И тут фартук шарабана откидывался — и на передке телеги появлялся Урсул в тюрбане и полосатом махровом халате, накинутом на его сутулые плечи поверх мехового тулупчика. Сухие пальцы старика, украшенные тяжелыми литыми перстнями, держали красную шкатулочку с яшмовой ручкой и рядами круглых дырочек в лакированных стенках. Урсул начинал потихоньку крутить ручку, и над поверженными телами звучала легкая мелодичная музыка. Все вопли мгновенно стихали, тысячеглазая толпа согласно переводила взгляд на таинственную шкатулку, уши сами собой вылезали из-под шапок, стараясь уловить среди звона невидимых колокольцев и струн имена чудом разбогатевших счастливцев.
Для постороннего слуха издаваемая шкатулкой мелодия звучала лишь как легкая приятная мелодия, но посвященные в сладкие тайны звуковых сочетаний игроки безошибочно подставляли на их место номер счастливого жребия и тут же выкрикивали соответствующее ему имя. Сморщенная кисть Урсула останавливала яшмовую ручку шкатулки, звуки замирали, толпа почтительно расступалась перед счастливцем.
Когда он приближался к куче завернутых во всевозможные лохмотья монет, Ракел щедрой рукой насыпал ему полную шапку денег, и счастливец вновь отступал в толпу, кланяясь лицедею при каждом шаге. По дороге он не глядя пихал в протянутые ладони шуршащие узелки с монетками, и к концу пути большая часть выигрыша расходилась между неудачниками, чьи руки оказались поблизости от заветной шапки. Но этот с виду совершенно открытый грабеж отнюдь не обескураживал игрока, ибо денег, оставшихся на дне шапки после того, как он выдирался из толпы, вполне хватало на загул, тянувшийся, по обычаю, до следующего представления лицедеев.
А они-то как раз и оставались в самом несомненном выигрыше, напоминая Владигору того самого горбуна, за грош подставлявшего свою изуродованную спину под доски и перья стряпчих, строчивших миллионные иски по заказам повздоривших вельмож. Князь с усмешкой смотрел, как Ракел разворачивает на ладони ветхую тряпицу и, вытряхнув на медный поднос полдюжины монеток, сперва пристально вглядывается в полустертые полукружья надписей и лишь затем раскладывает их по столбикам на краю подноса.
— Тебе, князь, я вижу, весело, — сказал как-то Ракел, заметив его усмешку, — а я за эти кружочки столько раз под смертью ходил, что и не упомню…
— Ты так внимательно их рассматриваешь, словно на них что-то записано, — сказал Владигор.
— А как же, князь! — воскликнул бывший наемник. — Вот, к примеру, тямга…
Ракел взял с ладони серебряный шестиугольник размером с ноготь большого пальца. С одной стороны монетка была украшена драконьей головой с молниями, извергающимися из распахнутой пасти, на другой был отчеканен изящный цветок с тремя изогнутыми лепестками.
— Это был великий император, — сказал он, указывая Владигору на дракона, — с востока его владения омывало море, на западе возвышались острые снежные пики, охранявшие императорских подданных не хуже драконьих зубов, южные пределы утопали в липких топях, кишевших ядовитыми змеями и крокодилами, а северная граница проходила по переднему краю безводной каменистой пустыни, откуда порой налетали черные песчаные смерчи. Они оседали на полях, погребая посевы под слоем жирной черной пыли, из которой выступали черепа и кости людей и животных. Человеческие черепа несли на себе следы рубленых ударов, что говорило о том, что при жизни они принадлежали воинам. Смерчи приносили разбитые конские копыта, но на них не было следов от подковных гвоздей, к тому же в осевшей пыли не находили стремян и обрывков вьючной упряжи, а без этих вещей вражеские полчища не могли преодолеть пустыню и неизбежно гибли в изнурительных переходах. Глядя на принесенные смерчем останки, император и его любимая жена (Ракел перевернул монету и указал Владигору на серебряный цветок) радовались, — так радуется чернь при виде медведя, прикованного к столбу и в бессильной ярости грызущего свои оковы. Но мать императора любила другого сына, прижитого ею от смазливого постельничего в то время, когда ее муж подавлял мятеж свободолюбивых горцев. Ублюдка сразу же после появления на свет передали в гарем, где он должен был затеряться среди множества младенцев, в чьих жилах тоже текла кровь императора. Но он не затерялся: по приказу императрицы одна из отставленных жен умертвила своего мальчика, подставив его под укус кобры, и под покровом ночи подменила спящего сына постельничего еще теплым, но уже вздутым от жары и яда трупиком. Мало того — боясь, что при вступлении на престол юный император прикажет умертвить всех своих братьев, императрица тайком перевела мальчика на половину, где воспитывались девочки, которым ничто не угрожало.
