Он был невысок, толст, щегольски одет и смотрелся фатом даже в своем дорожном платье — словом, это был никто другой, как тот болтливый француз, который убедил Джорджа Вэна оставить свою молоденькую дочь одну на бульваре ночью на 11 августа, 1853 года.

Дверь затворилась, а Элинор все еще пристально смотрела туда, как будто ее взор мог проникнуть сквозь толстую дубовую дверь и открыть ей, что за нею происходит.

С удивлением смотрели на нее Ричард Торнтон и ее муж: на ее лице происходила удивительная перемена в выражении; неожиданность, изумление и ужас отпечатались в ее глазах, когда Ланцелот выходил в залу. Ричард догадывался, что она открыла что-нибудь неожиданное, но Джильберт Монктон был как в потемках в отношении чувств своей жены. Устремив на нее глаза, он безмолвно удивлялся всем таинственностям, которыми она его мучила. Лора Мэсон, целый день напуганная странным обращением своего жениха, тоже сильно встревожилась за него, когда взглянула на лицо своей подруги.

— Верно, что-нибудь недоброе случилось, — сказала она, — верно, что-нибудь да не так — не правда ли, мистер Монктон? Вы не знаете, как нынче целый день Ланцелот был встревожен, право, я чуть с ума не сошла, смотря на его тревогу. Не правда ли, мистер Торнтон? Он все говорил о том, что не хочет быть нищим, не хочет зависеть от своей жены, что вы, мистер Монктон, оскорбили его чувства, говоря с ним об искусстве, как будто вы каменщик… нет, ошиблась, как будто он плотник — право, от перепуга я уж и забыла, как это было. Целое утро меня мучило предчувствие: верно, что-нибудь особенное случилось сегодня, особенно же, как я вспомню, как Ланцелот, там сидел у камина и смотрел на огонь, да как он колотил кочергою по угольям, да тяжко вздыхал, так тяжко, как будто у него какое-нибудь страшное бремя на душе, как будто он совершил ужасное преступление.

Монктон с досадою посмотрел на свою воспитанницу, — ее легкомысленная болтовня странно противоречила его печальному настроению духа, как пародия его душевной тревоги.

— Что это, Лора, пришло вам в голову говорить о преступлениях? — сказал он, — Право, я боюсь, что вы никогда не научитесь говорить как следует разумному существу. Что ж тут удивительного, что старый приятель Дэррелля приехал повидаться с ним, и не имея времени долго оставаться здесь и не желая, чтобы его хлопоты даром пропали, он приехал даже сюда для свидания с ним?

Лора Мэсон вздохнула свободнее.

— Так вы не думаете, что Ланцелот сделал что-нибудь ужасное, и что этот человек приехал за тем, чтобы арестовать его? — спросила она. Но согласитесь сами, это действительно странно, что он приехал сюда в такую темную зимнюю ночь, притом же Ланцелот, когда слуга подал ему карточку, так сердито посмотрел на нее, что я имела полное право думать, что, наверное, случится что-нибудь ужасное. Элинор, душенька, пойдемте в гостиную. Мы должны проходить через залу, и если должно случиться что-нибудь нехорошее, так мы по крайне мере узнаем в чем дело?

Элинор взглянула на Лору, когда та се назвала но имени, и тотчас встала, как будто машинально готовилась исполнить то, что ей было сказано и едва ли сознавая свое действие.

— Элинор! — воскликнул ее муж, — что значит, что ты так побледнела? Почему ты так странно смотришь на эту дверь? Неужели же нелепые страхи Лоры имели на тебя такое влияние?

— О нет! Я ничего не боюсь, но…

Она остановилась в нерешимости и опустила глаза в тяжелом недоумении.

— Но, что же, Элинор?

— Но мне показалось, что я видела человека, который приехал на свидание с мистером Дэрреллем: его лицо напомнило мне человека, которого я очень давно видела.

Ричард быстро взглянул на нее.

— Но что же тут удивительного и зачем пугаться, если видишь какое-нибудь сходство между людьми?

— О! конечно, тут нечему пугаться.

— Клянусь честью, Элинор, — воскликнул Джильберт Монктон с досадою, — кажется, мы живем с тобою в атмосфере таинственностей, которая, чтоб не сказать больше, очень неприятна для тех, кто удостаивается только роли зрителей. Ступай с Лорой в гостиную: мы с мистером Торнтоном скоро к вам придем. Мы только немножко посидим за столом, чтобы иметь удовольствие допить стакан вина с сознанием, что там, в зале, приготовляется вроде порохового взрыва.

