Четвертая рота вчера привела нескольких коров, и Педро забивает их одну за другой по мере надобности. Мне было очень жаль животных, которые ожидали очереди, даже не пытаясь избежать своей участи.

Познакомился с отличным парнем из 2-й роты, турком по имени Джо — так он сам себя называет. Джо жил в Лондоне и свободно говорит по-английски. Он отслужил в легионе четыре года и строит грандиозные планы, за осуществление которых примется через десять месяцев, после дембеля. Вечер мы с ним провели в фойе, где чесали языки за превосходным «Кроненбургом».

Наш базовый лагерь переносят в Медину, примерно в восьмидесяти милях к востоку от Эль-Кантары, в самое сердце горного массива Шелия. Высота там достигает 7000 футов, и находиться в таком разреженном воздухе довольно трудно. Передовой отряд послали в Медину рано утром на грузовиках для обустройства лагеря, а остальные в три часа ночи отправились пешком на операцию. Прошагав пять часов под проливным дождем, мы достигли вершины горного хребта, чтобы взяться за дело при первых проблесках солнца.

Однако горы окутал густой туман, видимость сократилась до одного ярда, и фуйяж в этих условиях был бессмыслен. Мы просидели весь день в холодном, влажном и липком тумане, ожидая приказа о выступлении и потихоньку замерзая. К ночи, так и не дождавшись приказа, мы поставили палатки.

Дождь при этом не прекращался ни на минуту, так что водой пропиталось все и вся. Земля покрылась толстым слоем вязкой грязи, холод был невыносимый. Мы развели маленькие костерки, стараясь соблюсти маскировку, и разогрели воду в жестяных кружках, чтобы развести суповой концентрат. Добравшись до желудка, суп высек искру тепла в наших организмах, свидетельствуя о том, что кровь в нас пока еще осталась. Впереди была холодная и сырая ночь.

Полночь миновала, закончились мои два часа в карауле, в течение которых я стоял под непрерывным проливным дождем. Грязь покрывает меня с ног до головы. Рядом со мной в нашей до смешного крошечной палатке спит Демар. Мой спальный мешок промок насквозь, и ничего не остается, как забраться в него прямо в ботинках и облепленной грязью одежде и попытаться уснуть, но вряд ли это удастся.

Наступил свинцово-серый рассвет. Барахтаясь в грязи, мы запихали мокрые спальные мешки в пропитанные водой саки, взгромоздили их на спину и отправились в долгий путь к нашим грузовикам, которые доставили нас в Медину. Каждый из нас таскает на спине более тридцати килограммов груза: еду, снаряжение, оружие и боеприпасы, одежду, спальный мешок, лопатку, батареи для радиостанции, палатку и прочее. В мокром виде все это весит вдвое больше!

Медина расположена на широкой равнине, окруженной горами Шелия. Здесь стоит адский холод, и каждому взводу выдали по печке, что немного облегчает положение. Целый день мы рыли канавы вокруг палаток и ямы для отходов и туалетов, пилили дрова для костров.

В небольшой мехте неподалеку торгуют яйцами, но в целом это поистине забытое богом место. Ветер завывает, простреливая равнину холодными стальными стрелами, которые пронзают тебя насквозь, сколько бы одежды ты на себя ни напялил. Quelle misere![35]

День получки. Покер во всех палатках. Торговля в фойе процветает — в роте нет почти никого, кто не приобрел бы у них пару ящиков пива. Старшина Каутц волком смотрит на нас, когда мы тащим в палатки эти ящики. Он, похоже, не пьет совсем и набрасывается как коршун на того, кто чуть перебрал. Верный признак излечившегося алкоголика.

В бордель деньги тоже текут рекой, как и на ферму, торгующую яйцами. Счастливое времечко для всех — полно еды и пива, — пока не кончились деньги.

Десять часов вечера. Издалека доносится звук горна. Мы догадываемся, что это сигнал «погасить огни», хотя ветер заглушает мелодию и узнать ее трудно. В палатках тушат свечи — естественно, кроме тех, которые нужны картежникам. Теобальд увяз в игре по уши и уже проиграл жалованье за четыре месяца. Ненамного отстал от него и Демар — у него трехмесячный долг. Чарли Шовен накачался пивом, но пока еще на плаву. Между тем холодает, того и гляди, пойдет снег.

