— Дяржи… дяржи его, сатану… зашибет насмерть!.. — раздались крики. — Тяни чумбур… не пущай, но, зараза!..

Желтухин обернулся. Огромный грудастый жеребец, зачуяв кобылу, встал на дыбы и, мотая головой, рвался вперед. Свалив повисшего на недоуздке казака, он двумя скачками очутился возле беспокойно сжавшейся кобылы. Натянувшийся чумбур лопнул.

— Арканом его, аркан кидай! Не спущай ремня!.. — кричал кто-то возле.

— За ноздрю, за ноздрю его хватай…

— Сам хватай!.. Не видишь, сказился… забьет до смерти…

— Тяни назад, не пущай к кобыле!

— Да не двужильный я!.. — наперебой кричали казаки.

— Швыдчей, швыдчей… мешок на морду…

— Сторонись, вдарит… — кричали люди.

Очутившись возле Зорьки, жеребец так неистово заржал, что кобыла рванулась в сторону и изо всей силы лягнула жеребца. Острые шипы ее подков ударили в лицо не успевшего отскочить Чегодаева. Он рухнул возле все еще испуганно лягавшейся кобылы.

На жеребца накинули аркан. Кто-то бил его плетью, другой тянул конец недоуздка к себе…

Есаул, забыв про раненое плечо, пытался вытащить из-под ног бесновавшегося жеребца уткнувшегося лицом в землю Чегодаева.

— Убил… убил человека…

— Не он… то кобыла… с переляку вдарила куды ни есть… — объяснял сбежавшимся людям кубанец-казак.

Зорьку отвели в сторону, подальше от все еще не угомонившегося жеребца.

Чегодаева приподняли и перевернули на спину. Все лицо генерала было разбито. Один глаз уже затекал огромной сине-черной опухолью; другой, безжизненный и целый, был открыт.

Казаки сняли папахи, солдаты картузы и молча стали креститься.

— По-о-мер, господи, царица небесная… — заплакала одна из баб, и тогда заголосили еще несколько женщин.

— Вот тебе и куповал коня… — озадаченно и некстати сказал Желтухин, с трудом стянув с головы папаху.

Весть о том, что лошадь «вбила генерала насмерть», уже разбежалась по слободке.

Из хат и солдатских казарм бежали все, кого настигла эта весть, и скоро шумная толпа заполнила площадь, посреди которой лежал мертвый действительный статский советник Чегодаев.

Огаревы сердечно встретили капитана. Как будто совсем недавно расстались они, но прошедшие два года сказались на коменданте. Виски его еще больше засветились сединой, под глазами легли темные круги, а лицо утеряло свежесть, которая недавно так молодила его.

Мария Александровна почти не изменилась. Она тепло приветствовала Небольсина, и очень скоро за столом завязался дружеский разговор. Капитан чувствовал, как искренне рады Огаревы его приезду, и тоже не таил радости от встречи с ними.

— Знаем, уже наслышаны всяких вестей о готовящемся набеге этого муллы… Ведь лазутчики, особенно ингушские, ежедневно привозят нам сведения о том, что делается в горах.

— И когда угомонится этот имам? — спросила Огарева.

— Я был у него, видел и говорил с ним, видел и его главных мюридов. — И капитан подробно рассказал о своей поездке к Кази-мулле.

— …И произвел он на меня впечатление немалое… Несомненно, человек большого ума, чести и недюжинных способностей.

— В том-то и беда, что это так. С другим мы б легко справились в месяц, купили или убили б его, — выслушав Небольсина, сказал Огарев, — а тут человек сложный, фанатик своих мыслей и идей… С ним миром, как этого хотел Вельяминов, не поладишь…

— А как мои друзья Абисалов, Туганов и другие осетины? — поинтересовался Небольсин.

— Все здесь, ожидают вас, ведь мы знали, что вы будете в крепости, рапортичку от Пулло получили еще неделю назад. Готовимся, готовимся… Сейчас у нас гораздо больше войск, чем два года назад, и осетинские сотни, теперь их уже пять, и армянская пехота, не говоря уже о гарнизоне и частях, возвращающихся из Закавказья. Вчера пришли к нам и вскоре пойдут на линию батальон Куринского полка, дивизион драгун, четыре сотни грузинской милиции. Их я, спустя неделю, направлю к Грозной.

