— Я немного знаю по-кумыкски. Говори, имам, что хочешь узнать от нас, — сказал смуглый казак, и это было так неожиданно, что все в удивлении воззрились на него.

— Откуда ты знаешь язык кумыков? — спросил Гази-Магомед.

— У меня мать кумычка, отец — казак из Кизляра, — глядя спокойно в глаза имама, ответил пленный.

— Из какого аула мать и как мусульманка стала женою уруса? — не сводя взгляда с казака, спросил Гази-Магомед.

— Мать из Казанищ, из рода бесленеевского Тахо-Омара. Отец увез ее еще девчонкой, когда русские разгромили аул, лет, наверное… Это было еще при шейхе Мансуре, имам.

— Ты бывал когда-нибудь в Казанищах?

— Бывал. И к матери тоже приезжала в Кизляр родня.

Гази-Магомед погладил усы, провел ладонью по бороде и тихо заговорил:

— Ты еще можешь стать хорошим мусульманином, казак, как и твои родные из Казанищ, а пока, — он встал, — вместе с этими неверными и жителями Андрей-аула похорони в общей яме всех русских, убитых сегодня нашими воинами, сражающимися за ислам и праведное дело. Потом возвратись сюда и будешь переводчиком столько времени, сколько укажет нам аллах. Помогите им рыть могилу для солдат. Всех обезглавленных и их головы опустить в яму, и чтобы никогда наше оружие не служило богопротивному надругательству над мертвыми. Шамиль, напиши об этом всем, кому это следует ведать, и укажи, что только язычники и отверженные аллахом фанатики-шииты, подобно иранским почитателям лжеимама Алия, занимаются таким богопротивным делом. Истинные воины не воюют с мертвыми, для них есть живой враг.

— Будет исполнено, имам!

Пленных вывели во двор.

Гази-Магомед прислушался к стрельбе, то смолкавшей, то снова нараставшей.

— Пора! — сказал он, вставая.

Поднялись и мюриды с Шамилем.

— А вы, — обращаясь к почтительно стоявшим у входа старшине и старикам аула, продолжал имам, — приготовьте своих лучших воинов, они уйдут с нами.

— Сколько человек надо, имам? — неуверенно спросил старшина.

— Аул ваш большой, но я не хочу обижать вас, хотя вы и торгуете с неверными.

Старшина покорно развел руками.

— Что поделаешь, праведник. Вы — далеко, а русские — возле. Поневоле приходится танцевать под их зурну.

Мюриды неодобрительно слушали старшину, выжидательно посматривая на имама.

— Двадцать молодцов с конями, полным припасом на три дня, с ружьями и порохом, — что-то обдумывая, продолжал Гази-Магомед. — Но пойдут они не с нами, а с чеченским отрядом Ташов-хаджи.

Стрельба возле крепости и за аулом стихла. Вдруг рядом с саклей, в которой находился имам, один за другим прозвучали два выстрела, затем дробный залп и опять одиночный ружейный выстрел.

— Что там за стрельба? — спросил Гази-Магомед.

— В сакле почтенного Махмуда засел русский… проклятая собака не сдается и не слушает никого…

— Один? — удивился имам.

— Один. Двое других убиты во дворе, а этот неверный уже целый час отбивается от наших. Убил двоих и ранил моего сына, — мрачно рассказал один из стоявших у двери андреевских кумыков.

— И вы ничего не можете сделать, чтобы покончить с этой христианской собакой? — с негодованием спросил Хамид.

— Пробовали. Он удобно засел, пули наших молодцов не попадают в него. Сейчас подожжем саклю, — сказал старшина.

— Не надо! — остановил его Гази-Магомед. — Храбрецы, презирающие смерть, — братья, если даже они поклоняются Иссе или пророку. Попробуйте взять его живым.

— Невозможно, имам. Он сидит на бочонке с порохом, который бросили при бегстве солдаты.

Гази-Магомед почесал бровь, что было признаком раздумья.

— Прекратите обстреливать солдата и позовите сюда того казака, что родился на свет от русского и кумычки.

Двое мюридов, стоявших у дверей, вышли. Спустя минуту-другую выстрелы смолкли. В саклю вошел пленный казак.

— Слушаю тебя, имам, — он почтительно поклонился.

— Как тебя зовут?

— Александр.

— Значит, Хасан, — уточнил Гази-Магомед. — Как дела с убитыми русскими?

— Закапываем.

