Результатом долгих раздумий было то, что Хад вновь принялась пить. А поскольку обе девочки и Малыш не могли сдержать жалобных вздохов, она принялась их колотить. На просьбу дать хлеба она отвечала сильным толчком, сбивавшим жертву с ног, на мольбы — градом ударов. Это не могло длиться бесконечно. В кармане у Хад звенело несколько шиллингов, следовало бы их потратить хоть на что-нибудь из пищи, поскольку в долг ей уже нигде не дадут…

«Нет… нет! Нет!… — повторяла она. — Да чтоб они все передохли, выродки!»

Был октябрь. Внутри лачуги — настоящая коллекция щелей! — было холодно; сквозь крышу, кое-как прикрытую соломой, как редкие волосы закрывают лысину старика, хлестал дождь. Ветер выл под половицами. И уж конечно не жалкому огню горящего торфа было поддержать внутри сносную температуру. Сисси и Малыш тесно прижимались друг к другу, не в силах согреться.

В то время как больная крошка металась в жару на охапке соломы, мегера ходила взад и вперед неуверенными шагами, натыкаясь на стены, избавившись от Малыша, которого она пинком загнала в угол. Сисси только что опустилась на колени около больной, чтобы смочить ей губы холодной водой. Время от времени она бросала взгляд на очаг, где торф мог в любую минуту погаснуть. Чугунка на треножнике не было, да и положить в него было нечего.

Хад продолжала брюзжать:

— Пятьдесят шиллингов!… Попробуйте-ка прокормить ребенка на пятьдесят шиллингов!… А если я попрошу прибавки у сухарей из приюта, они пошлют меня к дьяволу!

Вероятнее всего, так бы и случилось. Но даже если прибавку и удалось бы получить, все равно три несчастных существа не увидели бы и лишней крошки.

Еще накануне было покончено с остатками «stir-about», грубой каши из овсяной муки, сваренной на воде, и с тех пор в лачуге никто ничего не ел — как сама Хад, так и дети. Она держалась на джине и решила не тратить на пищу ни пенни из припрятанных денег. А как же быть с ужином? Ничего, сойдут и картофельные очистки, подобранные на дороге.

В этот момент снаружи послышалось хрюканье. Дверь распахнулась. Какая-то грязная свинья, промышлявшая в округе, влетела в лачугу.

Голодное животное принялось шарить по углам, пофыркивая и дергая пятачком. Закрыв дверь, Хад даже не пыталась ее прогнать. Она лишь изредка взглядывала на свинью тем взглядом запойного пьяницы, который осмысленно ни на чем не задерживается. Сисси и Малыш встали, чтобы отойти в сторонку. В то время как животное рылось пятачком в мусорных отбросах, оно вдруг учуяло под сероватым торфом, позади погасшего очага, большую картофелину, случайно закатившуюся туда. Свинья набросилась на нее с довольным хрюканьем и схватила своими крепкими челюстями.

Малыш заметил чудесную находку. Большая картофелина! Он отнимет ее! Одним прыжком он бросился к свинье и вырвал картофелину, несмотря на опасность быть затоптанным или укушенным. Затем позвал Сисси, и дети мгновенно поделили добычу.

На секунду животное замерло, а затем яростно набросилось на ребенка.

Малыш попытался убежать с оставшимся куском картошки в руке; но без вмешательства Хад свинья, конечно, сбила бы его с ног и жестоко искусала, хотя Сисси и пришла ему на помощь.

До очумевшей пьяницы, молча наблюдавшей за всем происходящим, наконец-таки что-то дошло. Схватив палку, она изо всей силы огрела свинью по спине, но та, однако, решила не выпускать добычу. Нанося беспорядочные удары, Хад едва не разбила Малышу голову, и как знать, чем закончилась бы вся эта сцена, если бы не легкий стук в дверь.

Хад застыла как вкопанная. Никто и никогда еще не стучал в эту дверь. Подобная мысль вообще никому не могла прийти в голову. Да и зачем стучать? Достаточно просто поднять щеколду.

Дети забились в угол, жадно набивая рты остатками картофелины.

