Наступил вечер. Ситуация застыла на мертвой точке. Де Голль привел в боеготовность танковые войска и пригрозил расстрелять в воздухе каждого парашютиста, если мятежники попытаются высадить десант. Это несколько расстроило вчерашние планы устроить танцы в Париже и отодвинуло обед у «Максима» на неопределенный срок.

Армия расколота надвое, и против нас, похоже, подавляющее большинство. Несмотря на это, Шаллю с восьмью полками удается пока каким-то образом держать под своим контролем весь Алжир. По-видимому, многие еще не решили, чью сторону принять. Вопрос в том, что будет дальше. Вооруженные силы в Алжире насчитывают что-то около 150 000 человек, из них 30 000 служат в Иностранном легионе. Удивительно также, что в событиях, судя по всему, участвует пока лишь незначительная часть легиона. Непонятно: те, кто не с нами, — против нас или их просто держат в резерве? В самой Франции войск вроде бы не так уж много, и находящиеся в Северной Африке силы, объединившись, сумеют, по идее, без труда одержать верх. Если Шалль хочет сместить де Голля и похоронить его начинания, то следующим его шагом должна быть высадка во Франции. Иначе создается патовое положение и Шалль сможет сохранить свое влияние только при условии, что все остальные 120 000 военнослужащих решатся связать свою судьбу с ним. В противном случае вряд ли эта история продлится долго. Вполне вероятно, что нам придется обороняться.

Спустилась ночь. Мы разместились в ангарах и без конца обсуждаем ситуацию, но никаких сведений о том, что происходит, не имеем. Возможно, Шалль или Салан, прилетевший из Испании, ведут переговоры с занимающими нейтральную позицию военачальниками, уговаривая их присоединиться к ним. Интересно, что случится с нами, если путч будет подавлен? Может быть, нас распустят по домам? С этой приятной мыслью я уснул.

Импульс, двигавший путчистами, похоже, затух. Если не делать никаких шагов вперед, неизбежно возникают препятствия и противодействие. Чтобы добиться успеха, путч должен быть молниеносным. Между тем командование молчит, и создается впечатление, что оно в растерянности. Сегодня на наш аэродром пытались приземлиться самолеты, но наши танки помешали им сделать это. Но где же самолеты, которые должны ввести в бой нас? Военно-воздушные силы в Африке под командованием Жуо наверняка должны быть ключевым элементом в планах Шалля — иначе зачем задействовать десантников? Но никакими африканскими военно-воздушными силами что-то не пахнет.

Весь день бесконечным потоком поступали сообщения, противоречащие друг другу. Би-би-си объявила, что мы у ворот Парижа! Согласно другому сообщению, командование военно-воздушных сил не хочет участвовать в путче, если есть вероятность, что им будет оказано противодействие во Франции: изначально предполагалось, что это будет бескровный путч.

Шалль и Салан сбежали. Игра проиграна. Кое-кто из наших офицеров тоже исчез. Мы медленно тронулись в обратный путь, в Филипвиль.

1-й парашютно-десантный полк легиона распущен. Легионеры взорвали свои казармы в Зеральде. Это был самый мощный опорный пункт французской армии, возведенный в традициях легиона — своими руками на голом месте кирпичик за кирпичиком. После этого весь гарнизон дезертировал.

Наши машины шли весь день на восток тем же путем, каким мы прибыли в Алжир. На этот раз не было никаких экзальтированных толп, радостных лиц, размахивающих рук и триумфальных фанфар и рожков, гремящих, как военный оркестр, приветствующий победоносную армию. На улицах — угрюмая тишина и гнетущая атмосфера, лишь арабы время от времени проскальзывают по тротуару. На их лицах не видно улыбок, но внутренне они улыбаются. Европейцы сидят за запертыми дверями и считают часы, оставшиеся до их изгнания — теперь уже, видимо, неизбежного. Как быстро крутится колесо Фортуны!

Прибыв в Филипвиль, мы обнаружили, что ворота нашей собственной куартье закрыты для нас. Вероятно, боятся, что мы тоже взорвем базу ко всем чертям. Нам предложили расположиться где-нибудь на окрестных холмах, и мы разбили лагерь в лесу милях в двух от города.