— А теперь, Хасан, от мертвых перейдем к живым. Здесь рядом в сакле отбивается от моих мюридов русский солдат, один, а нас много… Храбрые люди, подобные львам, редки, и убивать их надо только в крайних случаях. Этот русский — храбрец, да простит аллах ему кровь правоверных, которую он пролил сегодня! Но мы — воины, и смерть за газават в честном бою ведет правоверных в рай, к гуриям, к подножию аллаха и вечному блаженству. Не сегодня-завтра мы все примем праведную смерть за газават, во имя ислама. Мы не убийцы, мы — шихи и не мстим воину за то, что он храбр и отважен. Русский солдат, которого бросили остальные, подобен льву, мы уважаем его храбрость. Пойди, Хасан, и скажи ему от моего имени, что он может выйти. Пусть идет сюда без страха, а вы, — Гази-Магомед повернулся к мюридам, — уважайте мужество в человеке, даже если оно у врага. Иди, Хасан!

Казак нерешительно шагнул было к двери.

— Имам! — сказал он. — Я знаю этого человека. Это не простой солдат, это разжалованный, из тех, которые пошли пять лет назад противу нонешнего царя… в декабре месяце.

Гази-Магомед с любопытством слушал его.

— Он офицер из дворян. Его разжаловали в рядовые, — подбирая подходящие слова, чтобы его поняли мюриды, продолжал казак.

— Тем более нужно сохранить жизнь этому человеку, — тихо произнес имам. — Я знаю, зачем эти люди бунтовали против Миколай-падишаха. Они хотели своему народу добра, они хотели освободить его от рабства. Аллах не помог им, и царь потопил в крови хорошее дело этих людей. Шамиль, пойди вместе с Хасаном, убеди русского сдаться. Мы сохраним ему жизнь и его веру…

Шамиль и казак вышли из сакли.

— И среди русских есть люди достойные, с которых можно брать пример.

Мюриды молчали, хотя было видно, что слова имама некоторым пришлись не по душе.

Со стороны крепости опять громыхнуло орудие, забили барабаны, и снова орудийные выстрелы слились с ружейной пальбой.

— Идем к воинам! — поднимаясь с места, предложил Гази-Магомед.

Коноводы подвели копей, и конная группа человек в двенадцать с развернутым зеленым знаменем газавата рысью вынеслась за околицу Андрей-аула.

Майор Опочинин, обойдя роту, занимавшую подступы к крепости, прошел к стрелкам-охотникам, поговорил с ними, проверил наличие запасов пороха и пуль, побеседовал с фальконетчиками и, дав указания, как быть, если горцы пойдут в атаку, вернулся в крепость.

— Ворот не запирать до тех пор, пока в случае неустойки во внутрь не отойдут все солдаты. Полуроте егерей и спешенной сотне моздокских казаков при единороге, трех фальконетах и ракетнице прикрывать отход пехоты от валов и рва, — пояснил он боевую задачу капитану Тушнову, командовавшему боевым участком у ворот Внезапной.

Когда майор Опочинин в сопровождении прапорщика Аркаева поднялся в комендатуру, там никого не было.

— Где же подполковник Сучков? — осведомился он у дежурного писаря.

— Не могу знать, вашсокбродь. Только вы ушли за ворота крепости, как они пошли к себе.

Майор не без удивления слушал писаря. Комендант крепости, атакуемой врагом, вместо того чтобы быть с войсками на вылазке или среди стрелков, неизвестно зачем ушел к себе… Майор пожал плечами и только тут заметил чуть насмешливый иронический огонек в глазах стоявшего навытяжку писаря.

— Разыщи коменданта и скажи, что я жду его на крепостной стене возле четвертого орудия.

— Слушаюсь, вашсокбродь! — И писарь опрометью выбежал из комендантской.

Майор прошел по двору. Несколько армян с пожитками, три женщины, понуро сидевшие над своим наспех собранным скарбом, десяток ребятишек, хмурые солдаты с сосредоточенными лицами, спешенные казаки, группами расположившиеся возле расседланных коней… Женщины с тоской и надеждой смотрели на него, вздрагивая при каждом ударе орудий, систематически бивших с верков крепости.

У открытых ворот толпились дежурные солдаты. Здесь же стояла пушка с наведенным на выход стволом. У орудия, заряженного картечью, стоял батареец с дымящимся фитилем в руках. Несколько солдат, одетых как попало: кто в рубахе, кто в кургузом засаленном мундире, а кто в горском бешмете с нашитыми желтыми погонами, — сидели возле орудия.