— Потому что он никогда вас искренне не любил, Лора. Вы сами сознаетесь, что он прежде ухаживал за Элинор. Вы полагаете же это — не так ли?

Мисс Мэсон надула губы, всхлипывала и с трудом наконец могла ответить. Монктон с нетерпением ждал ее ответа, он почти так же мало был способен разыгрывать роль ментора, как молодая девушка, которой он хотел читать наставления. Мысли его помрачнели от безумного, страстного сожаления, убийственного разочарования и оскорбленной гордости, а каждое из этих чувств, взятое отдельно, уже способно было поразить бессилием разум и превратить Соломона в совершенного безумца.

— Да, — наконец произнесла Лора, почти задыхаясь, — он без сомнения сначала просил руки Элинор, но тогда она завлекала его.

— Завлекала его? — вскричал Монктон. — Как?

Лора взглянула на него с большим смущением, прежде чем решилась ответить на его вопрос.

— О, ведь вы знаете, — сказала она после минутного молчания, — я не могу описать вам в точности, как она водила его за нос. Она ходила с ним, они разговаривали вместе, а меня исключали из разговора, что было очень жестоко с их стороны по меньшей мере будь сказано — если я не была довольно для них умна и не могла вполне постичь о чем они там толковали — Ланцелот все говорил о какой-то мета… как это называется? Вы ведь знаете, кто понял бы подобный разговор? Они могли бы говорить о вещах, которые мне понятны, как, например, о Байроне и Тенписоне. Потом она принимала такое живое участие в его работах, толковала о полутоне и рефлексе, среднем плане и ракурсе и подобных вещах, точно какой художник. Пфом она позволяла ему сидеть в чайной и курить, когда давала мне урок музыки. Желала бы я знать, кто сумел бы сыграть в такт пассажи с пятисвязными нотами, тогда как табачный дым щекотал нос, а в комнате находился неугомонный молодой человек, который то шумно переворачивал листы газеты, то носовым платком бил мух на стеклах окон. Потом он писал с нее Розалинду в своей картине. Впрочем, Боже ты мой! К чему повторять все это, она завлекала его.

Монктон вздохнул.

В том, что сказала его питомица, конечно, не заключалось ничего необыкновенного, но весьма достаточно для него. Элинор и Ланцелот прежде были в дружеских отношениях: они беседовали о метафизике, о литературе, о поэзии и живописи. Молодой художник проводил летнее утро, куря и предаваясь приятному бездействию в обществе мисс Вэн. Без сомнения, в этом заключалось весьма мало значительного, но ровно столько, сколько обыкновенно содержит в себе история любви новейших времен. Век рыцарства не существует более с его турнирами, трубадурами и странствующими рыцарями. Если молодой человек нашего времени истратить деньги на отдельную ложу в Ковент-Гардене или лишнюю гинею на букет; если он достанет билеты на модную выставку цветов и доволен, когда может провести большую часть утра среди роскошного беспорядка гостиной, следя за белыми пальчиками своей возлюбленной в их разнообразных занятиях — его можно вполне предположить на столько же искренне влюбленным, как если бы он водрузил на своем шлеме ее зонтик, украшенный кружевом, и поскакал во весь опор с целью дать разбить себе голову в честь ее.

Монктон закрыл лицо руками, обдумывая услышанное. Да, сумасбродная болтовня его питомицы открыла ему все тайны сердца его жены. Он видел хорошенькую комнату, освещенную солнцем, молодого человека возле окна и его красивую голову, окруженную зеленью и розами. Он видел Элинор у фортепьяно, показывавшую вид, что она слушает свою ученицу, а между тем бросавшую украдкою взгляды на своего обожателя. Из этих материалов он составил прехорошенькую картину для собственного мучения.

— Итак, вы полагаете, что Элинор любила Ланцелота? — спросил он, немного спустя.

— Полагаю ли я это? — вскричала мисс Мэсон. — Еще бы! Без всякого сомнения. Иначе зачем бы ей так отговаривать меня выйти за него. Я люблю ее, она очень добра ко мне, — прибавила Лора, поспешно, почти стыдясь, что так строго судит свою приятельницу, которая с таким терпением еще недавно ухаживала за нею в ее болезни. — Я очень люблю ее, но будь она равнодушна к Ланцелоту, зачем бы ей так противиться моему браку?

Джильберт Монктон громко застонал. Да, оно должно быть так. Элинор любила Ланцелота и ее внезапное негодование, ее волнение и пылкость происходили от ревности. Она не была нежной дочерью, питавшею в душе мечту мести против врага своего покойного отца, она была только ревнивая, злопамятная женщина, искавшая мести за неверность к себе самой.

