— Видать, запамятовал ты, ярл, что еще не конунг, чтоб баррканами стольными распоряжаться и дружиною Рыжебородого! Мы, Сейм, — продолжал Велим, обведя сидящих за столом рукой с золотыми перстнями на пухлых пальцах, — тебе такого права еще не дали, а может, и вовсе не дадим!

По палате пролетел шепоток одобрения нескольких паннов, поддерживающих Красномова, но немного их было. Только сейчас зарвавшийся панн заметил, что поддерживают его всего лишь четверо, а остальные сидят молча. Даже воевода Рыжебородого, Валдо Белоус, и трое его выживших мирольмских сотников безмолвно глядят мимо почуявшего уже что-то неладное Велима.

По мере того как Красномов оглядывал молчавших мирольмских дружинников и паннов, в его сознание постепенно вошло страшное прозрение. Он хотел было что-то сказать еще, да так и осекся, наткнувшись на слегка насмешливый взгляд ярла. Строгие глаза Седовласа смотрели на мигом растерявшего свою уверенность панна, обжигая ледяным хладом. Соратники Велима, тоже почуявшие неладное, вмиг заткнулись.

Ожидая грозной отповеди ярла, Красномов вздрогнул от неожиданности, когда вдруг заговорил старый друид Ваянар. Тихие, спокойные слова его словно тяжелый боевой молот били по враз перепугавшемуся панну:

— Это ты верно заметил, панн, что дружина и баррканы должны подчиняться конунгу. Только невнятны мне слова твои, будто Седовлас не смеет указывать воям своим и кораблям. Дружина сия, — продолжал Ваянар, обведя рукой сидящих за столом воинов, — вчера в храме пред очами Вышнего присягнула своему конунгу.

— Любо! Любо! — Одобрительные выкрики воинов пронеслись по палате, подтверждая тихие слова Высшего друида.

— Да и уважаемые панны земель лоримских приняли власть Икера Седовласа из рода Тормов, — продолжил старец.

Подтверждая сказанное, панны встали из-за стола и поклонились сидевшему во главе его новому конунгу.

— Как же?.. — пролепетал, заикаясь, ошеломленный Велим.

— А то, что вы, уважаемые панны, — рек Ваянар, будто не замечая лепета растерявшегося Красномова, — не извещены были, так на то причин веских с избытком. Ведомо нам, что ты, Велим, со своим людом, узрев идущие на штурм полчища тарковы, оставил часть стены крепостной Мирольма, тебе под охрану отданной. Предав конунга и народ свой, сбежал ты на пристань к баррканам, спасая жизнь свою никчемную. С ворогом, ворвавшимся в ворота главные, вступила в бой дружина стольная во главе с самим Рыжебородым. Пока вой стояли насмерть в сече страшной, через стену, тобой позорно оставленную, прошли тарки, растерзав жалкую кучку героев, не оставивших стену следом за тобой. А затем нежданно ударили в спину дружине конунговой…

В палате стояло грозное молчание. Велим грузно упал на колени. Он пополз на коленях к торцу стола, где молча сидел конунг Седовлас.

Тем временем Высший друид продолжал свою речь:

— Какое наказание за предательство народа своего — вы знаете!

Десяток воинов, с непроницаемыми лицами стоявших у дверей, по знаку воеводы Торли быстро подбежали к побледневшим паннам и вытащили их из-за стола. Кто-то пытался вырываться, кто-то принимал судьбу, обреченно опустив голову.

Последнее слово оставалось за правителем. Конунг медленно поднялся и властно произнес:

— Не на совет вы пришли ныне, а на суд Верховный. Нет места предателям среди общины нашей. По закону, даденному Вышним, позор с рода вашего смоет пучина морская! Грех ваш не лежит на женах и детях ваших, а также на подневольных людях, что ушли по приказу хозяев своих. Только мнится мне — те воины, что отступили от наказа позорного и погибли в бою на стене, лишний раз подтвердили, что человек волен в выборе доли. Вечная память защитникам, павшим в бою с Темною ордой!

После слов конунга все присутствовавшие встали с мест, отдавая честь павшим.

— По примеру героев тех, погибших свободными людьми, я даю вам возможность смыть позор ваш в бою кровью. Выбор за вами. Нынче же возьмете вы оружие и наденете свой доспех да выйдете из ворот городских навстречу врагам — или же поглотит ваши тела и души море хладное!

