Красавчик поднял голову, когда на него легла тень гиганта и широкая ладонь опустилась на плечо металлической женщины.

— Эй, ты чего? — спросил владелец блестящих эполет.

Не обращая на него никакого внимания, гигант одной рукой поднял статую и направился обратно к дому.

— Куда это ты собрался? — спокойно спросил старейшина.

Немой повернулся к нему и кивком показал сначала на статую, а потом на старика, замершего в проеме окна.

Старейшина взглянул на своего немого помощника, потом на старика, помолчал и в конце концов кивнул. Немой вернулся в дом и встал на пороге, смотря на старика, наблюдавшего за разрушением сада. Затем старик обернулся. В руках гиганта маленькая женщина, вырастающая из цветка, выглядела странно. Ее постамент, прямо с комьями черной земли, теперь стоял на дорогом ковре.

Старик вглядывался в лицо гиганта, но не находил в нем видимой перемены. Лицо было совершенно невыразительным. Старик изучал его, как изучал бы скульптуру, а гигант смотрел на него, не зная, что делать.

«Он ждет, — думал старик, — знает ли он? Знает ли, что я чувствую? Или жалеет меня?»

Старик нежно взял огромную ладонь немого и сжал в своих костлявых руках. Затем он взял пальцы гиганта и провел ими по спине скульптуры.

— Я знал ее, давно это было, — сказал старик, — она выглядела по-другому, но когда я касаюсь этой статуи, я чувствую присутствие той женщины.

В глазах гиганта мелькнула искра понимания. Старик попытался обнять его, но гигант отстранился и вышел из дома.

Старик смотрел из окна, как немой быстро шагает по садовой дорожке. Потом он повернулся к статуе, стоящей на ковре, и сказал, обращаясь к женщине из Бундуры, которой уж много лет не было на свете:

— Госпожа моя, он плакал.

Подготовка к войне шла полным ходом. Весь жизненный уклад фандорцев, милые их сердцам привычки и традиции трещали по швам. Во многих домах впервые с самой постройки в дверные замки и защелки заливали масло. Проржавевшие механизмы, кулачки и шкворни протестующе скрипели. С наступлением темноты население городов и деревень охватывал панический страх. Дети засыпали только в объятиях родителей, а взрослые, сменяя друг друга, наблюдали за окрестностями.

Лэгоу, недавно вернувшийся в родной город, относясь к этой повальной истерии скептически, вынужден был, однако, признать, что охвативший всю страну страх существенно облегчал задачу по сбору ополчения. Мужчины выстраивались в очередь, чтобы записаться в армию и защитить свои семьи.

— Мне только на руку, — сказал Лэгоу жене, — что они сами готовы присоединиться к безумному походу. Но в глубине души я не готов приказать им идти в бой.

— Так решил Верховный совет, — сказала жена, — какой бы глупостью это ни было. Ты больше не несешь за это ответственности, Лэгоу. Тебя никто не обвинит в том, что ты исполняешь свой долг.

— Я вот думаю, — ответил он, — может ли зло стать добром по воле кучки стариков?

Дина вздохнула.

— Боюсь, ответ тебе известен, — сказала она, ворочаясь в постели. Впереди была еще одна бессонная ночь.

В Боргене многие были настроены против войны. Город был богат, и горожанам не хотелось рисковать всем нажитым годами тяжелого труда. Еще больше беспокойства вызывало то, что многие мужчины могут не вернуться с войны. Как тогда проживут женщины и дети?

Тенньел терпеливо выслушивал эти доводы и не мог не согласиться с их справедливостью. Назначенное городу ополчение никак не набиралось. Тенньел обратился за советом к двум другим старейшинам.

— Мы должны вдолбить им, — сказал Таленд, — если Фандора не даст отпор сейчас, колдуны обнаглеют вконец!

В годы своей молодости Таленд охотился на медведей и кабанов в горах и знал, что раненый и разозленный зверь опаснее здорового, и повезет охотнику, который спасется, задев стрелой медведя. Ему самому не повезло, и изувеченная нога была тому свидетельством. Фандора должна была наброситься на колдунов, как раненый вепрь, считал глава боргенских старейшин, а для этого им были нужны люди. Таленд созвал собрание на городской площади и произнес длинную речь.