Выдача жалованья задерживается, что, естественно, никого не радует. Из тех обрывков информации, которые доходят до нас по радио или с газетами, можно понять, что Иностранный легион считают корнем зла. Иначе говоря, мы козлы отпущения. Дамюзе, своевременно почувствовавший, куда ветер дует, убыл во Францию докладывать о поведении офицеров легиона и участвовать в решении их судьбы.

Нам дали три дня на то, чтобы забрать все свое имущество из лагеря Пео. Наши грузовики конфискованы, каждой роте оставлено лишь по одному джипу и одному «доджу». Капитан Бранка, успевший покомандовать ротой всего несколько месяцев, исчез в неизвестном направлении вместе с несколькими другими офицерами и старшими сержантами. Неясно, то ли они дезертировали, то ли поехали на разборки во Францию. Говорят, что в других подразделениях легиона много дезертиров и из них якобы формируется нелегальная армия. 14-й и 18-й парашютно-десантные полки регулярной армии вычеркнуты из списка воинских частей. Все происходит очень быстро. Слухов много, и они противоречат друг другу.

Мотаясь в лагерь за своим имуществом, мы проезжаем мимо одной из куартье регулярных войск, и военнослужащие громко приветствуют нас и кидают нам бутылки пива. Все-таки мы не всех друзей растеряли. Дамюзе вернулся и был назначен командиром 25-й дивизии, что для него большая честь. Дивиденды за лояльность.

Тревожная атмосфера окутала лагерь как липкая летняя жара. У офицеров пришибленный вид. Интересно бы знать, что происходит сейчас в голове у Л'Оспиталье. Он командует ротой вместо Бранки, который уехал — то ли ненадолго, то ли надолго, то ли навсегда. Но Л'Оспиталье вряд ли имеет основания считать себя абсолютно непричастным к путчу, так что маятник может в любой момент качнуться в другую сторону. Он наверняка понимает, что соответствующие органы во Франции сейчас, по всей вероятности, поспешно собирают информацию, и ему, возможно, представляются Марк Антоний и Октавиан Август, перебирающие имена перед решающим сражением: «Вот эти должны умереть».[54] Я ему не завидую. А что будет с нами? Все еще остается возможность, что легион полностью расформируют и разгонят всех по углам, «откуда взялись». Многие будут этому только рады, и я в том числе. Надо бы отдохнуть от всего этого.

Сегодня День Камерона. Наверняка ни разу с 1863 года никто из легионеров не был в этот день так трезв, как мы, запертые в лесном лагере с видом на родную базу в Филипвиле. Увольнительных не давали, так что мы на своей горе уплетали дополнительные пайки и запивали их пивом — нас снабдили всем этим, чтобы мы совсем уж не пали духом. Жалованья мы до сих пор так и не получили. Вызванное этим огорчение перерастает в отвращение к начальству, в сердцах зреет недовольство, которое может выплеснуться наружу, если положение в ближайшее время не исправится.

Вернулся Бранка. Он все-таки странный человек. Держится холодно и отчужденно, никогда не улыбается и по большей части молчит. Возможно, голова его занята чем-то другим. Говорят, что он всей душой за пье нуар, так как и сам родился в Северной Африке. Они с Габиро — закадычные друзья, и Бранка был его правой рукой, когда нас кинули в Алжир.

Война продолжается, нас опять отправили в горы Орес охотиться за партизанами. В Эвиане начались переговоры с арабами. Де Голль, как и прежде, предлагает независимость с тем условием, что французы сохраняют свои нрава на нефть и военно-морскую базу в Мерс-эль-Кебире. Арабы же настаивают на полной независимости без всяких условий. В результате обе стороны наращивают силы в горных районах, надеясь, что противник в конце концов сдастся. Длинная рука де Голля дотянулась сегодня до этих пустынных гор и выдернула Бранку и Габиро из наших рядов. Мы занимались поисками в кустарнике, когда над нами пролетел вертолет, перевозивший их в аэропорт для доставки во Францию. Он кружил и кружил над нами, а мы стояли по стойке «смирно», взяв на караул в знак прощания. Жаль расставаться с ними — они были старыми офицерами легиона, а легион всегда по праву гордился своими офицерами.