Как всем было весело сидеть за этим праздничным столом, — пусть подскажет читателю воображение! Радость была всеобщей. И даже Мердок искренне предавался веселью, что с ним случалось крайне редко. Выражалось это в том, что, когда все хохотали во все горло, он улыбался, и эта улыбка походила на солнечный луч в разгар зимы.

Что касается Малыша, то больше всего ему понравилась рождественская елка посреди стола — увитая лентами, со светящимися звездами, сверкающая и нарядная.

И вот бабушка сказала:

— Посмотри-ка хорошенько под елкой, Малыш… Мне кажется, там что-то должно быть специально для тебя!

Малыш не заставил себя просить, и какова же была его радость, как раскраснелись его щеки и засверкали глазенки, когда он «нашел» чудный ирландский нож в ножнах, прикрепленных к кожаному поясу!

Это был его первый рождественский подарок. До чего он был горд, когда Сим помог надеть ему пояс на куртку!

— Спасибо… бабушка… спасибо всем! — повторял Малыш, переходя от одного к другому.

Настал момент упомянуть о том, что фермеру Маккарти пришла в голову мысль предпринять некоторые шаги с целью выяснения гражданского состояния приемного сына. История Малыша, начиная с момента, когда сердобольные жители Уэстпорта избавили его от издевательств со стороны бродячего кукольника, была в общих чертах ясна. Но как жило это несчастное существо раньше? Сам Малыш имел весьма смутные представления о жизни у какой-то злой женщины, с одной или даже двумя девочками, где-то в деревушке близ Донегола. Поэтому господин Мартин направил свои поиски именно в эту сторону.

Полученные сведения ограничились следующим: в сиротском приюте Донегола сохранилась запись о полуторагодовалом ребенке, подобранном под именем Малыш и переданном затем на попечение одной из женщин, занимающейся воспитанием детей и проживающей в одном из поселков графства.

Попытаемся дополнить эти сведения некоторыми другими, собранными нами в результате более глубокого исследования. Это будет, однако, не более чем история многих несчастных детишек, покинутых в расчете на людское милосердие.

Донегол, с населением в двести тысяч душ, является, возможно, самым бедным графством во всей провинции Ольстер и даже в целой Ирландии. Всего лишь несколько лет назад там едва насчитывалось два матраца и восемь соломенных тюфяков на четыре тысячи жителей. На этих бесплодных северных землях нет недостатка в рабочих руках, но даже самый трудолюбивый из тружеников будет здесь работать впустую. Если проехать в глубь страны, то не встретишь ничего, кроме унылых оврагов, песчаных дюн, каменистых россыпей, развороченных торфяников, похожих на зияющие раны, заболоченных пустошей с нагромождением гористых отложений, Глендоуэны, Деррива, короче говоря, «испорченная страна», как выражаются англичане. На побережье фиорды и заливы, бухточки и заливчики образуют огромное количество воронкообразных углублений, куда врываются ветры морских просторов, своего рода гигантский гранитный орган, и океан играет на нем во всю силу своих легких, наполненный морскими бурями. Донегол стоит в первом ряду районов, подвергающихся натиску бурь, прилетевших из Америки и набравших силу на пути в три тысячи миль[122]. А еще — целая вереница шквальных ветров, которые они увлекают за собой! Чтобы сдержать страшные удары северо-западных вихрей, нужен был бы железный берег.

И действительно, залив Донегол, где находится рыбный порт, носящий то же название, изрезанный как челюсть акулы, должен поглотить эти атмосферные вихри, насыщенные мелкой водяной пылью. Поэтому маленький городок, расположенный в глубине залива, насквозь продувается ветрами в любое время года. И уж конечно слабый щит его холмов не может остановить разгул вольных ветров. С неослабной силой они набрасываются на поселок Риндок, в семи милях от Донегола.