Стук повторился, на этот раз погромче. Он ничем не напоминал настоятельный стук солидного визитера. Какой-то нищий, попрошайка с большой дороги, явившийся за подаянием?… На ночлег?… Просить подаяние в такой-то лачуге!… Однако стук говорил о том, что у посетителя есть к обитателям хижины какое-то неотложное дело.

Хад выпрямилась, покачнулась, укрепилась на ногах и сделала угрожающий жест в сторону детей. Может, это явился инспектор из Донегола? Упаси Бог, чтобы Малыш и его подружка принялись вопить от голода!

Дверь открылась, и свинья вылетела из лачуги с душераздирающим визгом.

Человек, возникший на пороге, чуть было не упал навзничь. Он, однако, устоял и, вместо того чтобы рассердиться, был, казалось, готов принести извинения за назойливость. Его приветствие, похоже, в равной степени было адресовано и к грязной скотине, и к не менее замызганной хозяйке лачуги. Да и действительно, стоило ли удивляться, увидев свинью в таком свинарнике?

— Что нужно… и кто вы? — резко спросила Хад, загораживая дверь.

— Я агент, милая дама, — ответил пришелец.

Агент?… Непонятное слово заставило пьянчужку попятиться назад. Быть может, этот агент был и впрямь из приюта, хотя подобные визиты были столь редки, что еще никогда ни один инспектор и носа не показывал в поселке Риндок. Но как знать! Вдруг им там вздумалось устроить ревизию детей, переданных в деревню? Как бы там ни было, но стоило незнакомцу войти в лачугу, как Хад постаралась оглушить его своей болтовней:

— Извините, господин, извините!… Вы пришли как раз во время уборки… Вы только посмотрите, что натворили мои дорогие детки!… Они съели целую пинту мучного супа… Да-да, девочка и мальчик… Другая болеет… да… лихорадка никак не отцепится… Я вот все хочу съездить в Донегол за врачом… бедные крошки, я их так люблю!

Со своей дикой физиономией и свирепым взглядом Хад имела вид тигрицы, пытающейся прикинуться кошкой.

— Господин инспектор, — затараторила она вновь, — если бы приют мог дать мне немного денег на покупку лекарств?… У нас едва-едва хватает только на еду…

— Я совсем не инспектор, милая дама, — ответил господин елейным голосом.

— Кто же вы?… — спросила Хад весьма сурово.

— Страховой агент.

Это был один из тех агентов, что расползаются по ирландской глубинке как чертополох по бросовым участкам. Они неутомимо движутся от деревни к деревне, надеясь застраховать жизнь детей, но в подобных условиях это все равно, что застраховать их смерть. За несколько пенсов в месяц отцы или матери (какой ужас!), родители или опекуны, мерзкие создания типа Хад, приобретают уверенность в получении премии в три-четыре фунта в случае смерти маленьких страдальцев. Вот вам и мотив для убийства! Вот и побудительная причина для того, чтобы морить детей голодом, при катастрофическом росте детской смертности это явление вполне может стать национальным бедствием. Вот почему все мерзкие конторы, плодящие подобных агентов, господин Дэй, председатель суда присяжных, совершенно справедливо назвал бичом общества и школами порока.

С тех пор, правда, произошло заметное улучшение системы благодаря закону 1889 года, и надо надеяться, что создание «Национального общества по борьбе с актами жестокости по отношению к детям» уже в скором времени принесет свои плоды.

Но кто не удивится, не огорчится, не покраснеет при одной лишь мысли о том, что в конце XIX века подобный закон стал необходим для цивилизованной нации! Закон, обязывающий родителей «кормить детей, находящихся на их попечении, и даже в случае, если речь идет просто об опекунах или попечителях, они должны выполнять все обязательства по отношению к малолетним, живущим с ними под одной крышей» — под страхом наказаний, причем максимальное грозит двумя годами каторжных работ?

Да-да! Нужен был именно закон, и это в случае, где вполне должно было бы быть достаточно одних только природных инстинктов!

Однако в тот период, когда начинался наш рассказ, закона о защите детей, передаваемых сиротскими приютами сельским воспитателям, просто не существовало.