Мэгги давно уже подметила, что Т.Г. редко и неохотно спускается в шахту. И это обстоятельство неприятно поразило ее. Выполняя свои прямые обязанности, он обычно проверял дневную выработку в конце рабочего дня, в другое же время застать его в шахте было невозможно.

— Нет. Мосес сама управится.

Мэгги быстро развернулась к нему всем телом, словно только этого и ждала.

— Хорошо! Но если ты поможешь, то дело пойдет гораздо быстрее!

Расчищая обвал на шахте, они действительно потеряли целую неделю драгоценного времени, а на носу была зима. Мэгги нервничала, когда Гордон пропадал где-то целыми днями и лишь под вечер приходил на шахту. Она не знала, чем он занимается, но, судя по всему, другой работы у него не было: слишком регулярно он появлялся каждый вечер.

«В привидение он не верит, сам говорил. Почему же не спускается в шахту? — ломала себе голову Мэгги. — Что его удерживает?»

— Я согласился работать управляющим, — ответил он. — Речи о том, что я буду сам работать на шахте, не шло.

— Все так! Все так! Но что же такого зазорного в том, что ты поработаешь? Ты же вообще в шахту не заходишь!

— Не хочу! Мосес на что? Справится! Нужна помощь, я готов хоть день и ночь просеивать, пусть только вывозят. Работы я не боюсь.

— Ради всего святого! — горячо заговорила Мэгги. — Я бы никогда не подумала, что ты белоручка! Где это видано, чтобы мастер отказывался спускаться в шахту?

Т.Г. равнодушно отвернулся. Он не обижался на нее. Пусть думает и говорит что хочет. Он согласился управлять шахтой, а не работать в ней.

— Белоручка! Чистоплюй! Неженка! Избалованный ребенок! — задетая за живое его упорством и безразличием, в запальчивости выкрикивала Мэгги.

Ей вдруг захотелось сейчас, немедленно вывести его из состояния апатии, которое сводило ее с ума.

Они одновременно вскочили на ноги, столкнувшись при этом носами.

— Ты назвала меня чистоплюем и белоручкой?!

— Потому что ты и есть чистоплюй и белоручка!

Они стояли друг против друга, гневно сверкая глазами.

— Ты думаешь, что напугал меня, да?

— Я ведь могу, если захочу!

— Ты? Да ты же труслив как заяц!

Несколько секунд они молчали, испепеляя друг друга взглядами.

— Ты вообще соображаешь, что говоришь?

— Разве это неправда? Скажи мне тогда, почему ты не хочешь спускаться в шахту? — настаивала она.

— Не хочу и не буду. И точка! Оставим эту тему.

— Нет, ты будешь работать в шахте!

— Не буду!

— Будешь!

Они даже не заметили, как перешли на крик.

— Один из нас должен быть в шахте. Нельзя все взваливать на плечи Мосес.

— На то у нее есть помощники!

— Но работа пойдет быстрее, если ты будешь спускаться вместе с ними в шахту! В конце концов, я тебе за это плачу!

— Ничего подобного! Ты мне платишь как управляющему. А работать в шахте я не обязан!

— Тогда я сама пойду в шахту! — в отчаянии выпалила она. — Буду там путаться у всех под ногами и всем мешать, потому что я ничего не смыслю в добыче золота!

Он пожал плечами, словно говоря: «Пожалуйста! Это как вам будет угодно!»

Мэгги разочарованно отвернулась от него:

— Трус ты.

— Ты можешь говорить все, что тебе вздумается.

Гордон вдруг подумал, что совершил непростительную глупость, согласившись на эту работу. Теперь если и Мосес обо всем узнает, а она узнает, если он будет спускаться в шахту вместе с ними, то наступит полный крах.

Гордон молча развернулся и хотел уже уйти, но Мэгги не пустила его, ухватившись обеими руками за полы его куртки.

— Ладно, — примирительно сказала она. — Мы вместе будем спускаться в шахту, пока, по крайней мере, не расчистим завал и не начнется добыча.

Она тяжело вздохнула, и взгляд, помимо воли, скользнул в сторону шахты. Мэгги уже начинала ненавидеть свою шахту. На ней действительно лежало проклятие!

— Привидение наверняка не станет являться, если в шахте нас будет двое. Так что пусть тебя это не волнует.

