Как и всякий англичанин, я читал «Благородного Жеста» Рена и разделял традиционный английский взгляд, что в начале жизни не мешает послужить в иностранной армии за границей («отправиться в крестовый поход», как это называли). Не подозревая в то время, что Рен в своей книге описал далеко не полный опыт легионера, я собирался пуститься в весьма нелегкий путь, к которому совершенно не был подготовлен. На деле оказалось, что в службе легионера меньше романтики, чем где бы то ни было, а сам я в корне отличаюсь от обычных новобранцев легиона.

Многие спрашивали меня, зачем я вступил в легион, и, хотя за этим не кроется никакой тайны, простого ответа я дать не могу. Проницательный читатель моего дневника сам сделает определенные выводы. Ну да, жила-была девушка по имени Дженнифер… но она была далеко не единственной причиной. Я жил в своей берлоге в Манчестере, работал на чугунолитейном заводе за семь фунтов в неделю — не слишком увлекательная жизнь и никаких перспектив. В британскую армию меня не взяли, велели прийти через полгода. Просто, я думаю, дело в том, что я был молодым, не слишком уверенным в себе парнем и хотел убедиться, что я смогу пробить себе дорогу в суровом мужском мире — доказать себе, что я чего-то стою. Я довольно много читал, у меня были любимые герои и кое-какие мечты.

Наверное, в те дни жизнь была не такой однообразно серьезной, мы имели больше возможностей отдаваться своим увлечениям. У нас не было страха потерь. У нас не было ничего такого, что было бы жаль потерять, и жизнь тогда для нас, наверное, казалась длиннее. А может быть, и не так уж важно, почему я вступил в легион? Главное, что я сделал такой шаг, — и это стало фактом моей биографии.

Я проснулся задолго до восхода солнца и к тому времени, как небо стало светлеть, решил окончательно: сегодня я иду в легион. В восемь часов я уже ехал в вагоне метро в сторону Старого форта в Венсенне, где находился вербовочный пункт Иностранного легиона. На улицах людей было мало, а те, что попадались, имели типичное для утра понедельника унылое выражение лица. Возможно, такое же выражение было и у меня.

Пройдя какое-то расстояние от станции метро «Венсенн», я оказался перед массивными воротами Старого форта. На стене была доска с лаконичной надписью:

Я постучался в громадную дверь, и она распахнулась. Войдя в мощенный булыжником двор, я впервые в жизни увидел легионера. Он был в форме цвета хаки, с широким синим камербандом, обмотанным вокруг талии, и ярко-красными эполетами на плечах. На голове он носил белое кепи, на ногах белые гетры и выглядел очень внушительно. Но его допотопная винтовка меня разочаровала. Легионер захлопнул ворота и кивком велел мне следовать за ним.

Мы прошли в помещение с табличкой «BUREAU DE SEMAINE»,[10] — как я понял, что-то вроде канцелярии. Это была непритязательная комната с дощатым полом, деревянным столом и стулом. На стенах висело несколько пожелтевших фотографий, изображавших легионеров с полковым знаменем, легионеров на танке среди пустыни и легионеров, марширующих по Елисейским Полям.

Сержант, сидевший за столом, окинул меня взглядом с ног до головы, но промолчал. Я первым нарушил молчание и сказал по-английски, что хочу вступить в Иностранный легион. Сержант посмотрел на меня с удивлением и симпатией и спросил: «Зачем?» По-английски он говорил вполне сносно, с легким немецким акцентом.

Я произнес избитую фразу о жизни, полной приключений, и тому подобном, и он ответил, что я не туда попал. Меня ждут пять долгих и очень трудных лет, сказал он, и лучше мне отбросить свои романтические представления о легионе, пойти домой и хорошенько подумать. Я возразил, что уже думал об этом достаточно долго, и в конце концов он со вздохом проговорил: «О'кей» — и провел меня в зал на втором этаже, служивший сборным пунктом.