Развернувшись спиной к предателям, Седовлас дал понять, что приговор вынесен. Дружинники вытащили из палаты скулящего Велима и еще четверых приговоренных. Днем приговор приведут в исполнение. Как умереть — в бою или в море с камнем на шее, панны решат сами.

Казнь началась спустя два часа. К чести приговоренных, все пятеро выбрали смерть в бою. Они стояли во внутреннем дворе перед крепостной стеной, прощаясь с семьями. Женщины рвали на себе волосы и одежду, выли от горя. Панны, предавшие свой народ, одетые в богатый доспех, кто с секирой, кто с мечом в руках, обнимали плачущих. Неуклюже сидели на них дорогие, блистающие на выглянувшем солнце латы. Непривычны к ратному делу богатые лоримы, не держали их холеные руки ни мечей, ни секир. Все к серебру да злату тянулись их ухоженные пальцы.

Простой люд молча смотрел на прощавшихся. Женщины, сопереживая горю жен приговоренных, роняли скупые слезы. Мужчины, почти все сжимающие в руках оружие, смотрели на прощавшихся кто отстраненно, а кто осуждающе. Только дети, не понимающие, что происходит, испытующе заглядывали в лица взрослых, надеясь там разглядеть, что же все-таки правильно, а что — нет.

Конунг, поднявшись на крепостную стену в сопровождении Ваянара и воевод, поднял вверх руку, призывая собравшихся к вниманию.

— Все вы знаете, что по закону предков наших предателей народа ждет смерть! Предавшие предпочли смыть позор кровью! Если есть среди вас те, кто могут свидетельствовать о невиновности сих мужей, — пусть выйдут и рекут слово!

По рядам прошла волна негромкого ропота, но никто не вышел, чтобы говорить в защиту паннов.

Вдруг ряды дружинных зашевелились, и на открытое место вышел молодой воин в добром доспехе. Люд заволновался, и с новой силой по рядам покатился приглушенный говор. Только один из приговоренных, Рипей Рыжеус, дернувшись, крикнул:

— Не смей! Слышишь? Не смей!

Воин, не обращая внимания на крики панна, снял шлем, и перед конунгом и народом предстал совсем еще молодой отрок из мирольмской дружины. Его красивое чистое лицо было гордо обращено на стоявшего высоко конунга. Валдо, стоявший рядом с Седовласом, нервно сжал деревянные перила, грозившие переломиться под его медвежьим хватом.

Воин стоял молча, ожидая разрешения говорить. Раз он не сказал ничего в защиту приговоренных, значит, по закону, он должен был ждать разрешения на слово. Его круглый деревянный щит с толстым железным ободом и широким круглым умбоном в центре висел на левой руке, а в правой он держал свой конусообразный дорогой шлем, ожидая слова конунга.

— Не смей! Не смей! Не велю! — бесновался Рипей, удерживаемый несколькими дружинниками.

— Говори, — разрешил наконец конунг.

— Я, Олав Рысь, сын Рипея Рыжеуса, сражавшийся в дружине Рыжебородого, прошу тебя, мой конунг, и вас, честной народ, разрешить мне принять бой плечом к плечу с моим отцом и смыть позор кровью! — Обернувшись, он обвел всех замерших людей голубыми глазами.

Короткий глухой вздох пролетел по рядам застывших на мгновение людей. Зашевелились дружинники, бряцая доспехом. Под могучими ладонями Валдо перило все-таки не выдержало и с жалобным треском преломилось, будто маленькая сухая веточка.

Рипей бессильно повис на руках державших его воев. Его полукруглый шлем, нелепо соскользнув с головы, обнажил седую голову и глухо ударился оземь.

Конунг, подняв вверх ладонь, призвал к тишине не на шутку разошедшуюся толпу. Белоус, молча сжав опущенные кулаки, с надеждой взирал на конунга. Когда люди немного успокоились, Седовлас молвил:

— Отцов грех не лежит на его детях, если он смыт кровью, и тебе незачем идти на смерть сегодня, воин. Но я не вправе отбирать у тебя эту честь! Ты сказал!

Валдо, сдержав стон, молча опустил голову.

Довольный воин, поклонившись конунгу и народу, надел шлем и направился к отцу. Двери ворот медленно поползли вниз, перекрывая собой широкий, оскаленный заточенными кольями ров. Приговоренные медленно и обреченно побрели по опустившемуся мосту, подгоняемые дружинниками. Только Олав, ведущий под руку отца, шел, высоко подняв голову. Дружинники, возвращаясь поочередно, дотрагивались до груди Рыси, прощаясь с ним.