— Лора, — сказал Монктон, — позовите вашу горничную и прикажите ей немедленно уложить ваши вещи.

— Для чего же?

— Я увезу вас за границу теперь же, не откладывая далее.

— Ах Боже мой! А Элинор?

— Элинор останется здесь. Я поеду с вами в Ниццу, и там мы постараемся излечить себя от нашего безумства, если только возможно. Не берите с собою лишних вещей, возьмите только самое необходимое из белья и платьев, велите все это уложить в два чемодана. Все должно быть готово через час. Мы отправимся из Уиндзора четырехчасовым поездом.

— А мое приданое… что я с ним буду делать?

— Уложите его, сожгите его, если вам этого хочется, — сказал нетерпеливо Монктон, оставив Лору прийти в себя, от своего сильного удивления.

Он встретил ее горничную в коридоре.

— Чемодан мисс Мэсон должен быть готов через час, — сказал он. — Я увожу ее отсюда для перемены воздуха.

Монктон сошел вниз, в свой кабинет, заперся в нем и написал очень длинное письмо, которое стоило ему, по-видимому, большого труда.

Когда он его закончил, сложил и подписал адрес, он взглянул на часы. Было четверть третьего. Он опять пошел наверх, в уборную Лоры, и застал молодую девушку совершенно растерянную среди страшного беспорядка, она изо всех сил мешала своей горничной укладывать, под предлогом, что ей помогает,

— Наденьте вашу шляпку и шаль, Лора, и сойдите вниз, — сказал Монктон решительным тоном, — а то Джэн никогда не удастся уложить вашего чемодана, пока вы ее тормошите таким образом. Сойдите вниз, в гостиную, и подождите там, пока все будет уложено.

— Разве мне нельзя проститься с Элинор?

— Где она? В своей комнате еще?

— Да, сэр, — ответила горничная, подняв глаза от чемодана, перед которым стояла на коленях, — я сейчас только смотрела в щелку двери и видела, что мистрис Монктон спит крепким сном. Она так утомилась за это время, ухаживая за мисс Мэсон.

— Хорошо. Ее не надо беспокоить.

— Но если я еду в Ниццу, — возразила Лора, — не могу же я уехать не простясь с Элинор. Вы знаете, как добра она была ко мне.

— Я переменил свое намерение, — сказал Монктон, — я передумал и решил не везти вас в Ниццу. Торкэй принесет вам такую же пользу.

Мисс Мэсон сделала гримасу.

— Я надеялась увидеть новые места, — сказала она, — Торкай для меня не новость: я была там ребенком. Я могла бы забыть Ланцелота при совершенной перемене обстановки, когда бы меня окружали люди, дурно говорящие по-французски, и которые носят деревянные башмаки — словом, когда все решительно было бы иначе, чем здесь, но в Торкэе я никогда не забуду Ланцелота.

Джильберт Монктон не обратил никакого внимания на жалобы своей воспитанницы.

— Ваши услуги нужны будут мисс Мэсон, Джэн, — сказал он горничной, — как скоро вы управитесь с укладкою ее вещей, приготовьтесь и сами для дороги.

Он опять сошел вниз, отдал приказание насчет кареты и стал ходить взад и вперед по гостиной в ожидании своей питомицы.

Через полчаса и Лора и ее горничная были готовы. Чемоданы положили в фаэтон — тот же, который привез Элинор в Гэзльуд два года тому назад — и Монткон уехал из Толльдэльского Приората, не простясь со своею женой.

Было уже поздно, когда проснулась Элинор. Ее разбудил обеденный звонок, звучавший в куполе над ее головою.

Во время болезни Лоры, она почти пе отходила от нее, в эту неделю она изнурилась до крайней степени и спала очень крепко, несмотря на сильное нетерпение услышать о том, что произошло при чтении духовного завещания. Со дня смерти мистера де-Креспиньи она редко видела своего мужа, и хотя холодность и сдержанность в его обращении с нею очень огорчали ее, она не воображала, чтобы в настоящее время он был более прежнего отчужден от нее или чтобы сердце его исполнено было подозрений. Она отворила дверь своей комнаты, вышла в коридор и стала прислушиваться: но всюду царствовала тишина. Только по временам с нижнего этажа до нее доходил отдаленный стук серебра и посуды в столовой, где старый буфетчик ходил взад и вперед, делая приготовления к обеденному столу.