Монктон наполнил свой стакан вином и передал бутылку Ричарду, но, не прикоснувшись к стакану вина, он молча сидел и обдумывал свои подозрения, нахмурив брови и сжав губы.

«Наперекор судьбе не пойдешь — думал он, — видно, жизнь всегда бывает похожа на плачевный французский роман, в котором мне назначено разыгрывать роль мужа и жертвы». Как он любил, как он верил этой женщине! Ему казалось, что на ее лице выражается сама невинность и чистота, и он надеялся и верил ей — и что же? На первых же порах его женитьбы какой страшный переворот совершился в этом простодушном девственном создании! Тысячи изменчивых выражений, все одно другого для него таинственнее, переменили это любимое лицо в печальную и непонятную загадку, которую тщетно старался он разгадать! Эта жизнь превратилась для него в пытку. Ричард Торнтон отворил дверь, и Элинор с радостью вышла из столовой, держа Лору за руку, синьора же следовала за ними. Все три дамы вошли группою в залу и на минуту приостановились, чтобы взглянуть на Ланцелота Дэррелля и на его неизвестного друга.

У отворенной двери стоял Дэррелль, засунув руки в карман и опустив голову в угрюмой позе, которая была слишком памятна для Элинор. Незнакомец, тщательно приглаживая свою шляпу, казалось, говорил ему что-то, как будто предостерегал или уговаривал его о чем-нибудь. По в этом можно было только догадываться по выражению его лица, потому что он говорил почти шепотом.

Дамы прошли через залу прямо в гостиную. Элинор при втором взгляде на незнакомца еще более убедилась, что узнала ужасного француза. Она села у камина и стала обдумывать: не поможет ли это неожиданное появление исполнению се намерения? или не помешает ли он ей? или нельзя ли, как-нибудь убедить его помочь ей?

«Мне надо поговорить с Ричардом, — подумала она, — он лучше меня знает свет, ведь я в этом деле почти такой же ребенок, как и Лора».

Между тем, как мистрис Монктон рассеянно смотрела на огонь и мечтала о том, как бы лучше воспользоваться приездом француза для выполнения цели своей жизни, мисс Мэсон так и рассыпалась в похвалах незнакомому приятелю своего жениха.

— У него и вид-то такой добродушный, такой милый! — восклицала она, — он так красив со своими кудрявыми волосами и усами, точно у императора Луи-Наполеона! И как это я могла испугаться и думать, что он ужасный злодей с надвинутою шляпою на брови и с поднятым воротником, чтобы закрыть свое лицо! Как могла прийти мне мысль, что он приехал за тем, чтобы арестовать Ланцелота за какое-то страшное преступление? Теперь же все мои страхи исчезли, и я очень буду рада, если Ланцелот приведет его к нам чай пить. Одно слово, что он иностранец. Я думаю, что все иностранцы должны быть интересные люди — не правда ли, Нелли?

Элинор, услышав свое имя, оглянулась, но ни слова не слыхала, что говорила Лора.

— Что такое, душенька? — спросила она рассеянно.

— Не правда ли, что все иностранцы очень интересны? — повторила Лора свой вопрос.

— Интересны? Нет.

— Как, и французы-то?

Легкая дрожь пробежала по телу мистрис Монктон.

— Французы! Нет, я не люблю их!.. Почему я знаю, Лора? Низость и вероломство свойственны не одному только народу.

В эту минуту вошли в гостиную Монктон и живописец, а за ними очень скоро последовал Ланцелот Дэррелль.

— Куда вы девали своего друга, Дэррелль? — спросил Джильберт Монктон с удивлением.

— Он отправился назад, — отвечал молодой человек равнодушно.

— Вы допустили его уехать, не предложив ему отдохнуть или закусить чего-нибудь.

— Да я сам постарался скорее выпроводить его.

— У нас никогда не было в обычае выпроваживать друзей, когда они приезжают в холодную и ненастную зимнюю ночь, — сказал мистер Монктон. — Боюсь что, по милости вашей, о Толльдэле пройдет молва, как о самом негостеприимном месте. Почему вы не пригласили вашего друга остаться здесь?