В этой очаровательной деревушке, расположенной на склоне горы среди величественной тропической природы, нашим друзьям, с которыми так жестоко обошлись представители цивилизованного мира, бедные дикари оказали радушное гостеприимство. Отсюда открывался чудесный вид на море, а потому Пьер и Фрике могли внимательно следить за тем, что происходит на рейде.

На восьмой день утром какой-то корабль на всех парусах вошел в гавань. Невозможно было разглядеть, под каким флагом он шел, но безошибочный глаз Пьера узнал его.

— Голландская шхуна, черт побери. Капитан избавился от груза и теперь зашел в порт пополнить свои запасы.

— Прекрасно! — воскликнул Фрике. — Мы не станем здесь долго задерживаться, завтра же попрощаемся с нашими хозяевами и вернемся на берег, приняв, естественно, все необходимые меры предосторожности.

— Вот как, это что-то новое.

— Да, мой друг! Завтра вечером мы отправляемся на Суматру.

Фрике и не думал хвастаться. — Удавшийся маскарад. — Что думала мамаша Бигорно о приготовлении яичницы. — В открытом море. — Заснувший вахтенный. — Два «португальских таможенника» берут корабль на абордаж. — У парижанина действительно железная хватка. — На этот раз Фрике не шутит. — Положение осложняется. — Страшный удар саблей. — Отплытие на Суматру. — Простой переход в двадцать пять градусов. — Вор у вора дубинку украл. — Страшное известие.

Хотя у Фрике, чистокровного парижанина, не было среди предков ни одного гасконца, его смелое утверждение можно было принять за истинно гасконское хвастовство. Слова «завтра вечером мы отправляемся на Суматру» озадачили Пьера Легаля. Боцман долго не мог уснуть, стараясь разгадать, что скрывается за этой фразой.

«Завтра отправляемся на Суматру… Причем не через неделю или месяц, а именно завтра, — размышлял он, — не в Китай или еще куда-нибудь, а на Суматру. Так сказал Фрике, а значит, так и будет. Но сейчас мы находимся на высоте тысячи метров над уровнем моря в жалкой хижине туземцев, у нас всего-навсего несколько голландских монет, чуть больше двенадцати франков, да еще два мундира таможенников… К тому же отношения с местными властями прескверные, — стоит только появиться в городе, и нас тут же схватит первый патруль. Да уж, этому парню сам черт не брат. Можно не сомневаться, он сыграет с этими бездельниками одну из своих шуточек. Одним словом, поживем — увидим. Нечего мне голову ломать, а то и свихнуться недолго. Пора спать».

Моряки, привыкшие к несению вахты в разное время суток и ко всевозможным корабельным шумам, засыпают как правило, мгновенно. Пьер Легаль закрыл глаза, решив не мучить себя, и вскоре громко захрапел. Ему снились дирижабли, подводные корабли, дрессированные киты, на спинах которых трое друзей плыли в паланкинах… Разбудил его голос Фрике.

— Быстрей! Свистать всех наверх, — кричал тот во весь голос. — Поторапливайся! Уже рассвело.

Молодой человек широко распахнул дверь, и веселые солнечные лучи ворвались в их жалкое убежище. Кит, на котором путешествовал Пьер, разом исчез. Боцман открыл глаза, крепко выругался, тут же вскочил, словно в нем сработала какая-то пружинка, и сжал кулаки, готовясь к бою.

— Тысяча чертей! Видно, в этой стране живут одни только таможенники! Подожди, я научу тебя хорошим манерам.

Таможенник громко рассмеялся и сделал такое антраша [180], что ему позавидовал бы любой танцор. По этой джиге и безудержному смеху Пьер догадался, что перед ним его друг Фрике. На парижанине был темно-зеленый мундир с желтым кантом, на голове — кепи, кожаный пояс с саблей на боку перетягивал талию. Фрике, можно сказать, полностью преобразился и выглядел настоящим таможенником. К тому же он позаимствовал краски у своих хозяев и загримировался не хуже заправского артиста.

