Конечно, чтобы писать об ученых, требуются солидные «домашнее заготовки» — просто так, с наскоку, о современной науке не напишешь. Мне, разумеется, легче. Но не думаю, что тому, кто по воле судьбы стал сыщиком, следует убеждать себя: немедленно садись писать детективный роман! Хорошие авторы детективов должны знать, как работают законы, что такое сила доказательств, как проводится расследование, сколь важно обращать внимание на мельчайшую деталь… Но этим писателям совершенно необязательно самим служить в полиции или вести адвокатскую практику. Точно так же хороший научный фантаст должен знать, как «работает» наука, как мыслят и поступают те, кто ее делает.

— Это касается всех писателей-фантастов?

— Нет, конечно. Мы же ведем речь о «твердой НФ». Есть много других, ничуть не менее «легитимных» направлений, но я работаю именно в этом.

— Вы заявляли совсем недавно, что обсуждение проблем и идей «с переднего края» в самой науке поставлено на гораздо более основательные рельсы, чем обсуждение тех же идей научными фантастами. Иначе говоря, если я правильно понял, вам кажется, что ученые держат руку на пульсе, думают о перспективах, результатах, пусть сегодня практически неосуществимых, а фантасты выполняют роль лишь мальчиков на подхвате? При том, что когда-то все было наоборот… Это так?

— Мне кажется, что современная научная фантастика — при том, что по-прежнему значительную часть ее пишут люди, профессионально работающие или работавшие в науке, — в значительной степени утеряла свою уникальную роль «впередсмотрящего». Но и времена изменились: боязливого восхищения обывателя перед всемогущей наукой сегодня мы тоже не видим… А что до «работы на подхвате», то я имел в виду, что часто писатели-фантасты просто пересказывают далекой от науки публике то, что вычитали в научных журналах.

— Как вы думаете, сейчас, когда скорость распространения информации — в частности, научных идей, — неизмеримо возросла, привело ли это к скорости их усвоения? Писателями, читателями?

— Информация действительно передается быстрее, но люди столь же медлительны, что и раньше. Чаще всего, когда мы говорим о яркой, парадоксальной, будоражащей воображение научной идее, мы не имеем в виду идею, которую можно доступно и просто изложить. Хотя большинство издателей хотят от нас именно этого…

— То есть, когда дело доходит до перенесения идеи на бумагу, рука оказывается медленнее глаза, так?

— Конечно. Иначе и быть не может.

— Почему-то, говоря о научной фантастике, все первым делом думают именно о физике, технике, кибернетике, словно не существует наук гуманитарных, иначе говоря, фантастики «мягкой». Мне известно, что, вопреки расхожему мнению, писатель Бенфорд относится к этому направлению вполне уважительно. И даже (смертный грех для прагматика-позитивиста!) не прочь сам пофилософствовать, углубиться в метафизику… Вот, кстати, неплохой повод вернуться к вашей серии о Галактическом Центре.

— Все это началось еще в 1969 году. Тогда первичной была не идея, а образ: английский астронавт Найджел Уолмсли, предельно ироничный и уж никак не вписывавшийся в научный истеблишмент. Фактически, я нарисовал человека, которого хорошо знал: английского писателя и критика Кингсли Эмиса. Потом вокруг персонажа «закрутились» все эти мысли насчет возможного присутствия в нашей галактике самых разнообразных цивилизаций, в том числе прошедших механическую, а не органическую эволюцию.

Разумеется, когда-то «предков» этих разумных машин создали существа органические. Но если говорить честно, у механических созданий, снабженных интеллектом и способных к автоэволюции, шансов пережить своих создателей куда больше. На галактических просторах эти «разумные машины» чувствуют себя вполне комфортно, как дома, поскольку на планетах и в космическом пространстве есть все, что им необходимо для поддержания жизнедеятельности: «сырые» полезные ископаемые, энергия… Мне представлялось интересным не столько описывать этот венец механического творения, сколько обнажить конфликт между нашим восприятием машины и себя самих. Отношение людей к творениям своих рук всегда отличалось понятной двойственностью: да, нас окружают многие игрушки цивилизации, значительно упростившие и обогатившие нашу жизнь, но сколько было и других, поставивших эту жизнь на край полного уничтожения…

— Но в то же время ваша серия — это отнюдь не философский трактат. Вас не шокирует ярлык «интеллектуальная космическая опера», которым наградили серию критики?