— Куринцы? — оживившись, спросил Небольсин.

— Да, два батальона уже давно прошли на Дагестанскую линию, а третий пойдет к вам. Я его задерживаю здесь на случай, если ваш приятель имам вознамерится напасть на крепость. А почему вас так заинтересовало это?

— Дело в том, Николай Гаврилович, что в этом полку служит, а может быть, служил мой побратим и близкий сердцу человек, поручик Гостев. Он вместе с полком был послан на минувшую турецкую войну, и я вот уже два года тщетно навожу справки, где он, жив ли, может быть, погиб, ведь куринцы были в самом пекле войны.

— Да… полк отличный. А вам, конечно, никто ничего не ответил? — улыбнулся Огарев.

— Никто. Ни из полка, ни из штаба корпуса.

— Обыкновенная история, — сказал полковник. — Но сейчас мы это узнаем. Дежурный! — крикнул он.

В комнату поспешно шагнул солдат.

— Пройди, любезный, в офицерскую половину и пригласи ко мне майора Кислякова, командира третьего батальона Куринского полка. Ты меня понял?

— Так точно, вашсокбродь, майора Кислякова до вас, — гаркнул солдат.

— Именно «до меня», — засмеялся Огарев. — А теперь поведайте, Александр Николаевич, как жили в Грозной, как там новый командующий… Кстати, я недели две назад получил от генерал-лейтенанта, — он подчеркнул «лейтенанта», — Корвин-Козловского письмо. Вы знаете, что он произведен?

— Знаю, Ольга писала об этом, но я слышал, что на днях и вы будете превосходительством? — улыбаясь, спросил капитан.

— Кажется… и боюсь, что тогда придется уезжать из этих мест и от полюбившихся мне здешних народов.

— А как вы, Мария Александровна, довольны ли будете отъезду?

— Нет, Александр Николаевич, мы сжились с местным обществом, среди осетин у нас добрые и искренние друзья: Шанаевы, Хетагуровы, Тугановы. Ведь главное — это люди, которым веришь и которые любят тебя… Нет, я готова еще пять лет пробыть полковницей, но остаться в этой ставшей для меня милой крепости.

— Это пока я еще не генерал, а как произведут, ее превосходительство, — смеясь, пошутил Огарев, — немедленно пожелает переехать в столицу. Между прочим, у вас там, в Грозной, целый взвод генералов — и армейских, и гвардейских, и казачьих…

— Есть даже один штатский, — вспоминая Чегодаева, улыбнулся Небольсин.

— Это действительный статский советник из Ставрополя? Я не видел его, но знаю, что и он находится у Вельяминова. Как видите, мне здесь делать будет нечего.

— Разрешите войти, господин полковник? — раздался за дверью голос.

— Входите, входите, майор, ждем вас, — поднимаясь с места, сказал Огарев.

В комнату, звеня шпорами, вошел худой, высокого роста офицер.

Небольсин еле заметно улыбнулся, глядя на огромные звездчатые шпоры пехотного майора, которому по уставу вовсе не полагались таковые, но капитан знал любовь пехотных офицеров к звенящим, громыхающим за квартал шпорам.

— Познакомьтесь, майор Кисляков Геннадий Иванович, а это — гвардии капитан Александр Николаевич Небольсин.

Пехотный майор крепко тряхнул руку Небольсину.

— Очень рад!

— Вот, господин майор, представитель генерала Вельяминова, гвардии капитан Небольсин прибыл к нам с оказией из Грозной. Как вы уже знаете, этот лжеимам Кази-мулла снова готовит набег на линию, в том числе и на нашу крепость. По распоряжению штаба командующего линией вы временно задерживаетесь у нас.

— Так точно, я извещен о сем, — коротко сказал майор.

— Так вот, не угодно ли вам послушать, что доложит нам офицер штаба.

— С превеликим удовольствием, — поклонился Кисляков.

Небольсин вкратце повторил то, что только что рассказывал Огаревым. Комендант молчал, а майор то и дело согласно кивал.

— Господа, возможно, что вы вместе станете отражать набег этого мошенника, — сказал комендант, когда Небольсин закончил свой доклад. — А теперь, уважаемый Геннадий Иванович, выпьем по стакану вина за хороший исход дела и поведайте капитану о его друге и побратиме, офицере вашего полка поручике Гостеве.