— Ну, как ты находишь, дружище? Хорошо ли я выгляжу? Если даже ты меня не узнал, смогу ли я спокойно в таком виде пройти по набережной?

— Просто невероятно! Нет, никогда ничего подобного я не видел. Силен же ты, парень!

— А теперь твоя очередь. Натяни второй мундир. И не медли. Теперь дорога каждая минута.

— Шутишь? В таком виде я буду похож на жандарма во время сельского праздника или же на музыканта из пожарной команды.

— Да нет. Все будет хорошо! Ты будешь похож на таможенника старого закала, старого, лохматого, злого пса, не в обиду тебе будет сказано.

— А если мы встретим других… настоящих таможенников?

— Не бойся. Днем будем избегать людных мест, а когда доберемся до гавани, опасаться будет уже нечего.

— Значит, мы должны добраться до моря?

— Конечно же, черт возьми! Не думаешь же ты, что до Суматры можно добраться пешком?

Тем временем Пьер, бурча, успел переодеться. В этом странном мундире он действительно выглядел великолепно. Немного грима, и боцман стал совершенно неузнаваем.

— Гм, — пробурчал он, — если бы мои старые товарищи встретили меня, то приняли бы за попугая или решили бы, что начался карнавал.

— Тем лучше! Значит, наш маскарад удался. Остается только попрощаться с нашими хозяевами и взять курс на гавань. Путь наметим отсюда, с высоты птичьего полета.

Оба друга вместе с Виктором попрощались со славными островитянами и покинули деревню, взяв с собою всего лишь несколько пшеничных лепешек, — этого должно было хватить до того часа, когда наступит развязка.

— Ты понимаешь, что мы рискуем жизнью? — спросил Фрике.

— Если ты думаешь, что сообщил мне что-то новое, то ошибаешься, — с редким спокойствием ответил Пьер. — С тех самых пор, как мы покинули Макао, мы только и делаем, что рискуем жизнью.

— Я говорю тебе это для очистки совести, на случай если нам придется отправиться на тот свет.

— У меня на родине мамаша Бигорно, прекрасная кулинарка, утверждает, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц.

— Совершенно с ней согласен.

— Я тоже. Главное, не оказаться в роли разбитых яиц. А вообще, мы с тобой и не такое повидали. Справимся и на этот раз.

— К тому же люди обычно склонны преувеличивать опасности, угрожающие тем, кто вроде нас не боится приключений.

— Да, ты прав. Так, добропорядочные буржуа в больших городах, например в Париже, покрываются холодным потом даже при одной только мысли, например, о путешествии. Отправиться из Кале в Дувр представляется им героическим поступком, а перед отъездом из Марселя в Алжир они уже составляют завещание, не понимая, что смерть подстерегает нас на каждом шагу и, быть может, по дороге к нотариусу простой горшок с цветами или водосточная труба свалится бедняге на голову.

— И разбойники ночью могут напасть… а всякого рода эпидемии… пожары… А крушения поездов…

— Черт побери, если собрать все это вместе и сравнить с морской прогулкой, то окажется, что разница не так уж велика.

— Одним словом, гораздо проще вдвоем взять судно на абордаж, чем уцелеть во время эпидемии холеры.

— Ах, вот оно что! Все понятно! Твой план великолепен. Теперь я тоже не сомневаюсь в успехе.

— Да?

— Конечно! Неужели мы не сможем зацепить одну из этих шаланд?

Было около трех часов дня, когда оба европейца вместе с Виктором увидели наконец жалкие лачуги, громко именуемые городом Дили. Как и всегда в этот час, местные жители наслаждались в своих гамаках послеобеденным отдыхом. На улицах можно было встретить лишь нескольких малайцев. Они, словно саламандры, не боялись палящего солнца и, сидя на корточках на раскаленной набережной, со свойственным их племени азартом во что-то играли.

Фрике окинул взглядом порт, и лицо его выразило разочарование. На якоре стояло лишь с полдюжины американских и малайских торговых кораблей, рядом с ними видно было несколько парусников с острова Целебес [181], постоянно курсирующих между Купангом, Дили и Макасаром.

— Вот неудача! Ее тут нет!