— Так вот оно что, — промолвил Владигор после долгой паузы. — Что ж ты сразу не сказал? Хорошо хоть сюда мальчонку приволокли, а то ведь могли и в подвале каком-нибудь пристукнуть да в стенку замуровать, — сам знаешь, как такие дела делаются.

— Как не знать, — мрачно усмехнулся Ракел, исподлобья оглядывая толпу, — народ такой, что и тебя самого в случае чего в стену замурует, ни творога, ни яиц в раствор не пожалеет, лишь бы кладка прочнее была, чтоб ты, князь, вновь не явился, — скажешь, не так? Трусы, хамы, бунтовщики, им проще тебя на тот свет отправить, чем по твоей правде жить, — скажешь, не так?

— Клевещет, супостат!.. Хулу несет!.. Да отсохнет твой поганый язык!.. — гневно зароптали голоса в толпе. — Не слушай его, князь, мы к тебе с открытой душой!..

Над низко склоненными головами взметнулись растопыренные ладони, лбы преданно застучали в пол, а один купчик даже подполз к князю на коленях и, скинув с плеч блестящий, обшитый малиновым атласом тулуп, стал через голову стягивать с себя шелковую рубаху с кружевным воротником.

— Вот, князь, гляди! — сопел он из-под спутанных рукавов. — Все тебе отдам, до нитки! Последнюю рубаху с себя сниму, бери, не жалко!

С этими словами он сдернул с макушки кружевной ворот и, кое-как пригладив потный хохол на темени, бросил к ногам Владигора шуршащий шелковый ком. В толпе послышались приглушенные шепоты, шорохи, и в воздухе замелькали тугие кожаные мешочки, засверкали драгоценные перстни, радужной змейкой мелькнула жемчужная нитка, лопнувшая на лету и так густо осыпавшая пол перламутровым бисером, что ползавшие стали вскакивать и потирать колени.

— Последние пожитки, значит? — усмехнулся князь, оглядывая драгоценную россыпь у своих ног. — С чего ж вы теперь новым хозяйством обзаведетесь? С каких таких капиталов?

— Все, государь, из твоих щедрых рук примем!.. Как поделишь, как рассудишь, на том и стоять будем по твоей милости!.. — закричали в ответ. — Нагими из чрева вышли, нагими и в землю уйдем, ни полушки с собой не утащим!

— О, род лукавый и прелюбодейный! — весело рассмеялся Владигор. — Все в одну скирду сметали: и рожь невымолоченную, и плевелы, и спорынью поганую — и все на князя! Как дети, честное слово: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!»

— А кто ж ты нам, как не отец родной? — с жаром воскликнул купчик, снявший с себя шелковую рубаху. — Ты — отец, мы — дети твои! Или я не прав, а? Что народ на это скажет?

— Прав!.. Прав!.. Князь нам что отец родной!.. — заголосили в толпе. — Ноги ему мыть и юшку пить, и то не каждому доверить можно!..

— Ну, насчет юшки это, может, и лишнее, — перебил князь, — но вы лучше на это дитя гляньте: чем оно-то пред вами провинилось?

Владигор указал на Ракела с мальчонкой, и все головы повернулись вслед за его перстом.

— Дитя-то, может, и ни при чем, — негромко пробурчал чей-то голос, — да как бы через него новая смута в Синегорье не учинилась. Найдется лиходей, мастер искру из каменных мозгов высекать, — глядишь, и затлел слушок, и поползли язычки огненные: не наш князь, подмененный, а от нашего истинного наследник остался малый, — не дадим мальца в обиду, костьми за правду-матку ляжем! И такое опять начнется!..

— А ты что на это скажешь? — промолвил Владигор, обернувшись к Ракелу.

— Одно скажу: пока я жив, с головы этого мальца волос не упадет, — ответил воин, окидывая зал мрачным, настороженным взглядом, — а предан я тебе, князь, не меньше этих, и не на словах, на деле не раз доказывал! А от смут будущих дыбами да плахами не заслонишься, не то, так другое найдется: на грех мастера нет, сам знаешь, — а кровь всегда дырочку найдет! Пойдем, мой мальчик, нечего нам здесь делать.

Ракел повернулся, обнял мальчика за плечи, и они стали медленно удаляться по сумрачному коридору, стены которого были увешаны толстыми ворсистыми коврами.

— Постой! Куда ты? — крикнул князь.

