— Что‑то я тебя не пойму. Говори‑ка все, как есть, начистоту! — приказал князь, сдерживая коня, кото­рый явно неохотно перешел на шаг, демонстративно изогнул свою лоснящуюся черную шею, будто хотел посмотреть на хозяина.

Даже не видя взгляда темных влажный глаз Воро­на, но словно ощутив немой укор своего горячего моло­дого скакуна, князь ласково похлопал его по холке и повернулся к воеводе.

— Собственно, поведать я тебе, княже, могу нынче лишь немногое, — начал тот. — И жаловаться мне вро­де не на что. Я ведь, как мы с тобой уговаривались, лишь видоком в этом деле. Сижу–посиживаю, посмат­риваю да на ус мотаю.

— Ой ли? Я ж тебя, Тимофеич, знаю, — прогово­рил князь, прищурившись.

— Слово–два скажу, а как же без этого? — хитро улыбаясь, ответил воевода.

— Ладно уж. Ты на вопрос отвечай, — перебил его Михаил Ярославич.

— Так ты сам мне объясниться не даешь, — позво­лил заметить воевода, поняв, что князь готов его вы­слушать. — Я, князь, вправду там лишь аки видок. Са­моха допрос ведет. И мне видится, неплохо с тем справ­ляется. Уж не знаю, то ли ватажники нам такие болтливые в плен попались, али он им как‑то языки развязывает.

— А что ж Демид?

— Он пока сноровки набирается. Дело‑то незнае­мое для воина. Ему в бою мечом орудовать привычнее, нежели супротивников пытати, к этому, как известно, мало у кого сердце лежит. Здесь же не иноземцы, не ба­сурмане, а ведь какие–никакие, а все ж наши людиш­ки. Однако Демид хоть и мало говорит, да с толком. Вот что главное! А уж глаз у него! Усмотрел, что отрок, который, как нам у других выведать довелось, в при­хвостнях ходил у Кузьки, соглядатаем первым у него был, совсем и не отрок! — сказал воевода с едва скры­ваемой гордостью в голосе.

— Это как? — удивился князь.

— Мал ростом, да не отрок! К тому ж и лицом боль­но грязен, потому мы и не углядели. Да, по чести ска­зать, особо и не приглядывались. А Демид, вишь, гла­застым оказался.

Воевода рассказал о том, что насторожило сотника в поведении пленного «отрока», сообщил вкратце и о разговоре с другими ватажниками. Князь его вни­мательно слушал, едва перебирая поводья и лишь из­редка поглядывая по сторонам. Увидев впереди тесо­вые ворота усадьбы посадника, Михаил Ярославич прервал увлекшегося рассказчика:

— Заглянем‑ка к Василию Алексичу! Уважить на­до старика. А потом уж к своим подопечным сможешь отправиться.

Собеседник кивнул согласно.

— Надо ли ему все, что вызнали, говорить? — спросил он.

— А ты как думаешь? — поинтересовался князь.

— Думаю, что утаивать от него ничего не стоит, — твердо сказал воевода.

— Вот и я так мыслю, — сказал князь и дал знак дружинникам.

Один из них приблизился к воротам, но тут створки словно сами собой распахнулись, чтобы важные гости смогли проехать на широкий двор, где под навесом у коновязи воевода заметил лошадь, принадлежащую Васильку. Князь тоже обратил на нее внимание.

— Вот и сотник здесь, — скрывая улыбку в усах, проговорил он и тут же повернул голову, услышав то­пот, донесшийся со стороны лестницы.

Темка так спешил встретить прибывших, что не смог устоять на ногах. Он, тихо кряхтя, встал, потер сильно ушибленное колено и, прихрамывая, подошел к гостям, согнулся в глубоком поклоне.

Следом, степенно ступая по лестнице, спустилась Анастасия Петровна, за которой мелькала мальчишес­кая фигурка. Жена посадника остановилась на кры­лечке и, не без робости посмотрев на князя, предложи­ла гостям пройти в горницу. Мягкий ее голос успокаи­вал и настраивал на миролюбивый лад, словно обволакивал.

Князь поблагодарил хозяйку за приглашение и, ловко спрыгнув с коня, вступил на крыльцо. Женщи­на чуть отошла в сторону, пропуская гостей вперед, по­сторонился и Федор, прижавшись к бревенчатой стене, но Михаил Ярославич, который давно заметил сына посадника и чувствовал на себе его восхищенный взгляд, протянул к ребенку руку, положил ладонь ему на плечо и, что‑то тихо сказав ему, стал вместе с ним подниматься в покои.

