалинах, под которыми лежали трупы их близких. Вайсенбуржцы растерялись. На улицах они жались к стенкам и, хотя все было тихо, испуганно смотрели на небо. Может быть, впервые многие из них прокляли войну, фашизм и своего фюрера.