В зале на скамейках вдоль стен сидело четыре десятка мужчин. Сорок пар глаз уставились на меня, а я в свою очередь окинул взглядом их всех. Ни один из них не был хоть чем-то похож на меня. Сразу было видно, что у меня нет абсолютно ничего общего с ними.

Я сел на свободное место в конце одной из скамеек и уставился в пол, чувствуя, что все остальные продолжают пялиться на меня. Это была невообразимая смесь темнокожих и белокожих, смуглых и бледных, бородатых, усатых, лысых и косматых людей, одетых кто во что горазд, но одинаково неряшливо; чувствовалось, что все они потрепаны жизнью. Я проклинал себя за то, что не надел джинсы со старым свитером вместо костюма-тройки с двубортным жилетом.

Двое в дальнем конце комнаты все время фыркали, разглядывая меня. Я старался не смотреть на них, хотя внутри у меня закипало раздражение. Так мы просидели долго, пока наконец не пришел офицер с двумя врачами в белых халатах, и нам велели раздеться до трусов.

Одного за другим нас стали вызывать на медицинский осмотр. На это ушло два часа, после чего мы опять вернулись на скамейки. Многие после осмотра стали словоохотливее и начали переговариваться на разных языках, в основном на немецком. Я предпочел не вступать пока в разговоры и гадал, успею ли я в аэропорт Орли на шестичасовой рейс до Лондона.

Спустя час вернулся офицер в сопровождении сержанта из канцелярии. Офицер объявил что-то на французском. Как я понял, он сказал, что им требуется только семь человек, а остальные могут отправляться восвояси. Он зачитал список принятых, и я услышал свое имя.

Меня вместе с шестью другими вывели из помещения, а оставшимся предложили покинуть вербовочный пункт и вернуться в гостеприимные объятия французской столицы. Мы же долго шли темными коридорами старого здания, затем по каменной лестнице поднялись на верхний этаж, где хранилось обмундирование. Там каждому выдали походную форму с ботинками и шинелью, после чего покормили в грязной комнатушке с металлическими столами и табуретами.

Все поглощали еду молча; когда трапеза была закончена, нас провели в другую маленькую комнату, освещенную единственной лампочкой ватт в сорок, свисавшей на длинном шнуре с потолка, и дали прослушать магнитофонную запись на нескольких языках. Обстановка была довольно зловещая. В компании со мной оказались двое немцев, двое голландцев, испанец и бельгиец. Все они, как и я, чувствовали себя неуютно.

Из записи на английском я узнал, что должен подписать контракт сроком на пять лет, после чего обратного пути у меня уже не будет. Голос на пленке звучал торжественно и сурово, как у судьи, выносящего смертный приговор. Мне хотелось бы посоветоваться с говорившим или хоть с кем-нибудь, знающим английский язык, но общение было односторонним, я должен был принимать решение самостоятельно. Все прослушали запись в молчании, никто не впал в панику и не стал кричать, чтобы его отпустили. После этого нас одного за другим пригласили в какой-то кабинет, где мы подписали контракт. Он представлял собой три папки бумаг, написанных на совершенно невразумительном канцелярском языке. Попытки внимательно прочитать контракт не одобрялись да были бы и бессмысленны. У меня возникло такое чувство, словно я выписал чек первому встречному.

Вечером нас отвели в спальню, где стояли металлические кровати с матрасами, набитыми соломой, и одеялами. Где-то в ночи горнист сыграл «отбой», который звучал то громче, то тише в зависимости от того, куда дул ветер. Итак, мой первый день в легионе закончился — приключения начались. Наверное, сержант был прав: впереди у меня долгий и трудный путь. Я нахожусь вроде бы в самом сердце Парижа, а кажется, что меня забросили на Луну.

Рано утром задиристые трели горна разогнали наш сладкий сон. Умывшись холодной водой и получив по кружке кофе, мы принялись за чистку картофеля, уборку территории и прочие хозяйственные работы, называемые здесь корве. Друг с другом мы почти не разговариваем — в основном из-за того, что не знаем чужих языков. День пролетел быстро, а вечером мы отправляемся поездом в Марсель. Путешествие начинается.