На пороге горницы князя встретил Василько. Ру­мяное лицо его светилось счастьем. Михаил Ярославич ни мгновения не сомневался, что радость сотника вы­звана не их появлением, а причина ее — в дочке посадника. Девушка стояла рядом с отцом, который, увидев на пороге князя, привстал со своего места и сделал по­пытку склонить голову. Лицо его при этом на миг ис­казилось от боли, но посадник, решив, что никто этого не заметил, сразу растянул губы в широкой улыбке. От Михаила Ярославича эта гримаса, вызванная болью, не укрылась, как не осталось не замечено им и то, что с прошлого раза дочка Василия Алексича заметно повеселела, а тонкое лицо ее, прежде почти мертвенно-бледное, теперь украшал нежный румянец.

— Вот, Василь Алексич, пришли навестить тебя, а Егор Тимофеевич и отчет тебе даст, — проговорил князь, по–доброму улыбаясь. — Думаю, тебе любопыт­но будет послушать.

— Спаси тебя Бог, Михаил Ярославич, за то, что калеку не забываешь, — проговорил каким‑то дрожа­щим голосом посадник, едва сдерживаясь, чтобы не прослезиться.

— Это кто ж калека? Не ты ли? — изобразив на ли­це удивление, спросил князь и строго проговорил: — Чтобы я впредь ни о каких калеках не слыхивал! Кто из воинов хоть раз ранен не был? Я о таких чтой‑то не слыхивал. Может, ты, Егор Тимофеевич, таких зна­ешь? — обратился он к воеводе, который, сразу поняв князя, отрицательно повел головой. — Ежели каж­дый, кто ранение получил, калекой себя будет считать, это кто же тогда дела‑то делать будет? А? Что отве­тишь, посадник?

— Не суди, княже, к слову пришлось, — прогово­рил тот смущенно.

— Ладно уж. На первый раз прощу, но чтоб больше так не говорил, а то буду считать, что ты от работы от­лыниваешь! — строго выговаривал князь, глядя в лицо посадника, который, судя по его поведению, был и смущен, и растроган такими словами и вниманием к нему.

Как только гости уселись на широкую, гладко выст­роганную лавку, опередив мужа, который открыл рот, чтобы что‑то сказать, хозяйка, слегка поклонившись, будто извиняясь за то, что встревает в важный разговор, но вместе с тем весьма решительно произнесла:

— Рады мы с Василием Алексичем, вас, гости дорогие, к трапезе пригласить, попотчевать от всего сердца.

— Да–да. Михаил Ярославич, в самый раз вы с Его­ром Тимофеевичем к столу угодили, — поспешно заговорил посадник и, увидев, как гости, не ожидавшие та­кого поворота событий, обменялись взглядами, еще не решив, принимать ли это приглашение, продолжи настойчивее: — Вы же сами обещались. В кои‑то веки соберетесь. Все дела да случаи, а тут как раз у хозяйки моей угощение готово.

Князь, хорошо понимая, что все ждут его слова, об­вел горницу задумчивым взглядом и решил, что и в са­мом деле можно подкрепиться: в свои палаты он наме­рен вернуться не скоро, да и воеводе не годится на пус­той желудок за дело браться.

— Что ж, быть по–вашему, — махнул он рукой и улыбнулся хозяйке, которая вся вытянулась, ожи­дая, что скажет такой важный гость.

— Вот и ладно, — произнесла она тихо, на мгновение склонила голову и, выпрямившись, с довольным лицом быстро вышла за дверь.

Следом за матерью проскользнула и Вера, а через мгновение уже вошла с белоснежной камчатной ска­тертью, которой тут же накрыла широкие, плотно при­гнанные доски стола.

— Вот ведь, княже, мы с тобой не думали, не гада­ли и на пир попали, — проговорил воевода, демонстра­тивно почесал затылок, усмехнулся. — Экая напасть.

— Какая ж это напасть, Егор Тимофеевич? Тебе ли о том говорить. Побойся Бога! Ты ж мне сколько раз обещал, что хлеба, соли в моем доме отведаешь, а все мимо ездишь, а коли заглянешь, так и то на бегу, меж делом. Все спешишь куда‑то, — с шутливой обидой в голосе ответил на сетование воеводы посадник.

— Видишь, Василь Алексич, не случилось бы сча­стья, да несчастье помогло, — примирительно сказал князь.

Он понял, что теперь уж им будет не до серьезных разговоров, и, почувствовав за шутливыми словами посадника хорошо скрываемую обиду, поддержал сво­его воеводу в этой вроде бы несерьезной перепалке.