Судорожно скорчилось лицо мисс Мэсон. Ее ум ничего не мог представлять, кроме крайностей, и для нее мысль о бедности заключала в себе что-то особенно ужасное: нищенская жизнь с необходимостью в настоящем зарабатывать иголкою насущный хлеб, а в будущем — надежда получить место в богадельне.

— Но как бы мы ни были бедны, Ланцелот, — сказала она шепотом, — все равно я люблю вас. Что ж такое? Я буду носить платья без особенных украшений и не настоящие кружева. Наверное, вы не сумеете различить настоящее кружево Valenciennes от imitation. Потом я выучусь сама делать пироги и пуддинги и стану приучаться к экономии. Притом же опекун дал мне множество бриллиантов: мы можем их продать, если вы хотите. Для вас, Ланцелот, я готова прилежно работать, как та бедная швея в поэме — помните ли? «Шей, шей, шей отвороты, ластовицы и рубцы». Видите ли, голубчик мой, о рубцах-то я не беспокоюсь: их очень легко делать, если пальцы не уколоты и на нитке узелков нет, но за ластовицы я ужасно боюсь: мне кажется, я никогда не научусь их вшивать. Но прошу вас об одном, Ланцелот, обещайте мне, что всегда будете любить меня! — скажите, что вы не ненавидите меня за то, что я бедна?

Молодой человек взял нежную ручку, с мольбою положенную на его руку, и нежно пожал ее.

— Я был бы ужасным скотом, если б не чувствовал благодарности за вашу любовь, милая Лора, — сказал он, — я никогда не желал, чтобы вы были богаты и не принадлежу к числу людей, которые способны дойти до такой низости, чтобы брать жену ради приданого. Одного только я желал… я желал получить свою собственность, — прошептал он с душившей его яростью — Со всех сторон я обманут и ограблен, тысячи оскорблений я испытал только потому, что терплю недостаток в деньгах. Но поверьте, моя дорогая Лора, я постараюсь быть добрым мужем.

— И непременно будете! — воскликнула Лора, тронутая и обрадованная грустным и искренним тоном своего жениха, в первый раз приятно звучавшим ей какою-то особенною искренностью. Как это великодушно с вашей стороны, что вы говорите мне такие добрые слова! Но кроме доброты и великодушия, от вас ничего нельзя и ожидать… Вы станете великим художником, весь свет будет восхищаться вами, слава пройдет о вас повсюду, и мы будем счастливы и поедем путешествовать в Италию — не правда ли, Ланцелот?

С горьким смехом отвечал ей молодой жених:

— Правда, Лора, и чем скорее мы уедем, тем будет лучше. Богу известно, что теперь нет ни одного интереса, который привязывал бы меня к Англии.

После приезда француза, Ланцелот не показывался несколько дней в Толльдэль, к великому огорчению своей невесты, даже радостные заботы о приданом не могли утешить ее в отсутствии возлюбленного жениха. Безутешная бродила она по комнатам, посматривала из окна на обнаженные деревья, на печальные аллеи и декламировала стихи Теннисона, сочувствуя его грустным созданиям, потому что Ланцелот не приходил; тоска овладела ею, и она произносила тому подобные сетования.

Наконец она вышла прогуляться в холодный мрачный февральский день, покрыв голову тонким носовым платком, как достаточную защиту от ненастной погоды; ветер развевал ее светлые локоны, когда она стояла у калитки, ведущей из сада в поле и посматривала не идет ли ее жених через лес по узкой тропинке, где он обыкновенно ходил для сокращения дороги.

Это было 22 февраля: ровно двадцать один день оставался до того памятного дня, когда она станет женой Ланцелота. Рядом с Лорой стояла Элинор. Короткий зимний день был уже на исходе. Обе подруги молчали. Элинор была в самом мрачном настроении духа, потому что в этот самый день она лишилась своего друга и советника: Ричард Торнтон получил самые выгодные предложения от одного из эдинбургских театров, чтобы приготовить к Святой великолепные декорации и потому поспешил уехать в Шотландию вместе со своею теткой. В отсутствие своего верного союзника Элинор чувствовала всю свою беспомощность. Конечно, Ричард дал слово явиться по первому ее призыву, но расстояние, разделяющее их, так велико, да и ктоможет сказать, когда придет настоящая пора действовать? Одна, одна среди людей, не сочувствующих цели ее жизни? Элинор с горечью сознавала безнадежность своего положения.

