— Джиллиан когда-нибудь рассказывала, что к ней пристает какой-то мужчина? Следит за ней или что-то в этом духе? — спросила Лиска.

Смех ее собеседницы был полон горечи.

— Можно подумать, вы не знаете, какие они, мужики. Им ведь всем нужны трофеи, чтобы хвастаться перед другими.

Мишель шмыгнула носом, сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и вновь потянулась за сигаретой. Лиска обратила внимание, что ногти ее обкусаны до мякоти.

— А как насчет отношений с отцом? Они ладили?

Губы Мишель скривились в усмешке.

— Она его обожает. Правда, непонятно, почему.

— А вам он не нравится?

— Никогда его не видела. Но он контролирует каждый ее шаг, разве не так? Дом его, за учебу платит тоже он, врача выбирает он, платит ему тоже он. Совместный ужин каждую пятницу. Машина.

Лиска подумала, что не отказалась бы от такого папаши. Может, попросить Бондюрана, чтобы он ее удочерил?

«Эй, подруга, да ты опять о мужиках! Пора менять тему разговора», — мысленно одернула она себя.

— Мишель, скажите, а были на теле Джиллиан какие-нибудь приметы — родинки, шрамы, татуировки?

Собеседница смерила ее колючим взглядом.

— Откуда мне знать. Мы что с ней, любовницы?

— Значит, ничего, что сразу бы бросалось в глаза? Например, шрам на руке. Или татуировка змеи на запястье…

— Не замечала.

— Если бы была возможность еще раз побывать в квартире Джиллиан, смогли бы сказать, каких вещей не хватает? Как если бы она, например, уехала куда-то и взяла что-то с собой?

— Наверное, смогла бы, — ответила Мишель и пожала плечами.

— Отлично, в таком случае сейчас проверю, можно ли нам туда прокатиться.

Пока Мишель отпрашивалась на часик у босса, красавчика-итальянца, Лиска вышла, вытащила из кармана мобильник и позвонила Ковачу.

Воздух на улице свежий, морозный; дул ледяной ветер — в общем, стояла типичная ноябрьская погода. Можно даже сказать, день был очень даже неплох. Этакая бледная копия прекрасной погоды конца сентября — начала октября, когда Миннесота даст любому штату сто очков вперед по части красоты. Мальчишки каждый день после школы гоняли на велосипедах, пытаясь по максимуму использовать последние теплые деньки, прежде чем погода окончательно испортится, а до снега, когда из кладовки можно будет вытащить санки, тоже еще довольно далеко. Им крупно повезло, что зима еще не наступила.

— Лосиная избушка, — раздался в трубке сердитый голос.

— Я могу поговорить с Бычком? Говорят, у него член размером с мою руку.

— Господи, Лиска, неужели у тебя на уме только это?

— Да, и еще мой счет в банке. И мне не хватает ни того, ни другого.

— Кому ты это рассказываешь! А что у тебя нового для меня?

— Кроме желания трахнуться? Вопрос. Когда ты в понедельник ездил смотреть квартиру Джиллиан, ты вынул кассету из автоответчика?

— Он цифровой. Никакой пленки. И никаких сообщений тоже.

— Ее подруга утверждает, что звонила ей в субботу и оставила сообщение. Значит, его кто-то стер?

— Ага, а вот и тайна! Терпеть не могу тайн. А еще что-нибудь?

— Есть, а как же, — она заглянула сквозь окно внутрь кофейни. — Шекспир отдыхает.

— Она пыталась наладить свою жизнь, — сказала мать Лайлы Уайт. По ее лицу было видно, что она только и делала, что раз за разом повторяла ложь, в которую хотелось верить самой, но при всем желании это плохо получалось.

Мэри Мосс до глубины души жалела женщину.

Семейство Уайт проживало в небольшом поселке под названием Гленкоу. В таких местах, как это, сплетни — любимое всеми занятие, а слухи режут, как осколки стекла. Мистер Уйат работал механиком в магазине сельскохозяйственного инвентаря. Семья жила на краю поселка в аккуратном домике, перед которым выстроилось семейство бетонных оленей, а на заднем дворе болтались качели. Качели предназначались для внучки, которую они с женой воспитывали. Кайли, дочь Лайлы, четырехлетняя упрямица, которая не задумывалась над тем, куда подевалась мать. Пока.