Поселок?… Слишком громко сказано. Девять-десять лачуг, разбросанных на подступах к узкой горловине, изрытой горными потоками, — едва заметными струйками летом и бурными водоворотами зимой. От Донегола до Риндока — никакой наезженной дороги. Несколько едва намеченных проселков, доступных лишь для местных колымаг, запряженных ирландскими лошадьми, весьма осторожными при выборе дороги, надежными в поездках по горным тропам, да иногда для «jaunting-cars», открытых повозок. И если в Ирландии уже существует несколько железных дорог, то перспектива увидеть поезд, совершающий регулярные рейсы по графствам Ольстера, кажется весьма отдаленной. Да, собственно, и нужен ли он? Поселки и деревни чрезвычайно редки. Путешественник увидит скорее просто фермы, чем церковные приходы. Кое-где, правда, он заметит несколько замков, окруженных густыми зарослями, которые очаруют взор причудливыми очертаниями англосаксонской архитектуры[123]. Еще дальше к северо-западу, со стороны Милфорда, находится помещичья усадьба Каррихарт, расположенная на обширных угодьях в девяносто тысяч акров и являющаяся собственностью графа Лэйтрима.

Хижины или лачуги поселка Риндок, называемые в просторечье «cabins»[124], все, как одна, крыты соломой, расцвеченной порослями левкоев и молодила, — явно недостаточная защита от зимних дождей. Соломой покрывают лачуги из высушенного ила, с добавкой плохого щебня, и стены этих жалких жилищ всегда испещрены трещинами. Подобные, с позволения сказать, сооружения нельзя даже сравнить с негритянскими хижинами или избами камчадалов. Их нельзя даже назвать лачугами и развалюхами. Невозможно было бы даже себе представить, что такая конура может служить жилищем человеческому существу, если бы не струйка дыма, выходящая через конек крыши, поросшей бурьяном. Дым не является продуктом сгорания дров или угля — так сгорает торф, добытый на соседнем болоте — рыжеватого оттенка, сочащийся темной водой, с зеленоватым налетом вереска, из которого бедняки Риндока нарезают бруски топлива[125].

Таким образом, в этих бедных графствах все-таки не умрешь от холода, но вполне реален риск голодной смерти. Хорошо еще, если земля вдруг расщедрится на кое-какие овощи и фрукты. Здесь чахнет все, за исключением картофеля.

Ну а что же может добавить донеголский крестьянин к этому продукту? Иногда утку или гуся, скорее диких, нежели домашних. Что касается дичи, зайцев или куропаток, то она принадлежит лендлорду. Кроме того, по оврагам пасутся козы, дающие немного молока, в лужах похрюкивают свиньи с черной щетиной, умудряющиеся жиреть, роясь в жалких отбросах. Свинья тут — настоящий друг, член семьи, подобно собаке в более благополучных странах. «Ренту платит джентльмен» — гласит известное и совершенно справедливое выражение мадемуазель де Бове.

Вот как выглядит внутреннее убранство одной из самых жалких лачуг поселка Риндок: одна-единственная комната с двустворчатой дверью — створки ее искривились, и вся она источена червями, два отверстия, справа и слева, пропускают свет через перегородку из сухой соломы и служат одновременно для доступа воздуха; на полу (точнее, на земле) — «ковер» из грязи; на стропилах — спутки паутины; в глубине вырисовывается очаг с трубой до самой соломенной крыши; в одном углу — убогое ложе, в другом — подстилка. Что касается мебели, то чаще всего это колченогая табуретка, покалеченный стол, ушат, покрытый пятнами зеленоватой плесени, прялка со скрипучим колесом. Домашняя утварь ограничивается чугунком, глубокой сковородкой, несколькими мисками, никогда не мытыми, хорошо еще если изредка вытертыми. Двух-трех бутылок и считать не стоит — их наполняют водой из ручья, после того как выпиты джин или виски. И повсюду висят или валяются лохмотья, какое-то тряпье, уже совсем не напоминающее одежду; отвратительное белье, либо замоченное в ушате, либо сохнущее на конце шеста снаружи. На столе — неизменный пучок лучины, расщепляемой по мере надобности. Короче говоря, нищета во всем своем омерзительном обличье — нищета, бьющая в глаза, такая же, как и в бедных кварталах Дублина и Лондона, Клеркенуэлла, Сент-Гайлза, Мерилбоуна, Уайтчепела, ирландская нищета, загнанная в гетто в глубине столицы Ист-Энда! Однако воздух в горловинах Донегола не отравлен зловонием; здесь люди дышат живительной атмосферой гор; легкие не наполняются ядовитыми миазмами, смертоносными испарениями больших городов.