Наследник вступил на престол в двенадцать лет; крышка отцовского гроба была последней ступенью его недолгого восхождения. Говорили, что это дело не обошлось без участия дяди; слухи были смутными, но настолько упорными, что прекратить их не смогли даже три сотни безъязыких голов, водруженных на колья по всем городским площадям и перекресткам. Во избежание будущей смуты всех сводных братьев наследника собрали в спешно возведенном, якобы для торжеств, дворце и сожгли, облив стены и крышу горящими струями крови Бонука — бога мертвых, спящего под слоем знойных приморских песков и извергающего свою кровь из песчаных воронок подобно маслянистому черному семени, призванному оплодотворить влажное распахнутое влагалище Матери-Неба. Младенцы, отроки, юноши голосили в горящих недрах своего последнего земного пристанища, а если кому-то удавалось вскарабкаться по одному из столбов, подпиравших купол, и, пробив дыру в пылающей крыше, скатиться по кровле, то выставленные копья стражников вмиг прекращали ужасные муки несчастного страдальца.
Однако подмененный мальчик, помеченный на спине родинками, при соединении которых возникало изображение льва, избежал предательской казни: он был продан в один из военных лагерей вместе с толпой юношей, предназначенных для пополнения императорского войска. Бывшая наложница, его спасительница и приемная мать, время от времени передавала императрице сведения об успехах ее сына на военном поприще. Он обнаружил незаурядные способности и после нескольких походов получил должность наместника одной из северных провинций, граничащих с той самой пустыней, откуда налетали черные смерчи, усеивавшие поля земледельцев конскими и человеческими останками.
К тому времени императрицу-мать оклеветали, обвинив в покушении на трон, и по приказу сына она была сослана как раз в ту самую северную провинцию, где ее торжественно передали под надзор недавно назначенного наместника. Лучшей комбинации для мятежа, чем та, что была составлена самой судьбой, нельзя даже вообразить: наместник был молод, горяч и смел, старая императрица — осторожна и мудра. Так против союза огнедышащего Дракона и нежнолепесткового Лотоса вскоре созрел союз молодого Льва и умудренной жизнью Змеи. Оставалось лишь напоить ядом львиные когти, и тогда этот зверь сделался бы непобедимым.
И яд нашелся. Через полгода, весной, когда на камнях пустыни стала таять зимняя ледяная корка, и капли влаги оживили спящие в пропыленных трещинах корешки и семена, и по склонам песчаных холмов расползлись изумрудные пятна весенней зелени, из ставки наместника вышел караван навьюченных мулов, груженный тканями, пряностями и мотками тончайшей пряжи, испускаемой гусеницами, наглухо упаковывающими себя в упругий паутинный кокон. С виду груз был совершенно обычным, но таможенники, взвешивавшие тюки, были поражены их весом и потребовали, чтобы караванщики раскатали любой из них на земляном полу таможенного сарая. Те уперлись, справедливо указывая на пыль и грязь, могущие непоправимо испортить тонкий тканевой рисунок. Тогда чиновники приказали забросать пол свежей соломой и повторили свое требование.
Это было их ошибкой и когда я, посланный во главе небольшого отряда в погоню за караваном, вошел в опустевшую таможню, мне в ноздри ударил сладкий запах падали, а из-под соломы взвились тучи трупных зеленых мух. В спешке и пылу внезапной схватки караванщики обронили один из тюков, размотав который я увидел между слоями ткани стремена, переложенные вьючными ремнями. Исчезновение наместника и сосланной императрицы, а также искусные пытки дворцовых слуг указали конечную цель каравану, чей путь был явственно отмечен следами подков и черными пятнами выщипанной до камней травы. Уйти далеко они не могли, догнать груженый караван не составляло труда, и потому у моего легкого отряда появился выбор: либо настичь беглецов на походе, либо забежать вперед и, выбрав удобную лощинку на их пути, внезапно окружить их, возникнув на вершинах окрестных холмов.