Неудивительно, что задумчивая и грустная Элинор была не похожа на прежнюю веселую и добродушную подругу, которую Лора так сильно полюбила до приезда Ланцелота. Украдкой, почти со страхом, посматривала на нее Лора, удивляясь перемене, в ней совершившейся, и, размышляя, какая могла бы быть тому причина?

«Верно, она была влюблена в Ланцелота, — думала она, да и кто бы в него не влюбился? За опекуна моего вышла потому, что он богат, а теперь она раскаивается, зачем это сделала, и страдает от того, зачем я выхожу за Ланцелота. Ну что, если и Ланцелот все еще влюблен в нее, как герой страшного французского романа?»

В лесу начинало темнеть, когда две фигуры показались на узкой тропинке. Высокий и стройный молодой человек хлестал по кустарникам своею тросточкою, а с ним рядом бодро выступал коротенький и толстенький господин с кудрявыми черными волосами.

Лора немедленно узнала своего жениха даже и при наступавшей темноте, в его же спутнике Элинор тотчас узнала француза, путешествующего приказчика.

Дэррелль представил дамам своего приятеля.

— Мосье Виктор Бурдон — мистрис Монктон и мисс Мэсон, — пробормотал он торопливо. — Я думаю, Лора, вы считали меня большим невежей, что я так давно не был у вас, но эти дни я возил Бурдона по окрестностям. Он никогда не бывал в этих местах, хотя он почти такой же англичанин, как и я.

Услашав такой комплимент, Бурдон рассмеялся с явным намерением показаться очаровательным.

— Точно так, — сказал он нечистым английским произношением, — мы были в Уиндзоре: там очень мило.

Ланцелот нахмурил брови и сердито посмотрел на своего приятеля.

— Бурдон желал осмотреть дворец, чтобы сделать сравнение с бесконечной версальской галереей и, кажется, к ущербу нашей национальной гордости!

— Но во дворец не пускают по этим дням, — заметила Элинор.

— Действительно, — отвечал Дэррелль, смотря на нее подозрительно, — туда никогда не пускают по тем дням, когда желаешь видеть. Вот и всегда так бывает в этом мире противоречий и парадоксов.

«Он возил своего друга в Уиндзор, — подумала Элинор, — не имеет ли это отношения к его последнему посещению? Не за тем ли они ездили, чтобы опять толковать с клерком мистера Лауфорда?»

Без Ричарда она была как без рук и ничего не могла придумать.

«Сегодня же вечером, — думала она, напишу я к нему, чтобы он немедленно приехал».

Но через минуту ей самой стало совестно за свое эгоистическое чувство. Она могла жертвовать своею жизнью для осуществления мечты своей жизни. День и ночь вопиял к ней голос ее отца из могилы, не освященной молитвою церкви и, казалось, требовал мщения, но она не могла требовать, чтобы и посторонние ему люди приносили такую же жертву.

«Нет, — думала она, — куда бы ни повела меня избранная мною дорога, сколько бы ни было преград на этом трудном пути, но отныне я одна пойду по нему. Бедный Дик! Я и так уже много мучила его своими печалями и беспомощным положением.»

— Ланцелот, вы, верно, пришли обедать к нам? — сказала Лора, видя, что Элинор неподвижно и безмолвно стоит у калитки, погруженная в свои мысли, точно бледная статуя в темноте, — и пригласили тоже вашего друга, мосье Бурдона.

— Ах, как это можно! — воскликнул француз в порыве самоунижения, — я не принадлежу к вашему обществу. Мосье Дэррелль только по доброте своей удостаивает меня названия друга.

Француз рассыпался в извинениях, прося снисхождения в том отношении, что он ничто иное, как смиренный приказчик, путешествующий для распространения коммерции некоторого патентованного товара, удостоенного милостивым вниманием всех коронованных глав в Европе и который с помощью его стараний и влияния его соотечественников вскоре станет всемирною потребностью и источником колоссального богатства.