— Бондюраном и Брандтом займусь я, — пообещал Ковач, зная, что ему предстоит выполнить чертову прорву дел, даже больше, чем он сделал этим утром. — Я беру на себя самое паршивое, но нужно, чтобы кто-то поработал на периферии, так сказать. Переговорить с друзьями, знакомыми, ну и так далее. Чанк, ты с Хэмиллом сможешь взять на себя «Парагон»? Недовольные сотрудники и прочее, вы меня понимаете?

— У меня встреча через полчаса.

— Тогда, может быть, поговорим с теми, кто знал девушку во Франции? — предложил Типпен. — Вдруг федералы раскопают там что-нибудь. Ну, а мы займемся ее ближайшим окружением. С ней явно что-то нечисто. Вдруг кто-то из ее друзей назовет причину, у которой окажется имя.

— Позвони Уолшу. Спроси, чем он может помочь. Пусть покопается в ее медицинской карте. Элвуд, ты что-нибудь узнал в Висконсине о нашей свидетельнице? Скажи, это ее водительские права или нет?

— Она чиста. Я просил коллег выяснить ее телефонный номер, но такового не оказалось. Тогда я связался с почтой, и там сказали, что она уехала, не оставив нового адреса. Пролет по всем пунктам.

— С ней уже работал художник, чтобы составить фоторобот? — спросил Юрек.

— Кейт Конлан сегодня утром отвезла ее к Оскару, — ответил Ковач и встал. — Я съезжу, проверю. Нам лишь остается уповать на бога, чтобы у этой девчонки оказалась фотографическая память. Если мы сделаем прорыв в этом направлении, то наверняка спасем свои задницы от неприятностей.

— Нам нужны копии для прессы, причем как можно быстрее, — произнес Юрек.

— Займись этим. Во сколько ты организуешь показ «Разыскивается по всем Соединенным Штатам»?

— В пять.

Ковач посмотрел на часы. Время сегодня летело вдвое быстрее обычного, а вот результатов — кот наплакал. Если не сказать, что они вообще не сдвинулись с места. Время же работает против них. Любой коп знает, что после первых сорока восьми часов расследования шансы на разгадку преступления начинают стремительно уменьшаться. А вот количество информации, которую необходимо собрать, изучить и обработать в начале расследования, особенно если это убийство сразу нескольких человек, способно похоронить вас под своей лавиной. Стоит же упустить какую-то мелочь, и на успехе всего дела можно ставить крест, потому что важный ключик к разгадке преступления будет утерян.

Снова запищал пейджер. На нем высветился номер лейтенанта.

— Все, кто могут, встречаются здесь в четыре часа, — сообщил Ковач, хватая со стула куртку. — Если будете на улице, звоните мне на сотовый. Я ухожу.

— Похоже, что она не слишком уверена в себе, Сэм, — сказал Оскар, подводя его к наклонному чертежному столику в небольшом кабинете, до отказа забитом всякой всячиной, отчего он казался еще меньше. Бумаги, книги и журналы занимали каждый свободный уголок, высясь то здесь, то там многоэтажными стопками.

— Я изо всех сил пытаюсь добиться контакта с ней, а она уперлась, и ни в какую.

— Уперлась, потому что лжет или потому что боится?

— Боится. Сам знаешь, страх способен спровоцировать нежелание говорить правду.

— Ты снова в своем репертуаре, Оскар. Красиво говоришь.

— Образование — духовный источник нашего «я».

— Это верно, но ты в нем непременно утонешь, Оскар, — нетерпеливо заметил Ковач, вытаскивая из брючного кармана грязноватую таблетку антацида. — Ну, давай посмотрим твой очередной шедевр.

— Портрет еще не готов.

С этими словами художник снял непрозрачный защитный лист, открыв взгляду набросок, обещанный горожанам властями всех мастей и рангов. На подозреваемом была темная мешковатая куртка, скрывавшая телосложение, и толстовка с капюшоном, не позволявшим разглядеть цвет волос. Летчицкие очки скрывали разрез и цвет глаз. Форму носа понять было невозможно. Лицо средней ширины. Рот скрыт усами.

Ковачу показалось, что желудок его скрутило узлом.

