Он снял рубашку и наложил грубый жгут. Единственным утешением служило то, что Айпан продолжал ровно дышать. К этому моменту Келли уже была готова покинуть «саркофаг», и он помог ей отсоединить датчики и капельницы.

— Я пряталась на дереве, а потом — уф! Бум! — проговорила она. — Какое облегчение. Как ты…

— Нам нельзя здесь оставаться, — сказал он.

Когда они вышли из комнаты, Келли спросила:

— Кому мы можем доверять? Тот, кто это сделал… — Она остановилась, увидев тело Рубена. — Ах, вот оно что.

Что-то в выражении ее лица заставило Леона рассмеяться. Обычно Келли было очень трудно удивить.

— Это твоя работа?

— Айпана.

— Я бы никогда не поверила, что шимпанзе способен…

— Я сомневаюсь, что кто-нибудь долго оставался в состоянии погружения. Во всяком случае, в таких стрессовых обстоятельствах. Одно наложилось на другое.

Он поднял оружие Рубена и осмотрел механизм. Обычный пистолет с глушителем. Рубен не хотел будить остальных обитателей Базы. Это давало дополнительные надежды. Здесь должны оказаться люди, которые придут к ним на помощь. Леон зашагал в сторону здания, где жил персонал станции.

— Подожди, а как насчет Рубена?

— Я собираюсь разбудить доктора.

Так они и поступили — но сначала Леон отвел врача в комнату погружения, чтобы тот оказал помощь Айпану. Доктор сделал перевязку и несколько уколов. Потом заявил, что с Айпаном все будет в порядке. Только после этого Леон показал ему тело Рубена.

Врач рассердился, но у Леона был пистолет. Леон ничего не сказал, только повел в его сторону дулом — для убедительности. Леону совсем не хотелось разговаривать, ему вдруг показалось, что он навсегда избавился от этой привычки. Когда молчишь, гораздо легче сосредоточиться, вникнуть в природу вещей, подумать.

Да и в любом случае Рубен уже довольно давно был мертв.

Айпан потрудился на славу. Врач лишь покачал головой, глядя на серьезные повреждения, полученные главэкспом.

Все это время Келли с недоумением смотрела на мужа. Сначала он не понимал, почему, пока не сообразил, что ему даже не пришло в голову первым делом оказать помощь Рубену. Сначала — Айпану.

Но он сразу понял, когда Келли захотела подойти к стене станции и позвать Шилу. И они вывели ее из страшного мрака.

Год спустя, когда был раскрыт промышленный заговор, и к суду привлекли несколько десятков человек, Леон и Келли вернулись на станцию.

Леону не терпелось полежать на солнце после целого года, проведенного среди адвокатов под неусыпным оком телевизионных камер. Келли утомилась от событий не меньше, чем он.

Однако они оба немедленно забронировали время на погружение и долгие часы проводили в лесу. Им показалось, что Айпан и Шила с радостью приветствовали их появление.

Каждый год они возвращались на станцию и жили внутри разумов шимпанзе. И каждый год уезжали, становясь спокойнее, с новыми впечатлениями. Работа Леона по социоистории произвела настоящий переворот. Ему удалось создать модель цивилизации, как «комплексной системы адаптации». Основой для невероятно сложных уравнений послужили условия, создающие первобытные мотивации группового поведения животных в стрессовой ситуации с учетом личностных устремлений, сформированных дикой природой многие тысячелетия назад. Работа оказалась сложной и оригинальной; исследования повлияли на социальные науки, которые, наконец, стали подчиняться законам количественного анализа.

Пятнадцать лет спустя Леон получил Нобелевскую премию, которая к тому моменту составляла 2,3 миллиона новых долларов. Они с Келли много тратили на путешествия, в особенности, по Африке.

Во время многочисленных интервью Леон никогда не рассказывал о долгом погружении, которое когда-то им с Келли пришлось предпринять. Однако в своих работах и публичных выступлениях он не раз приводил шимпанзе в качестве примера умения приспосабливаться к сложным обстоятельствам. И когда произносил эти слова, на его лице возникала долгая, необычная улыбка, глаза таинственно сверкали, но больше он не добавлял ничего.

