У одного из туземцев в носу было огромное, сделанное из раковины кольцо, другой удовольствовался костью, уродливым образом приподнимавшей ему ноздри. Синие и красные рубцы, следы татуировки, шли от плеч к пояснице и переходили затем на грудь и живот. Дикари были вооружены длинными, метра в два, копьями из бамбука, рукоятки которых украшали перья казуара [121], и луками из каштанового дерева с тетивой из индийского тростника; с костяными наконечниками стрелы, очень легкие и прямые, метра в полтора длиной, были сделаны, как и копья, из бамбука. (По словам заслуживающих доверия путешественников, все эти атрибуты войны, столь грозные на вид, в действительности не слишком опасны, так как папуасы не очень хорошо ими владеют.)

Дикари спокойно выдержали взгляд чужеземцев, затем с жалобным видом ударили себя по животу, что во всех странах мира означает: «Я голоден». Фрике прекрасно понял этот выразительный жест их нежданных гостей и тут же с улыбкой проговорил:

— Вы пришли очень кстати. Вчера мы не смогли бы пригласить вас к столу, сегодня дела обстоят иначе. Как сказал бы Пьер Легаль, нынче наш бункер полон. Но не подумайте, что я — пустозвон, прошу к столу. — И парижанин указал изголодавшимся гостям на запеченное в бамбуковом котелке саго, остатки кенгуру, гроздья бананов и большой кусок почки саговой пальмы.

Описать выражение блаженства, появившееся на лицах островитян при виде подобной щедрости, было бы невозможно. Их толстые губы расплылись в широкой улыбке, обнажив при этом крепкие зубы, эмаль которых никогда не знала бетеля. Затем не теряя времени они принялись за еду с быстротой, указывающей на то, что челюсти вновь прибывших обладают невероятной силой.

Поглощение пищи изголодавшимися гостями длилось добрых четверть часа. Целых пятнадцать минут слышно было, как их зубы перемалывают предложенные им блюда, при этом незнакомцы гримасничали, раскачивались, переступали с ноги на ногу, стараясь схватить куски побольше. Наевшись до отвала, они оба с удовольствием произнесли «уф» и, поглаживая себя по еще недавно впалым, а теперь вздувшимся животам, заговорили на непонятном языке, что очень огорчило Фрике, который был бы рад перекинуться с ними несколькими словами. Но тут, к его удивлению, Виктор, при виде невероятной прожорливости туземцев отошедший в сторону, преодолев страх, подошел к ним и что-то сказал в ответ.

— Ты говоришь на языке этих дикарей? — спросил удивленно Фрике.

— Нет, Флике, дикали говолили немного малайски. Я немного понимаю малайски.

— По-малайски! Значит, неподалеку отсюда находится более или менее цивилизованное место. Черт возьми! Это меняет наше положение.

К сожалению, на деле все оказалось намного сложнее. Гости наших мореплавателей, с трудом изъясняясь по-малайски с помощью усердного переводчика, в роли которого выступал Виктор, рассказали нашим друзьям очень печальную историю.

Эти два голодных туземца были каронами [122]. Указывая на запад, они сказали, что шли очень и очень долго. Их братья были убиты и съедены врагами, сильными врагами, воевавшими с ними уже давно. Оставшись вдвоем, бедолаги шли теперь куда глаза глядят.

— Я бы скорее предположил, — сказал Фрике, когда Виктор кончил с переводом, — что им самим, не раздумывая, можно вполне вручить дипломы заслуженных каннибалов. Спроси-ка, едят ли они человеческое мясо?

Услышав этот вопрос, дикари от души рассмеялись. Их отталкивающие, уродливые лица осветила улыбка вожделения, и они поспешили дать утвердительный ответ, словно людоедство было самым обычным делом на свете.

— А много ли людей ими съедено?

Один из них вытянул вперед обе руки, указывая, что он десять раз участвовал в подобных пиршествах. Второй же сперва указал на свои ноги и лишь затем вытянул руки.

— Если я правильно понял, это составляет двадцать. Ну и ну! Хорошенькое дело. Удивительный способ решать социальные проблемы и вопросы населенности острова.

