— Постарайтесь не подавать виду. Никто не должен догадаться, о чем мы сейчас говорим. Вы отдаете мне кейс и ух дите.

— Что?

— Только не смотрите на чемоданчик. За нами следят.

Он испуганно оглянулся.

— Не оглядывайтесь. — Она протянула руку к чемоданчику. — Давайте!

— Да неужто ты та самая баба… тьфу… женщина, которой я должен был передать эту посылочку?

— Не смотрите на чемодан!

— Да ты сама на него смотришь!

— Да, да… конечно.

Она достала из сумочки пудреницу с зеркальцем, сделала вид, что поправляет прическу. Он в это время встревоженно оглядывал зал: милиционер у входа, солдаты с прапорщиком, компания юнцов, паренек, с виду приблатненный, в кепочке, громадный, зверского вида командированный с раздутым портфелем…

Щелк — Кира закрыла пудреницу.

Вася вздрогнул, прижал к себе чемоданчик, спросил:

— А ты хоть знаешь, что в нем?

— Двести тысяч чеками Посылторга.

Между платформой, куда Лина Львовна сбросила свой вещмешок в первую послевоенную осень, и поселком, где она теперь преподавала в деревянной школе рядом с графским парком, протянулась узкая полоска пустыря.

Девочка, совсем еще кроха, закутанная в два платка, бежала через пустырь среди торчащих из-под снега стеблей прошлогоднего бурьяна. Было раннее утро, точнее, утро зимы сорок седьмого. Еще не рассвело. Цепочка расплывшихся фонарных огоньков дрожала над платформой, где стояли дощатые ларьки, скобяной и хлебный.

Девочка пробралась под локтями покупательниц и, встав на цыпочки, положила на прилавок хлебные карточки.

— Чевой-то?.. — ухмыльнулась продавщица. — Можете ими печку растопить. — И засунула в авоську буханку белого хлеба. Потом, подумав, еще буханку.

— Расщедрилась! — послышался веселый голос.

За спиной у девочки стоял большеголовый человек — тогда еще молодой Вася, без тысячерублевых мехов и мохеров, в обдергайчике-полупальтишке с цигейковым воротничком. Хромая — он и тогда хромал, — Вася прошел за прилавок и стал заталкивать в авоську девочки буханку за буханкой.

— Учись, Кирюша, пока я жив, — хохотал он при этом. — Дают — бери, не дают — хватай!

Кира, раскрыв рот, глядела, как авоська растягивается, превращаясь в длинную колбасу…

— Вася-фотограф, — объяснила продавщица женщинам в очереди, когда он с Кирой ушел. — Прохиндей редкий! А девчонка — участкового дочка. Вот он и выслуживается.

Кира с отцом и матерью жила на краю поселка в подмосковном теремке, обшитом вагонкой.

Вася-фотограф еще не успел обмести свои валенки, мама — смотать с Киры платки, как дверь в сенях хлопнула и вошел отец, в синей милицейской шинели с погонами лейтенанта, с полевой сумкой через плечо.

Увидев раздувшуюся сетку с невиданным уловом белых буханок, он нахмурился, замерзшими, непослушными пальцами выудил из авоськи одну буханку, от другой отрезал половину…

— Так ведь карточки отменили! — заорал на всю комнату Вася. — С сегодняшнего дня хоть сам жри, хоть свинью корми, никакая милиция, — он подмигнул участковому, — не запретит!

— Я не свинью выкармливаю. — Отец сунул ручки авоськи Кире в руку: — Тащи обратно… А ты, — прикрикнул он на маму, которая рванулась было к Кире, — почему не лежишь?

Мама болела — не выходила из дома.

Авоську схватил Вася, поволок ее к выходу:

— Ребенка бы пожалел, дурак! — У самой двери обернулся, крикнул: — Дураком и помрешь!..

Обитая войлоком дверь захлопнулась…

— Говорят, яблочко от яблоньки не далеко падает, — сказал Вася, запахивая сибирскую шубу, — но может откатиться… И довольно далеко. — Он оглядел Киру с ног до головы. — Вообще ты, девочка, неплохо упакована. — Он взъерошил мех на оторочке Кириного пальто и даже зачем-то на него дунул. — Где работаешь?

Кира пожала плечами: попробуй ответь…

— Понимаю, — усмехнулся Вася. — Наивный вопрос. Кто в наше время выглядит на свою зарплату?