Предисловие к этому интервью можно было бы позаимствовать у одного из героев ранних Стругацких, писавшего мемуары: «С писателем Грегори Бенфордом я встретился впервые на солнечном и лазурном калифорнийском побережье. Яркие звезды мерцали над бескрайним Великим, или Тихим океаном…» И так далее. На самом деле, познакомились мы в слякотной осенней Москве начала 1980-х, и произошла историческая встреча в зале прилетов Шереметьево-2. Бенфорд прибыл на научную конференцию в Тбилиси и задержался в Москве всего на один день…

Ну а потом, действительно, было и «солнечно-лазурное побережье», и «яркие звезды над Тихим океаном». Это интервью, которое Бенфорд дал специально для журнала «Если», представляет собой результат долгого разговора заполночь, состоявшегося на калифорнийском побережье. Про звезды не помню, в окно не глядел, поскольку звезда первой величины сидела напротив — хозяин дома, нависшего на скале прямо над песчаным пляжем. Название места, где живет Бенфорд, Лагуна-Бич, в окрестностях Лос-Анджелеса известно многим и менее всего ассоциируется с местожительством простого профессора-физика из расположенного в получасе езды Калифорнийского университета. В райском уголке, укрытом горами, живут те, кому по карману купить себе уединение на лоне природы.

Однако Грег Бенфорд не «просто» профессор. И не только профессор. Он один из ведущих авторов современной американской научной фантастики и познал все прелести приобщения к закрытому Клубу Бестселлеристов. Естественно, мой первый вопрос на оригинальность никак не претендовал: его задают Бенфорду абсолютно все…

— За четверть века литературной деятельности вами написано более полутора десятков романов. И для профессионального-то писателя, живущего исключительно на литературные заработки, «выход» немалый… Как же вам удается совмещать это с не менее активной научной работой? Я уже слышал шутку насчет того, что вы с братом-близнецом научились удачно подменять друг друга на обоих «фронтах»…

— Да ведь брат-близнец у меня действительно есть! Но, к сожалению, подменять нам друг друга не удается. Боюсь, никакого надежного объяснения, тем более рецепта дать не смогу. Вероятно, это тот случай, когда ученый-позитивист во мне замолкает, не зная, под какой закон или под какую формулу все это подогнать; а вторая половина — литератор — просто фиксирует еще один труднообъяснимый человеческий феномен…

— Да, кстати, нашим читателям было бы интересно узнать поподробнее об интересах Бенфорда-физика.

— В Калифорнийском университете я бессменно работаю с 1971 года. Сейчас занимаюсь физикой плазмы, теорией звездной турбулентности и некоторыми проблемами астрофизики. Новейшее мое научное увлечение — это расчеты, связанные с тем самым центром галактики, с которым читатели знакомы по моим последним научно-фантастическим книгам. В частности, мне удалось построить некую электродинамическую модель для объяснения феномена абсолютно научно-фантастического и зафиксированного экспериментально только там — в Центре: я имею в виду т. н. «стримеры» (streamers) — эдакие устойчивые космические ленты длиной в двести световых лет и шириной в один световой год… Кроме того, я был тесно связан с НАСА и в данный момент принимаю участие в подготовке полета автоматической станции к Сатурну.

— Кто бы из критиков ни обращался к творчеству Бенфорда, одно словосочетание присутствует обязательно — «твердая научная фантастика». А как вы сами определяете для себя, что это такое?

— В качестве рабочего определения: это фантастика, пронизанная не столько проблематикой, сколько атмосферой научной деятельности, а также оценивающая социальные последствия тех или иных научных результатов. В определенном смысле НФ сохраняет верность породившему ее научно-техническому прогрессу и не безразлична к тому, как наука воздействует на окружающий мир. Под этим, мне кажется, нужно понимать следующее: научный фантаст — по крайней мере, тот, кто не стыдится первой части этого словосочетания — совсем не обязательно должен быть ученым. Но что он обязан — так это понимать, знать, чувствовать то, чем заняты истинные ученые. Что в произведении будет выглядеть достоверным, а что — нет. Читатель требует от вас не достоверности конкретных экспериментов (это можно и нафантазировать), но достоверности иного рода — общей атмосферы поиска, психологии творцов науки…