— Смотря что понимать под «космической оперой». Да, это масштаб — в размахе я себя не ограничивал. Читатели и критики называют подобные претензии на грандиозность «космической оперой», потому что формально в моих романах присутствует все, что традиционно связывалось с этим субжанром: армады звездолетов, миллионы лет и свободное жонглирование даже не планетами, а целыми звездными скоплениями… Но иного и быть не может, если вы ведете речь о Вселенной и эволюции разумной жизни в ней. Мы очень незаметные актеры на этой гигантской сцене. И одной из практических задач, которые по силам, пожалуй, только научным фантастам, является как раз та, чтобы показать нас самих в реальном масштабе пространства и времени.

Как к этой удручающей перспективе отнесутся те, кто по обыкновению продолжают считать себя венцами творения, мучило меня, словно неразрешимая головоломка. Я провел изрядное время, размышляя над тем, каким образом обрисовать подобный конфликт, который волновал меня как писателя, но при этом не потерять читателя.

— Вы ведь постоянно возвращались к этой идее: писали роман, потом продолжение… Затем, казалось бы, поставив заключительной книгой первой трилогии жирную точку, вернулись к теме снова.

— Думаю, что на данный момент я сказал все, что хотел. В начале 1990-х я решил, что пора мой грандиозный проект привести к логическому концу. Все-таки он занял у меня двадцать лет. Я написал два последних тома, «Залив ярости» и «На парусах — к светлой Вечности», и сегодня могу с удовлетворением оглядывать законченную работу.

— Не могу сказать, что ваши последние книги добавят оптимизма тем, кто убежден, что весь мир за пределами земной колыбели — наша же вотчина и только ждет прихода хозяина…

— Да, эти книги светлыми не назовешь. Но я ведь воспитан в научной «вере»: стараться воспринимать мир таким, каков он есть (каким мы его знаем), а не таким, каким нам бы хотелось его видеть. В моих книгах человечеству не уготовано вечное существование; люди уступают эволюционную перспективу разумным машинам; однако и наша космическая раса способна обеспечить собственное выживание. Что касается задач чисто писательских, то нарисовать образы людей, продолжающих нести свое бремя даже перед лицом удручающей правды, — кто из уважающих себя писателей пройдет мимо такого вызова! Хотя самым трудным оказалось другое: как донести эту драму не на уровне отвлеченной философии, а на индивидуально-человеческом. Может быть, именно в этом разошлись наши пути с «космической оперой» в ее традиционном исполнении: последняя часто скатывается к грандиозным, монументальным построениям, а мне хотелось чего-то менее масштабного — более камерного, личностного…

— В вашем первом романе из обсуждаемой серии, «Великая звездная река», мне показались интересными идеи как раз чисто гуманитарные. В частности, идея возрождения понятия Семьи — не в смысле «ячейки общества», а в более широком понимании: коллектива единомышленников, малой группы, рода, племени, клана, даже воннегутовского карасса. Не странно ли это в канун создания «глобальной сети», Интернета, стирания национальных границ и т. п.?

— Оставляю в стороне вопрос, хорошо это или плохо, но снова хочу подчеркнуть: подобное есть в окружающем мире, и я как естествоиспытатель обязан это зафиксировать и обдумать. Клан, племя — единицы человеческой организации, от них мы десять тысяч лет назад и стартовали к сегодняшней «глобализации». И клановое, племенное мышление уйдет из нашего сознания, видимо, еще не скоро. Мне кажется, наша гениальность проявилась только в том, что мы ушли от раз и навсегда отмеренных (просто фактом рождения) кланов и племен и теперь можем принадлежать сразу к нескольким: например, вы можете принадлежать к клану science fiction и одновременно — к кланам бухгалтеров и футбольных болельщиков… Мы ведь и по сей день не отказываемся от племенных раскрасок, тотемов и табу! В субботний вечер (когда в Америке проводятся все матчи американского футбола. — Вл. Г.) вы одеваетесь в красное или синее — в зависимости от того, за какую команду болеете…