— Это же вылитый Унабомбер![14] — воскликнул он и повернулся к Оскару. — Ну что, черт побери, мне с этим делать?

— Послушай, Сэм, я же сказал тебе, что портрет еще не готов, — ответил Оскар своим проникновенным бархатистым голосом.

— На нем солнечные очки! Была полночь, а она говорит, что на нем были солнечные очки! — рявкнул Сэм. — Иуда, мать его, Искариот! Да это может быть кто угодно! Любой — и никто! Да я сам подхожу под этот портрет!

— Я надеюсь еще немного поработать с Эйнджи, — невозмутимо ответил художник, не обращая внимания на вспышку Ковача. — Она не верит, что запомнила подробности, но я полагаю, что это так. Нужно только избавиться от страха, и все в конечном итоге станет на свои места.

— Мне не нужно «в конечном итоге», Оскар! У меня в пять часов чертова пресс-конференция, будь она неладна!

Он шумно выдохнул и быстро обошел кругом тесный кабинетик, переполненный всяким хламом, со злостью стреляя глазами по сторонам, как будто высматривал, что бы ненужное выкинуть. О боже, он совсем как Сэйбин, которому вынь да положь необходимые улики по первому же требованию… Весь день убеждал себя, что не стоит верить этой лживой, вороватой девчонке, которую они вынуждены считать свидетелем, и все-таки под броней цинизма уповал на то, что получит словесный портрет. Опыт двадцати двух лет службы и присущий оптимизм все еще живы в нем. Поразительно.

— Я работаю над вариантом портрета без усов, — сообщил Оскар. — Она не вполне уверена, что у этого типа были усы.

— Как можно сомневаться в наличии усов?! Они у него или были, или не были! И всех делов, черт побери! Нет, сегодня этот портрет показывать нельзя, — рассуждал Ковач, обращаясь главным образом к самому себе. — Придется это дело придержать. Завтра мы снова приведем эту красотку сюда и попытаемся выжать какие-нибудь новые подробности.

Краем глаза он заметил, что Оскар опустил голову чуть ниже — как будто спрятался в собственной бороде. Ковач перестал расхаживать по комнате и пристально посмотрел на художника.

— У нас ведь получится, как ты думаешь, Оскар?

— Я с удовольствием поработаю с Эйнджи. Мне ничего так не хочется, как помочь ей избавиться от страха и разблокировать память. Вступить в бой с памятью — первый шаг по нейтрализации негативной энергии. Что касается второго, договаривайся с Гриром. Он был здесь час назад и забрал копию фоторобота.

— Она видела его лицо пару минут в свете горящего человеческого тела, Сэм, — сказала Кейт, впуская Ковача в кабинет, не вполне уверенная, что тот поместится в тесной комнатке. Когда сержант бывал на взводе, он начинал расхаживать туда-сюда, чтобы выплеснуть накопившиеся эмоции. Для этого требовалось пространство.

— Света было более чем достаточно, и она посмотрела убийце прямо в лицо. Так что не надо ля-ля. Не поверю, чтобы его черты не отложились в ее памяти!

Кейт присела на край стола и скрестила ноги, убрав подальше мысли, что за них зацепится Ковач.

— Думаю, ее память значительно улучшится, если пообещать ей немного наличности, — сухо заметила она.

— Да ты что!

— Она откуда-то узнала о вознаграждении, которое Бондюран предложил за поимку преступника. Разве можно ее за это винить, Сэм? У девчонки в кармане ни гроша. У нее никого нет, ни друзей, ни родственников. Живет на улице, занимается бог знает чем, чтобы заработать на кусок хлеба…

— Ты объясняла ей, что награда будет выплачена лишь после того, как преступнику вынесут приговор? Нельзя приговорить к наказанию того, кто не пойман. А поймать убийцу мы сможем, лишь зная, как он выглядит.

— Знаю. Не надо меня ни в чем убеждать. Хочу тебя вот о чем предупредить: никаких наездов на Эйнджи, — сказала Кейт. — Она колеблется, Сэм. Один неверный шаг, и мы можем в два счета потерять ее — и в буквальном, и в переносном смысле. Ты сейчас и без того обижен на жизнь. Представь себе, что мы лишимся единственного свидетеля.

— О чем ты говоришь? По-твоему, мы должны кого-то к ней приставить?