Середина дня. Мы растянулись цепью на вершине горы и обозреваем долину, в которой разбросаны одиночные мехты. Феллахи часто используют эти фермы для пополнения запасов продовольствия — иногда с согласия хозяев, но чаще без него. Мы сидим тихо, высматривая какое-либо оживление на фермах, указывающее на присутствие партизан. Работа нетрудная. Все притащили с собой запас пива и еды, чтобы пополнить наш скудный паек. Демар в двадцати футах справа от меня уже спит, Ауриемма читает какой-то роман, забравшись в самую середину куста. В общем, приятно проводим время.

Местность здесь замечательная. Когда видишь эту мирную картину: дым, клубящийся над трубами фермерских домов, коров, отдыхающих на травке, — трудно представить себе, что здесь идет война и мы, вооружившись до зубов, ждем момента, когда появятся феллахи, чтобы обрушиться на эту ферму всей своей мощью. Это будет настоящая бойня. Но сегодня бойня не состоялась, и вечером мы возвращаемся в лагерь.

Я постепенно знакомлюсь с людьми в полку. Несколько немцев бросили своих жен и сбежали в легион от уплаты алиментов; несовершеннолетних преступников в Германии тоже ожидает гораздо более серьезное наказание, чем, например, в Англии. За довольно незначительное нарушение закона там можно заработать трехлетний тюремный срок, так что парни выбирают легион. В Англии к такому же проступку, тем более совершенному человеком моложе двадцати одного года, отнеслись бы намного мягче. Впрочем, возможно, за здешними парнями числятся и не такие уж незначительные правонарушения.

Совершили многомильный марш-бросок, который загнал бы и мула. Забрались на высоту 6000 футов. Поскольку сегодня опять наша очередь быть сексьон дю жур, наш взвод двигался впереди всех цепью, что в двадцать раз хуже, чем идти колонной, особенно когда подразделение ведет Хиршфельд, который подгоняет нас и требует держать строй. Приходится нестись чуть ли не галопом. Забываешь о страшной боли в ногах и спине, сосредоточившись на том, чтобы не задохнуться. Буквально заталкиваешь воздух в легкие, с некоторым испугом ощущая при этом в горле привкус крови. Не знаю, каким чудом мне все-таки удалось, шатаясь и спотыкаясь, добраться до вершины. Иногда думаешь, пускай бы уж лучше тебя пристрелили. Да и все остальные были уже на пределе.

Сейчас уже вечер, и, как всегда, жуткий холод. Я чувствую, что еще не стал «своим» во взводе, и не столько из-за языкового барьера — я говорю по-французски и по-немецки вполне сносно, — а из-за того, что я пока не доказал свою способность совершать марш-броски. У француза Колье с этим гораздо хуже, чем у меня, но он не вольтижёр, шагающий впереди со «стеном», а экипирован всего лишь винтовкой и идет в задних рядах, где не так бросается в глаза. Но со временем я, конечно, привыкну к этой беготне по горам.

У Вайса на бедре рана, в которую можно запихать мячик для гольфа. Выглядит отталкивающе, наверняка там уже завелась инфекция. Наш медик Скарсинский поливает рану коньяком и уверяет, что это поможет. Вайс молчит и пьет пиво вместе с лечащим врачом.

Неразлучная парочка — Панзас и Скарсинский — распалась-таки. Бессмысленное шатание по горам, пьянки, холод — все это расшатывает нервную систему. Сегодня вечером они поссорились, и Старри предложил Панзасу выйти из палатки и разобраться. Это общепринятый способ разрешать все споры. Однако испанец не сдвинулся с места, как, само собой, и все прочие: это считается сугубо личным делом, в которое не должны вмешиваться ни товарищи, ни какие-нибудь там сержанты или капралы. Старри обозвал испанца всеми прозвищами, какие только существуют, не говоря уже об обвинении в трусости, прозвучавшем тысячу раз, но Панзас, к моему крайнему изумлению, и не подумал пошевелиться, несмотря на осуждающее молчание всего взвода. Каждый может испытывать страх, это всем понятно, но трусость не прощается никогда. Своим отказом ответить на вызов Панзас пал во мнении своих товарищей ниже некуда.