— Мне скучно без Порсенны, он меня забавлял, и утешал, и душу согревал… Тебя никогда нет, а с ним было как‑то надежно… Несмотря на все его бредни… Впрочем, я все это уже впитала в себя и настолько поверила, что мне кажется, все так и есть, как он уверяет, бедный наш этруск… Все мы этруски…

Святослав засмеялся.

— Вот–вот, мамо, вы можете стойко слушать все эти сказки–бредни–загадки… Взрослые люди, как дети, тешатся невесть чем… А я не могу… У меня сразу скулы сводит. Какая еще гора?! Пусть хоть сто гор, но если он предсказывает рождение могучего и великого сына у нас, то следует ли его отпускать? Отпускать немедленно после его предсказания?

Княгиня Ольга про себя только ахнула: «Нет, не зря, не зря Святослав ее плоть и кровь, он сразу понимает и чувствует то важное невещественное, что подчас важнее и сильнее самого вещественного и зримого. Ай да Святослав!»

Княгиня Ольга улыбнулась сыну:

— Поверил, что родится могучий князь и царь?

И мальчик ее, сыночек, детинушка–кровинушка, улыбнулся доверчиво и ласково, вздохнул едва слышно:

— Поверил… И Малуша поверила…

Мудрая княгиня Ольга никогда не вопрошала о том, что уже совершилось.

Малуша не сказала ей, что понесла от князя Святослава. Нянька не призналась поначалу, что подсунула в спальню к Святославу лебедя, который криком своим и указал на подложенную отраву. Но ни Малушу, ни няньку княгиня Ольга не вопрошала: «Почему? Почему не сказали? Почему обошлись без нее?!»

Значит, так надо было, значит, как говорил князь Олег, так звезды встали.

То, что совершилось, то уже прошло, и ты не можешь никак на это повлиять, значит, хлопочи о том, что в твоей еще власти. Может быть, это правило позволяло княгине Ольге держать в своих руках все крепче, чем если бы она суетилась, упрекала и укоряла.

Ничего нет в жизни бессмысленнее упреков. Упрек — это выражение твоего несовпадения с жизнью. Она — сама по себе, ты — сама по себе. Ты ее не знаешь, не понимаешь и потому упрекаешь всех вокруг, что они живут не так, как бы тебе хотелось. Они думают иначе, ты хочешь одного, они — другого… Правда, иногда хотим одного, вот как нянька хотела спасти Святослава — и спасла его…

После смерти князя Игоря самой заветной жизненной целью княгини Ольги стало — спасти то, что осталось… В ту пору казалось, что обрушился весь мир и уже ничему не уцелеть.

Но остался Святослав, осталось княжество — и их необходимо было спасти. Вот тогда княгиня Ольга смогла пересилить себя, отлучиться от всех упреков. Все казалось опасным болотом, всюду чудились враги, причастные к гибели князя Игоря… Упрекнешь — и тебя столкнут в болото. Упрекаешь — значит, недовольна, значит, готова сражаться. А таких только добивать, убили князя Игоря — убьют и ее и Святослава… А княжество Киевское соединят с Древлянским… и все…

Не показывать своего недовольства, не выдавать своих намерений — вот чему пришлось научиться сразу и навсегда. Не упрекать никого и никогда!

Упрекают других слабодушные, те, что наивно и понапрасну верят в возможность изменить людей: я упрекну, он переменится от одного моего упрека, потому что до этого он не понимал, как надо жить и поступать» а вот я упрекнула, значит, объяснила, теперь все пойдет иным путем, и тот, кто совершил не то, что следовало, начнет другую жизнь — после твоего, конечно же, справедливого упрека. Как может быть иначе? Ты всегда права, у тебя справедливость за пазухой — только вынь да покажи… Но тогда поняла княгиня Ольга, что никакими упреками доказать справедливость невозможно, ее можно устанавливать — увы! — только силой…

Есть у себя сила и желание быть справедливой — установишь справедливость. Нет охоты и силы — все погрязнут в запустении несправедливости, необоснованных притязаниях и ложных обвинениях.

Людей нельзя изменить, важно лишь распознать их действительные, искренние намерения и чувства.