Он что же… не расслышал о чемоданчике?.. У кого в наше время двести тысяч в “дипломате”, да еще чеками? Это же вдвое больше, почти полмиллиона, если на черном рынке…

— Не торопишься? — Подхватив под локоток, Вася вывел ее из зала.

Приблатненный паренек поспешил следом.

В третьей багажной секции толпились у ленты транспортера пассажиры хабаровского рейса. Приблатненный сюда не зашел…

— Гляди внимательно, — сказал Вася. — Если тут не окажется второго такого чемоданишки, значит, ты, мамочка, прозевала своего миллионера.

Лента пошла. Пассажиры подхватывали свои вещи и уходили. Вася снял две громадные сумки.

Лента остановилась — вещей больше не было, секция опустела.

— Надеюсь, ты на колесах? — сказал Вася. — А? Подбросишь?

У Киры уже иссякало терпение.

— Я же сказала: отдаете мне кейс и уходите.

Васе тоже надоело:

— Дура ты! Откуда в моем “дипломате” двести тысяч?

— Не знаете, что везете?

— Я в чужие чемоданы не заглядываю!

В колыхнувшихся стеклянных дверях отразилась фигурка Приблатненного. Он вещей не получал и никуда не уходил.

— А ты?.. — В голосе Васи звучало откровенное подозрение. — Ты-то почем знаешь, что в моем чемоданчике?

— Случайно выяснилось, что мы знакомы… — Кира говорила правду: это выяснилось действительно случайно. — И мне поручили вас встретить.

И это было правдой: поручили. Но вот кто поручил?

— Значит, ты та самая дама, которая должна была ждать меня на телеграфе? — Вася вздохнул вроде бы с облегчением.

— Я и ждала на телеграфе, — обрадованно подхватила Кира, — пока не выяснилось, что вы не вылетели в тот день из-за погоды.

Кира нарушила свой главный принцип: говорить только то, что было на самом деле, ничего не выдумывая, и сразу получила по заслугам.

— Вот что, Кирюшенька, — твердо сказал Вася, — никакого кейса я тебе не дам. Никто меня на телеграфе не должен был ожидать. Это я так сказал, для проверочки. Прости старичка.

С виноватым видом пригладил ладонью меховую оторочку Кириного рукава и нагнулся за своими сумками.

— Стоять! — скомандовала Кира шепотом. — Я сотрудник уголовного розыска.

Вася как будто ждал этого. Распрямился.

— Ну что ж! Не так обидно для твоего отца, как если бы ты с теми породнилась, чья это посылочка.

Ну вот и заговорили об отце. Этого разговора Кира особенно боялась.

Но Вася не стал продолжать.

— А пальтецо это и сапожки… австрийские, — спросил он, — тебе на Петровке выдали?

— Это мои вещи.

— Кто же ты по званию?

— Капитан.

— Значит, супруг приличный человек. — Вася подхватил обе сумки одной рукой, в другой по-прежнему крепко держал чемоданчик. — Пойдем, что ли, посидим…

Приблатненный за ними не пошел.

Вася выбрал укромный уголок с аэрофлотским узким диванчиком. Отсюда было видно кафе-бар, уютно поблескивающее кофейным автоматом. Сумки Вася поставил на пол, кейс — к себе на колени.

— Вот что, Кира. Посылочку я отдам только на законных основаниях. Как у вас там полагается: согласно ордеру в присутствии понятых. Ну, хотя бы… — Вася указал рукой на пассажиров, толпящихся у стойки кафе-бара. — Хотя бы этих…

Он привстал с явным намерением пойти позвать кого-нибудь.

— Сидеть!

— Ну чего ты дергаешься? Вошла в роль? Забыла, что ты из милиции? Кто тут за нами может следить, чудачка?

— Преступник. Причем очень опасный!

— Да что ты говоришь? — Он явно не желал принимать ее слова всерьез. — Но вряд ли теперь ему что-нибудь обломится. “Моя милиция меня стережет”, как сказал поэт.

— Поэт сказал “бережет”.

— Тоже красиво. Стеречь меня вроде бы не за что. А?.. Надеюсь, ты понимаешь, Кирюшенька, что я к этим деньгам не имею никакого отношения?

— Тем более надо отдать.

В ответ он еще крепче сжал ручку кейса:

— У дяди Васи пока еще честное имя, дядя Вася никогда людей не подводил. Мне доверили без счета, в запертом чемоданчике, сказали, там фигли-мигли, ну… цацки женские… бабушкино колечко… ложечки для варенья…