Со временем это стало эффективным сдерживающим фактором, и количество желающих получить на вечер пермиссьон ан виль (увольнительную в город) с каждым днем уменьшается. Да Филипвиль и не стоит таких жертв. Все его развлечения ограничиваются барами и борделями. Правда, при первом же выходе в город я обнаружил очень симпатичный салон дю те (чайную) с не менее симпатичной официанткой, но, увы, помимо меня, ее обнаружили многие. Я не пробыл в чайной и пяти минут, как она стала наполняться легионерами; все они в доказательство своей преданности заведению и официантке накинулись на пирожные с кремом. Однако в придачу к пирожным каждый из нас получил лишь очень сладкую улыбку, дальше ни у кого из нас дело не пошло. Зовут официантку Шанталь.

Согласно заведенному порядку, в городе мы перебираемся из бара в бар, нагружаясь черным аперитивом «Перно», болтаем с другими легионерами или солдатами регулярной армии, пока нам не надоедает военная тема, затем заваливаемся по выбору в кино или бордель, и на этом развлечения заканчиваются. В лагерь невозможно вернуться ранее часа ночи, когда за легионерами приходит в центр города грузовик. После полуночи все, как правило, впадают в тоску. Спрашиваешь себя, стоило ли вообще идти в увольнение. Город вымирает: бордели закрыты, в немногих еще открытых барах пьют или спят за столами одиночные наиболее стойкие посетители. Я в этот час обычно покупаю какой-нибудь кассекрут и гуляю с ним по улицам. Иногда меня окликают с противоположной стороны улицы, и я различаю в темноте расхристанную фигуру нетрезвого сотоварища, которому хочется напоследок выпить с кем-нибудь на двоих. Я отклоняю предложение и продолжаю бесцельно бродить по городу, пока нас не подбирает грузовик, и мы возвращаемся в лагерь с песнями и шутками после «потрясающего вечера».

Завязать какие-либо контакты с местными жителями невозможно: стоит нам появиться в городе, как все они куда-то исчезают, а если и появляется кто-нибудь в воскресенье, то нас в упор не замечает. На самом-то деле они нас, конечно, замечают и именно поэтому сторонятся. Я однажды завязал разговор с владельцем небольшого бистро, поглотив неизменный бифштекс с фрит (с жареным картофелем) и запив его литром красного вина. Мы поговорили о том, что ожидает Алжир в будущем. Хозяин бистро смотрел на вещи с оптимизмом. Вот уже третье поколение его семьи живет в Филипвиле, сказал он, и почему бы не прожить здесь еще как минимум трем? Город, по провинциальным меркам, не маленький, и, как он говорит, французы строят его вот уже больше ста лет, так что вполне имеют право жить здесь. Мне его доводы кажутся разумными, но далеко не все местные согласны с ним.

Недавно де Голль приезжал в Алжир и выступал здесь с речами, которые многие здешние французы сочли предательскими, потому что президент сказал, что алжирским мусульманам нужно дать возможность самим решить свое будущее. Он хочет во что бы то ни стало покончить с затянувшейся войной — и не просто ради мира как такового, а потому, что война опустошает французскую казну и, если ее не прекратить, экономика Франции потерпит крах. В 1958 году, повторно придя к власти, де Голль обратился к французским колонистам в Алжире со словами: «Je vous ai compris — Algerie francaise».[41] А теперь он, похоже, изменил свою позицию и ищет компромиссное решение, которое дало бы стране независимость, но оставило бы Алжир в сфере французского влияния.

Однако арабы выступают за полную независимость, а французские ле колон, со своей стороны, не желают отдавать ничего из того, что они здесь имеют. Ле колон не согласны ни на какие уступки и готовы пойти на крайние меры, чтобы сохранить за собой все то, что принадлежит им по праву.

В последние дни не раз возникали беспорядки, во время которых были убиты около двухсот человек, так что мы приведены в состояние ан алерт (готовности). В начале января намечается провести референдум как во Франции, так и в Алжире. По-видимому, референдум нужен де Голлю для того, чтобы иметь свободу действий на переговорах с Фронтом национального освобождения (ФНО)[42] о статусе будущего алжирского государства, — очевидно, он хочет предоставить стране независимость, но на своих условиях.

Несколько дней назад европейцы напали на группу мусульман в Белькуре, пригороде Алжира. Разъяренные мусульмане в отместку убили нескольких европейцев и сожгли их магазины. Это, в свою очередь, спровоцировало возмущение против арабов по всей стране.

Французские силы безопасности находятся в щекотливом положении. Известны случаи, когда их войска разгоняли демонстрантов-европейцев и даже застрелили двоих.

Французская армия легко могла бы справиться с бунтующими арабами, но ее командование знает, что де Голль не одобрит меры, подобные тем, с помощью которых была потоплена в крови Касба в 1957 году. Вся загвоздка в том, что теперь об этом знают и мусульмане. Одной из таких мер было бы привлечение Иностранного легиона к подавлению антифранцузских выступлений, и тогда уж точно мусульманам была бы крышка. Пока что мы застыли в ожидании, как псы в «Ферме животных».[43]

Я надеюсь, что нас не спустят с цепи, и расхожусь в этом, похоже, с большинством своих товарищей, которым, подобно доберманам с оскаленной пастью, не терпится кинуться на толпу мусульман и разорвать их в клочки. Пулеметы тоже пригодятся.

Де Голль еще не сказал своего последнего слова, но среди ле колон растет недоверие к нему; оппозиция набирает силу, и, если она увидит, что президент готов предать их, может произойти взрыв с непредсказуемыми последствиями.

Так что не исключено, что де Голлю придется воевать не с арабами, а с французскими поселенцами. Любопытно, как поведут себя при этом французские военные, будут ли они по-прежнему выступать против тех, с кем сражались все последние годы, или подчинятся приказу и обуздают непокорных ле колон?

Обстановка вроде бы разрядилась, и через пару дней мы отправляемся в Медину. Жаль, что праздновать Рождество придется не в Филипвиле. При всех своих недостатках он является островком какой-никакой, а цивилизации, а главное, здесь тепло. Медина же — нечто прямо противоположное. Должно быть, это самая засранная дыра в мире.

Мы выехали из Филипвиля под проливным дождем, который вместе с пронизывающим ветром неотвязно следовал за нами сначала на юг по автостраде № 3 через Константину и Батну и затем на восток по затерянной в горах дороге вплоть до самой Медины. Здесь было точно так, как мне и запомнилось: мрачно и холодно, как в дартмурских болотах.[44]

Дождь не прекращается с тех пор, как мы сюда приехали; разъезжающие взад-вперед грузовики и непрестанно толкущиеся в лагере легионеры замесили землю, превратив ее в топкую трясину. Проводим все время в поисках дров и перетаскивании каменных глыб из полуразрушенных мехт. Глыбы мы крошим кувалдами до размера щебенки, из которой устраиваем проходы в грязи. Наконец, слава богу, пошел сильный снег, и есть надежда, что к утру земля замерзнет. Хуже грязи нет ничего, кроме разве что холода.

Начали готовиться к Рождеству. Немцы называют его Weihnachten и относятся к этому празднику очень серьезно. Все палатки украшаются внутри с большим усердием и изобретательностью; каждый взвод сооружает собственный рождественский вертеп, которым очень гордится. Празднество состоится завтра вечером, а в первый день Рождества мы, как предполагается, будем восстанавливать силы. Это мое первое Рождество в легионе, а впереди еще целых четыре. Кошмар!