— Она позвонила в четверг вечером. Тогда она уже слезла с наркотиков. Потому что они затащили ее на дно, — миссис Уайт поморщилась, как будто слова оставили горький осадок во рту. — А все этот мерзавец Остертаг. Он приучил ее к наркоте.

— Успокойся, Джинни, — устало произнес супруг, которому явно надоело слушать причитания жены. Это был высокий, крупный мужчина с глазами цвета линялых джинсов. Лицо типичного фермера, в глубоких морщинах, какие бывают у тех, кому приходится постоянно щуриться на ярком солнце.

— Не затыкай мне рот, — огрызнулась жена. — Всем в городке известно, что он приторговывает наркотой, а его родители делают вид, будто не замечают, какое дерьмо их сынок. Смотреть противно.

— Аллан Остертаг? — уточнила Мосс, сверяясь со своими заметками. — Ваша дочь училась вместе с ним в школе?

Мистер Уайт со вздохом кивнул. Было видно, что разговор для него в тягость, и он не может дождаться конца, чтобы начать вновь залечивать раны, в надежде, что больше никто не станет их вскрывать. Тем временем супруга продолжала трещать про семейку Остертагов. Мэри Мосс терпеливо ждала, когда она наконец закроет рот, прекрасно зная, что Аллан Остертаг никогда даже близко не проходил как вероятный подозреваемый в убийстве Лайлы Уайт и потому не представлял интереса.

— Скажите, а ваша дочь не говорила вам в то последнее лето, что встречается с каким-то конкретным мужчиной? — спросила она, когда миссис Уайт наконец закончила гневную речь. — Типа постоянного бойфренда? С кем-то таким, кто мог бы создать для нее проблемы?

— Мы уже отвечали на эти вопросы, — произнесла Джинни Уайт с легким раздражением. — Или вам было трудно все записать, что вы снова спрашиваете? Ну конечно, какая разница — одной убитой девушкой больше. Это же не ваши дети, — произнесла она, с явным намерением задеть за живое. — Почему-то когда убили нашу Лайлу, в новостях не передавали ни о какой следственной группе. Полиции не было дела…

— Неправда, миссис Уайт…

— Полиции не было никакого дела, когда наркоторговец избил ее прошлой осенью. Они даже не стали его трогать. Как будто наша дочь — это только наше личное дело, а вам она требуется лишь для отчета, — с горечью произнесла миссис Уайт, и глаза ее наполнились слезами. — Она никому нужна. Только нам, и все.

Мэри поспешила выразить соболезнование, прекрасно зная, что ее никто не станет слушать. Потому что никакое объяснение не способно преодолеть обиду, оскорбленные чувства, озлобленность, боль. Родителям девушки нет никакого дела до того, что расследование каждого убийства требует особого подхода и всегда отличается от расследования других преступлений. Для них важно другое: что дочь, которую они всем сердцем любили, выбрала не самую светлую дорогу в жизни. Что ушла из нее проституткой. Именно такой она останется в памяти мира, если ее вообще еще кто-нибудь помнит. Жертва номер один, судимая. Проститутка и наркоманка.

Они наверняка до сих пор в страшных снах видели газетные заголовки. И все надежды, какие у них имелись относительно будущего дочери, разбились вдребезги, так и не воплотившись в жизнь. И никому не было дела до того, что Лайла Уайт хотела стать психологом-консультантом, что она неплохо училась в школе и что она проплакала все глаза от того, что не может самостоятельно воспитывать дочь.

В папке, что лежала на соседнем сиденье, имелись фотографии Лайлы и Кайли на заднем дворе родительского дома. Карточки, где их лица светились улыбками, где на обеих были яркие бумажные колпачки в честь четвертого дня рождения девочки. Мать и дочь плескались в зеленом надувном бассейне. А три недели спустя кто-то самым зверским образом лишил жизни Лайлу Уайт, осквернил ее тело и поджег, словно мусорную кучу.

Жертва номер один, судимая. Проститутка и наркоманка.

Мосс мысленно проанализировала брошенные ей упреки. Не каждое совершенное в городе убийство требовало создания специальной следственной группы. Что не помешало тому, чтобы убийство Лайлы Уайт было расследовано самым тщательным образом. Им тогда занимался Ковач, а он, как известно, в лепешку разобьется, но дело сделает, независимо от того, кем была жертва, чем занималась, какую жизнь — праведную или нет — вела.