Мы направились к северо-западу от Батны, затем по главной национальной автомагистрали через Константину и на запад к Миле. По прибытии нас тут же посадили в вертолеты и выкинули в небольшой деревушке, где мы застали врасплох небольшой отряд феллахов. Пойманные с поличным — оружием, — они даже не пытались оказать сопротивление.
Перед нападением на деревню Пилато попросил у сержанта Папке разрешения «распорядиться» местными женщинами. Папке задал ему такую взбучку, что слушать было приятно. Меня даже немного удивило, что Пилато решил попросить разрешения. Он зловредный, паршивый тип. Его смуглое узкое лицо, угловатое и напряженное, напоминает крысиную морду. Когда он рядом, лучше не выпускать его из поля зрения. А от Папке ничего другого и нельзя было ожидать, он человек прямой и порядочный. Однако таких, я думаю, здесь не много, и Пилато был явно озадачен, когда сержант отшил его. Мне приходилось слышать истории о том, как порой обращаются с женщинами во время этих вылазок на природу, — волосы встают дыбом. Правда, самому мне ничего такого видеть не доводилось, так что, может быть, Пилато — исключение.
Уже к вечеру Господь Бог дважды спас Хиршфельда от смерти. Тот проходил под деревом и услышал, как у него над головой ударник затвора дважды щелкнул по пустому патроннику. Задрав голову, Хиршфельд увидел на дереве араба с двустволкой, нацеленной на него. Арабу крупно не повезло: оба ствола дали осечку, и это стоило ему жизни. Соскочив с дерева, он стал расшаркиваться и рассыпаться в приветствиях и заверениях в вечной дружбе: «Monsieur, camarade, nous les amis; Vive la Legion! Vive la France! Monsieur!»[61] Но, увы, все это звучало неубедительно, учитывая двустволку. Он лишь чудом только что не отправил Хиршфельда к праотцам, и капралу, естественно, не хотелось давать ему второй попытки. Он выхватил автомат и разрядил в араба половину магазина. Тот повалился на землю, извиваясь, как угорь на конце лески, — для него это было концом.
11 октября 1961 г.
Просто кошмар! В девятом часу вечера мы вернулись в лагерь, поужинали и разошлись по палаткам. Одни читали, другие играли в покер, третьи пили пиво или просто болтали. И тут это произошло. Раздался мощнейший взрыв, как будто рядом упала бомба; нас основательно тряхнуло. Секунд пять все сидели, остолбенев от неожиданности, затем разом выскочили из палатки в темноту. В пятнадцати ярдах от нас виднелись дымящиеся остатки соседней палатки. Кинувшись к ней, мы стали рвать брезент руками и ножами, и, когда откинули его, перед нами предстала жуткая картина.
Со всех сторон подъехали джипы, и при свете фар мы могли разглядеть ее во всех подробностях. Десять минут назад в палатке было десять человек, вернувшихся с операции. Как удалось установить несколько часов спустя, один из них, снимая снаряжение, зацепил чем-то чеку ручной гранаты и чека выскочила из гнезда. Мы все таскаем гранаты на поясе, и мне не раз приходило в голову, что это опасно, особенно когда продираешься сквозь густые заросли. Это была граната американского производства, взрывающаяся через две секунды, и через две секунды она взорвалась.
Теперь в палатке был сущий ад, сцена из какого-нибудь кровавого гиньоля. Повсюду валялись тела, некоторые из них еще шевелились и страшно стонали. Кого-то взрыв застиг на койках, где они, возможно, читали, другие были распростерты на полу. Палатка была все-таки закрытым помещением, и это, очевидно, усилило разрушительное действие взрыва. Не уцелел никто. Один легионер лежал ногами на койке, головой на полу, а все его внутренности свисали ему на грудь, у другого вместо ноги было кровавое месиво. Среди пострадавших суетились санитары; остальные, натыкаясь друг на друга, пытались им помочь. Я думаю, в этот момент мы даже жалости к несчастным не чувствовали — ужас, вызванный происшедшим, подавил все остальные эмоции. Из десяти обитателей палатки четверо были убиты на месте, остальным предстоит пока что балансировать на грани жизни и смерти.