— В наемники опять подамся, куда мне еще деваться, — небрежно бросил через плечо Ракел, — сына начну понемногу этому ремеслу обучать, глядишь, в старости и прокормит…

— А мне, думаешь, хорошие воины уже не нужны? — воскликнул князь. — Хочешь мира — готовься к войне, — не мной придумано…

— Один в поле не воин, — усмехнулся Ракел. — Эту трусливую мудрость тоже не я сочинил.

— Зачем один! — перебил Владигор. — Срубим тебе хоромы за Посадом, крепость потешную выстроим, сорванцов по всему Синегорью наберем: обучишь — вот тебе и войско!

— Военный лагерь? Что ж, дело знакомое, — кивнул Ракел. — А как насчет коней, сбруи, оружия, фуража? Да и кормить надо эту ораву: я их за день так умотаю, что каждый готов будет в три глотки жрать! А сколько штанов истреплют, так про то я и не заикаюсь… Но что делать, князь, хорошее войско — штука дорогая.

— Составь полную роспись, передай Дувану, — коротко приказал Владигор, — и чтоб все было чин чином: никакого гнилья, никакой трухи — сам проверь, понял?

Последние слова князь высказал уже казначею, выступившему над толпой и почтительно склонившему плешивую толстолобую голову.

— Не изволь беспокоиться, государь! Исполним по высшему разряду! — сказал Дуван, вытянув руки по узорчатым швам кафтана. — И сорванцов тебе таких лихих наберем — мир сотрясется!

— Мир не груша, трясти его я не собираюсь, — усмехнулся князь, — довольно с него было Климог и прочих душегубов! Мне такие воины нужны, которым одного сознания своей силы достаточно, такие, что только глянут — и у любого супостата всякая охота пропадет с ними связываться. Как, Ракел, вырастишь такое войско?

— Воины-монахи? — прищурился бывший наемник. — Видел я таких, сам у них стрелы и ножи взглядом отводить учился.

— Ну и как, выучился? — насмешливо спросил осмелевший Дуван.

— Проверь, если тебе слова моего не до…

Ракел не успел договорить, как Дуван взмахнул бархатным рукавом кафтана — и в воздухе серебристой молнией мелькнул клинок. Промелькнул и замер, трепеща, как рыбка, перед распахнутым воротом детского тулупчика. Ракел протянул руку, взял кинжал за наборную рукоятку и небрежно заткнул за широкий кожаный пояс.

— Отец, а меня так научишь? — восторженно прошептал мальчик, провожая его движения зачарованным взглядом блестящих черных глазенок.

— Научу, сынок, и этому научу, и многому другому, что в жизни пригодится, — сказал Ракел, потрепав мальчика по плечу.

Они повернулись и, неспешно дойдя до конца коридора, скрылись за низкой тяжелой дверкой.

— И меня, князь, отпусти, — раздался в тишине голос Берсеня. — Стар стал, проку от меня не много, а разряженным чучелом у трона стоять да крохи ловить — это не по мне!

— Куда ж ты пойдешь? — обернулся к нему Владигор. — Терем твой Климогины прихвостни сожгли, жена померла с горя, пятеро сыновей было, так и тех по всему свету разнесло — ищи теперь ветра в поле!..

— Вот и пойду! Может, и отыщу кого! — твердо сказал старый тысяцкий. — Не держи, отпусти с миром!

— Может, провожатых тебе дать? Места у нас глухие, своих ушкуйников вроде как повывели, но мало ли, на каких залетных наскочишь.

— Кто старика тронет! — кашлянул в кулак Берсень. — Держи своих молодцев при себе, князь, а мне прикажи выдать хлеба-соли на дорогу, силки заячьи, крючки, жилки рыболовные и прочую снасть, чтоб было чем мелкую дичь промышлять.

— Так один и двинешься, без попутчиков? — вздохнул Владигор. — Подождал бы хоть, когда лед на Чарыни сойдет да корабельщики свои ладьи наладят.

— А чего ждать? У моря погоды?

Одно из окон с шумом распахнулось, и в проеме показалась веселая физиономия Леся, окруженная пушистым золотистым нимбом растрепанных волос.

— Не прогневайся, князь, что в окно лезу, — проворчал лицедей, подтягиваясь на руках и перебрасывая через подоконник ноги в мягких меховых унтах, — я было в двери сунулся, а мне навстречу двое: не велено пускать! Князь с боярами о делах совещаются!.. Ты уж не серчай на простоту мою по старой памяти и старика со мной отпусти. Мы, сам знаешь, везде гости желанные, для нас границ нету, может, где и сынков его встретим, кто знает, куда их судьба занесла!