— Меня совсем не это волнует, — смущенно оправдывался Гордон.

— Что же тогда? Ну скажи мне, ради Бога! Что? Давай не будем играть в кошки-мышки. Время-то идет.

Казалось, наступило подходящее время для откровенного разговора. Т.Г. понимал это, но все равно медлил.

— Хорошо! — Гордон снял шляпу и почесал затылок.

«Вот ведь настырная, даже, пожалуй, слишком настырная! Все выведает!»

Рука машинально потянулась к левому карману с заветной фляжкой, которая не раз спасала его в такую минуту. Фляжки на привычном месте не оказалось.

— Горди, ну же!

— А… была не была… — Он отчаянно махнул рукой. — У меня клаустрофобия.

У Мэгги даже перехватило дыхание. Она так и знала, с самого начала догадывалась, что что-то здесь не так. И точно: он неизлечимо болен! Первый мужчина, который ей на самом деле нравился, неизлечимо болен! И тут мысль, еще ужаснее прежней, мелькнула у нее в голове: «Он умирает!»

— Боже мой, Горди… сколько?..

Его лицо словно окаменело. Под кожей медленно перекатывались желваки.

— Четыре с половиной года.

Ей казалось, что небо вдруг обрушилось на землю. Ему осталось четыре с половиной года! А он еще так молод, полон сил.

— Прости, — еле слышно пролепетала она.

Мэгги готова была пойти на любую жертву, чтобы облегчить его страдания и скрасить последние годы его жизни.

— Когда ты узнал об этом?

Брови Гордона удивленно взметнулись.

— Четыре с половиной года назад.

Он знает, он все знает уже четыре с половиной года! Она чувствовала, как ужас железным обручем сжал ее сердце.

— Сначала я никак не мог понять, что происходит, — охотно заговорил Гордон. Как только он открылся ей, ему вдруг стало легко и свободно, как гора с плеч.

— Каждый раз, спускаясь в шахту, я чувствовал, что задыхаюсь.

— Ой!.. — участливо всхлипнула она.

«Это же страшная болезнь легких!» — Мысли одна ужаснее другой мелькали в ее голове.

— Однажды меня так схватило, что я потерял сознание. Приятель, с которым я тогда работал, вынес меня из шахты и позвал врача. Тогда-то я и узнал обо всем.

У нее защемило сердце. Неужели чахотка?

— Как это все, должно быть, ужасно!

— Да ничего ужасного. Просто мне было чертовски неловко.

Она бросила не него полный сочувствия взгляд. «Боже мой! Такой смешной! Мужественный и в то же время такой восприимчивый и чувствительный. До неловкости ли, когда умираешь».

Он вдруг заметил ее испуганный страдальческий взгляд и догадался, что они не поняли друг друга.

— Мэгги…

— Да, Гордон?

— Ты знаешь, что такое клаустрофобия?

В то время этот термин еще только начинал входить в обиход. Само явление было лишь недавно открыто медициной, и болезнь Гордона могла так и остаться для него неразгаданной тайной, но ему повезло: он попал к молодому талантливому врачу, недавно окончившему курс обучения в Бостоне.

Мэгги почувствовала страшную слабость. А ведь хотелось в трудную для него минуту стать ему опорой. Но, хрупкая от природы, она не могла преодолеть себя.

— Нет, не знаю, — еле слышно ответила она.

— Клаустрофобия — это боязнь замкнутых пространств.

Она кивнула, не совсем понимая смысл сказанного, и тяжело вздохнула, подумав: «Как бы там ни было, смерть будет еще более ужасной».

Обхватив рукой подбородок, он пояснил:

— Это просто болезнь. От нее не умирают. Я падаю в обморок, когда спускаюсь в шахту, потому что не могу находиться в закрытом со всех сторон месте.

До нее не сразу дошел смысл сказанного. А когда Мэгги наконец поняла, то чуть не задохнулась от счастья.

— И все? И это все? Ты боишься замкнутых пространств?

Гордон быстро посмотрел на нее, и в его взгляде сквозила досада.

— Ты считаешь, этого мало? — обиженно спросил он. Картины прошлого живо промелькнули в его сознании. Он потратил все, что у него было, на шахту. И вдруг выясняется, что он не может в нее спуститься! Это был страшный удар! Гордон впал в отчаяние. Началась черная полоса в его жизни.