Господи, какие неожиданности порой готовит нам судьба! Теперь я, наверное, буду вспоминать сегодняшний вечер, даже когда у меня все будет в порядке.
1 ноября 1961 г.
Мы снова в Филипвиле. Сегодня седьмая годовщина начала народного восстания, и потому в предвидении демонстраций мы находимся в состоянии ан алерт. Наши патрулировали на грузовиках на центральной площади города, но никаких нарушений порядка не наблюдалось. Вечером поступили сведения о беспорядках в Алжире. Были убиты шестьдесят семь арабов, взрывали пластиковые бомбы, но кто был ответствен за взрывы — не сообщают. Через два дня нас перебрасывают на тунисскую границу. Мне вдруг стало скучно в Филипвиле и хочется поскорее вернуться в горы. Нас не выпускают из лагеря, и он превращается в тюрьму, так что я предпочитаю дикую природу. Телефонов у нас нет, позвонить кому-нибудь за пределы лагеря мы не можем. Удивительно, как подумаешь: я уже два года не разговаривал ни с кем по телефону!
4 ноября 1961 г.
Мы выехали на восток навстречу солнцу, миновали Бон и достигли маленького прибрежного городка Ла-Каль. К этому времени погода изменилась, началась гроза, что было очень некстати при постановке палаток и не успокаивало разыгравшиеся нервы. Бенуа заявил, что его взвод (то есть мы) добровольно отправится охранять границу ночью. Он не упускает возможности отличиться.
Полк растянут вдоль границы миль на пятьдесят, и каждая рота действует более или менее независимо от других. Сама граница выглядит точь-в-точь как марокканская: сплошная колючая проволока и мины. Вид у нее очень негостеприимный. Посреди ничейной полосы возвышается линия холмов, которые не позволяют видеть, что делается по другую сторону границы. Ширина полосы около полутора миль по прямой. С той стороны холма арабы собрали значительные силы, и их прославленный герой бен Белла[62] тоже находится там, с нетерпением ожидая момента, когда Алжиру предоставят независимость и он сможет с торжеством вернуться на родину. Если придется ждать долго, то не исключено, что арабам это надоест, и это одна из причин, почему нас перевели сюда.
18 ноября 1961 г.
В три часа ночи нас выдернули из спальных мешков и в срочном порядке кинули к проволочным заграждениям. Феллахи прорвали их с помощью «бангалорских торпед». Они сделали это в нескольких местах одновременно и в создавшейся суматохе и темноте добились стопроцентного успеха. Артиллерия и пикирующие бомбардировщики все утро долбили полосу ничейной земли, но что толку, если птичка уже улетела?
21 ноября 1961 г.
До сих пор мы не вылезали на ничейную землю. А арабы между тем, похоже, придвинулись к нашей границе и прячутся непосредственно за холмами посреди нейтральной полосы. А чем ближе к нам они будут располагаться, тем легче им будет прорваться ночью на алжирскую территорию. Хотя мы регулярно ведем заградительный артиллерийский огонь, практика показывает, что это малоэффективно. Поэтому было решено брать ближайший холм приступом сегодня ночью.
24 ноября 1961 г.
В полночь мы тихо покинули лагерь пешком, чтобы не шуметь. Артиллерия весь день утюжила холм, надеясь несколько уменьшить силы, с которыми нам, по всей вероятности, предстояло столкнуться. Столкновение ожидалось крупное, и был задействован не только наш полк целиком, но и несколько подразделений регулярной армии.
На рассвете мы сидели, притаившись у самого гребня холма, готовые по приказу перевалить через вершину. Адреналин гонял кровь по венам с сумасшедшей скоростью, и сырой утренний холод был нам нипочем. Затем в сером небе появились силуэты девяти бомбардировщиков В-26. Их далекое гудение перешло в рев, когда они пролетели над нашими головами в сторону Туниса, а секунду спустя с оглушительным грохотом сбросили свой груз на вершину холма. Земля вокруг нас затряслась. Вслед за этим сзади послышались залпы артиллерийских орудий, и прямо над нами, чуть ли не взбивая наши прически, засвистели снаряды, приземлявшиеся с сокрушительным громом с другой стороны холма.