И желание упрекать часто вытаскивает на свет не то, что ты сам спрятал, а то, что люди искусно скрывают от тебя, ты не понимаешь важного и существенного, и вдруг рождается упрек — то есть противоречие между тем, что есть на самом деле, и тем, как ты думаешь. Значит, твои мысли ложны..i вот и все…

Спасти то, что осталось, и не упрекать никого и ни в чем — было существом жизненного поведения княгини Ольги. Это было полным отказом от высокомерия — княжеского, человеческого, прежде — жреческого, от высокомерия правительницы и матери сына князя Святослава… ,

Княгиня Ольга очнулась от своих мыслей.

— Да, да, спасать и не упрекать, но как же это трудно…

Скифы уверяют, что люди самые опасные существа, нескольку живут не по божественным установлениям природы, как она велит жить, а по тем придуманным законам, которые они сами глупо устанавливают, впоследствии разочаровываются в том, что еще недавно силой вводили» придумывают что‑то новое и опять проливают кровь, чтобы утвердить вновь построенное, — и снова неудачи, и опять все сначала… В природе человека постоянно проступает звериное, человек всегда полузверь… И только избранные способны воспринять Христа… Но вот во многих княжествах и странах уже всеми почитается новый Бог, и это лучше всего помогает бороться со звериным…

Кто победит зверя в человеке? И победили ли скифы зверя, зверей, звериное? В себе?

Почему так сорвалась Марина? При всех ее недостатках в ней было и много хорошего… Святослав сказал:

— Я как верховный жрец–волхв могу услать Марину — на время, на время… Ей нужно придти в себя… Да и я не могу каждый день думать о том, что она еще вытворит… Хорошо, что дети давно с вами, мамо…

Он оборвал себя, но княгиня Ольга знала, как его заботит Малуша…

— Я давно не видел Анозу–Фарида, он сильно постарел, Согнулся и испугался меня заметно… Он не знал, как я отнесусь к его пророчеству. И стал говорить, что к яслям Иисуса Христа пришли волхвы, они верно вычислили его рождение. И они первыми стали исповедовать в мире единого Бога… Я наведался к нему в башню днем, но там горели три огня, стояли зажженные свечи… Вокруг были разложены пергаменты и сам старик взъерошенный какой‑то. Уж не потерял ли он рассудок. — Князь Святослав посмотрел на мать и — улыбнулся своей открытой широкой улыбкой, которую она так любила.

«Наконец‑то оттаял!» — подумала она про себя.

— Я тоже давно его не видела, он сидит у себя затворником, ночами смотрит на звезды, днем что‑то пишет, а у меня и без него столько хлопот, — почти оправдывалась перед сыном Ольга.

— Мамо, я не знаю нигде правительницы столь расторопной и умелой, как АРХОНТИССА РОССОВ ОЛЬГА, — произнес Святослав торжественно, приблизился к ней быстро, встал на колено и поцеловал ей руку.

Княгиня Ольга зарделась, как девочка.

— Ты хочешь, чтобы я с ним увиделась? — спросила сына она поспешно.

— Да он за дверью стоит и умирает со страху! — опять засмеялся Святослав. — Только вы уж поговорите с ним без меня… Прошу вас, мамо…

Князь Святослав поцеловал. мать в щеку и быстро, как барс, подскочил к дверям. Там стояли Аноза–Фарид и верный Акил. Княгиня Ольга подняла лишь брови, а Акил, исчезнув на мгновение, уже внес поднос с угощениями.

Княгиня Ольга была приветлива.

— Прошу, прошу, Аноза–Фарид, рада увидеться, располагайтесь и угощайтесь…

Они взглянули друг на друга радостно, потому что всегда испытывали взаимное уважение.

— Не обижают ли вас мои слуги и не терпите ли вы лишений? Исправно ли вы получаете то, что вам следует получать? — спросила Ольга.

— О да, княгиня, — ответил Аноза–Фарид.

Он заметно волновался и был бледен.

— Я слышала, что вы предсказываете нашему роду и княжескому дому торжественнее событие… — сказала княгиня Ольга.

Аноза–Фарид вскочил, так что его белые одежды взметнулись.

— О княгиня, я виноват перед вами, что не вы первая услышали от меня эту радостную весть… Я выскочил из башни, чтобы бежать к вам, и встретил во дворе вашего лекаря Валега… Я не успел его предупредить, но мне казалось, что он сам должен понимать столь ясные и высокие вещи, однако врач громко крикнул, и там во дворе… его услышали княгиня Марина и с нею другие жрицы Макоши… Они бросились бежать с криками, а я едва не умер от огорчения, что не сумел донести до вас такое сокровище…