В результате еще кое-кто из пристыженных и запуганных горожан записался в ряды ополчения. Тенньел был восхищен талантом старшего товарища и в то же время расстроен, он-то считал сбор ополченцев своей главной задачей, а получилось, что его молодость и неопытность в такого рода делах привели к тому, что Таленду пришлось вмешаться. И все-таки они еще не выбрали квоту. В отчаянии Тенньел придумал вывесить объявления, гласившие, что любой вор, разбойник или беглый работник с фермы, разыскиваемый разъезжими, мог найти убежище в армии. В течение нескольких дней боргенское ополчение пополнилось неприятного вида оборванцами.

Таленду эта мера не пришлась по душе, но Тенньел убедил его в том, что иного выбора не было. Дальше его задача состояла в том, чтобы переправить новобранцев в Тамберли, где собирались основные силы, и это казалось молодому старейшине нехитрым делом, ведь он сделал самое главное. Но его ждало разочарование.

Старейшина Кейп Бейджа любил эффектные представления и весть о решении Верховного совета донес до горожан красиво. Вернувшись в город, он направился прямо к колокольне во Дворе Глупцов.

Глубокой ночью над городом раздался тревожный гул колоколов. Пьяницы, просто любители ночных посиделок, а за ними и сонные горожане вывалили на улицы из таверн и домов и увидели Тэмарка, взывающего во весь голос с колокольни:

— Добровольцы! Фандора набирает армию! Нам нужны добровольцы, готовые защитить родину!

Те, кто уже не был в состоянии понять его слова, вернулись к кружкам с элем, но большинство горожан осталось на улице, возбужденно разговаривая и гадая, не спятил ли рыбак. Многие из них слышали о нападении на Гордейн, некоторые видели симбалийские корабли вдалеке над заливом, но никто не верил, что Фандора может решиться пересечь его и пойти войной на колдунов.

Среди наблюдающих за неожиданным выступлением старейшины был и Дэйон, молодой моряк, только что вернувшийся из опасного плавания. Он ждал у подножия колокольни, надеясь перехватить Тэмарка, когда он будет спускаться.

Через несколько минут он схватил старейшину за плечо. Рассерженный Тэмарк попытался было вырваться, но, узнав молодого человека, тотчас же его обнял.

— Дэйон! Ты жив!

— Да, сэр, — сказал моряк, смущенный таким проявлением чувств. Он не знал, что Тэмарк так тепло к нему относится. — Меня снесло в самую худшую часть залива, там, где течения. Лодка разбилась, и я проторчал на каком-то островке, пока не починил ее. Ужасно. И что я слышу, вернувшись домой? Разговоры о какой-то войне. Какая война, Тэмарк?

Тэмарк нахмурился:

— Боюсь, это уже не только разговоры. Эти безумцы из Тамберли собрались воевать и втянули в это всю страну.

— Из Тамберли? Это же мой родной город!

— Тогда ты должен знать Йондалрана. Этот сумасшедший склонил на свою сторону Верховный совет.

Дэйон усмехнулся:

— Йондалран мой отец.

Тэмарк спал с лица и почувствовал ком в горле.

— Твой отец?

Дэйон кивнул:

— Судя по твоему описанию, точно он.

Тэмарк отвел глаза.

— У меня плохие новости, — сказал он тихим голосом, — надо поговорить.

Они выбрались из гудящей толпы и отправились домой к Тэмарку.

Чуть позже в маленькой комнатке позади пекарни раздались рыдания, потом дверь открылась, и Дэйон бегом промчался через выложенную булыжником площадь. У себя дома он быстро собрал одежду и еду на день пути. Несколько рыбаков видели, как он быстро, почти бегом, устремился по темной дороге в сторону Тамберли.

Западный берег Симбалии, к северу от песчаных пляжей, был скалистым, хотя и не таким крутым, как на фандорской стороне залива. Утесы, принявшие самые неожиданные формы под воздействием дождя и ветра, выглядели внушительно и красиво. Один из выступов, нависающих над заливом, природа выточила в форме, похожей на череп огромного зверя. С этого места, названного Главой дракона, открывалась широкая панорама залива.