После долгого разговора, в котором главную роль играли не слова, а жесты, Виктор сообщил, что кароны уверяют, будто никогда не едят первого встречного, они едят лишь убитых в бою врагов.

— Весьма тонкое различие, — заметил Фрике. — Но кто знает, быть может, голод, который всегда мучит этих несчастных, является главной причиной существования столь чудовищного обычая.

— А саго, — рассудительно возразил Пьер Легаль. — Им стоит только руку протянуть… Раз в десять дней человек способен обеспечить себя пропитанием…

— Я ни в коем случае не собираюсь искать им оправдания, но…

Резкий свист прервал речь Фрике, и длинная стрела с зазубринами впилась в ствол банановой пальмы прямо над головой одного из каронов. Бедняга, дрожа от страха, упал на землю. Пьер и Фрике схватили ружья и приготовились к бою.

— Ну что ж, — проговорил Фрике, — последние дни были слишком спокойны. Придется снова браться за оружие.

Нашествие папуасов. — Пьера Легаля и его друга Фрике принимают за каннибалов. — Вождь племени Узинак. — Удивительные способности парижанина. — Неожиданный концерт. — Любовь папуасов к музыке. — Жители Новой Гвинеи могут почти не спать, — Шедевры папуасского кораблестроения. — Рабство в стране папуасов. — Жители гор и жители прибрежных районов. — Разные характеры и разные нравы. — Поселок на сваях. — Как взобраться в подобный дом. — Опасность неосторожного шага. — Лишь акробат способен пройти по такому коридору.

Человек двенадцать папуасов, вооруженных луками и стрелами, выскочили из леса и окружили охваченных ужасом каронов. Европейцы, не изменяя своему принципу соблюдать осторожность и, насколько возможно, проявлять миролюбие, не стали первыми вступать в бой. Папуасы же, интересующиеся, видимо, только каронами, заколебались при встрече с белокожими, присутствие которых в таком месте и в таком обществе весьма их озадачило. Они посовещались, странно при этом жестикулируя, затем, поняв, что Фрике и Пьер настроены очень решительно, и, главное, увидев в руках у них, вероятно, уже знакомые ружья, направили весь свой гнев на несчастных негритосов, позеленевших и оцепеневших от страха; подобно зверям, попавшим в западню, несчастные даже не пытались защищаться.

Папуасы, не обращая внимания на белокожих, тесным кольцом окружили каронов и, схватив их за косы, приставили им к горлу свои «педа», те самые сабли, без которых папуасы никогда не покидают свои жилища и которые используются ими в самых разных целях. Они готовы уже были отрубить пленникам головы, но Фрике и Пьер не дали совершиться этому убийству. Боцман, действуя, как всегда, методично, тыльной стороной руки сбил с ног одного из убийц и на лету схватил его за руку, державшую саблю. Фрике же поступил куда более оригинально: он уложил на спину второго, удачно подставив ему подножку.

Нападение белых окончательно сбило с толку чернокожих; они, хотя этому трудно поверить, были скорее удивлены, нежели возмущены.

Пока виновники неудавшегося нападения смущенно поднимались, остальные с почтительной робостью отступили на несколько шагов, а тот, кто, вероятно, был их вождем, опустив копье, обратился к европейцам. Говорил он, сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией: оратор ткнул пальцем в сторону оцепеневших от страха каронов, сделал вид, что отрубает им головы, затем широко открыл рот, указывая то на европейцев, то на негритосов.

— Черт меня побери! — воскликнул Фрике, который, хотя и был явно рассержен, не мог удержаться от смеха. — Этот дикарь принимает нас за людоедов!

— Им что, наплевать на законы Республики? [123]— вмешался Пьер Легаль. — Меня, примерного моряка, целых тридцать лет питавшегося бобами и салом, какой-то чернокожий считает людоедом!

— Послушай, — обратился Фрике к вождю, — вы, должно быть, глупее, чем я думал. Если бы мы ели человеческое мясо, зачем бы нам тратить столько сил на заготовку саго, а потом, кароны не слишком аппетитны… Я бы предпочел грызть землю или подошвы своих башмаков, чем прикоснуться к их мясу.