— Надо разъяснить, наконец, это дело, — сказал Монктон, — пора же понять нам друг друга. Много, слишком много было мистификаций, и все это мне страшно надоело!

При этих словах Монктон подошел к мраморному камину и облокотился на него. С этого места он обозревал всех присутствующих в комнате. Ланцелот Дэррелль бросился в кресло у стола, как раз против тетушки Лавинии. Он не побеспокоился поздороваться с нею и не поклонился даже мистрис Монктон, но поспешил сесть и, облокотившись на ручку кресла, кусал себе ногти и стучал каблуками по ковру, а в голове его все та же неотвязная мысль: «Ах! Если б я мог поставить опять все по-прежнему! Хоть бы только то переделать и поправить, что было сделано четверть часа назад, для того, чтоб иметь право опять смотреть прямо в глаза людям».

Но к настойчивому желанию поправить дело, желанию, так сильно овладевшему Ланцелотом, не примешивалось раскаяния в сделанном преступлении, пе было сознания в несправедливости его бесчестного поступка, не было желания сознаться в этом и возвратить права другому, по принадлежности — нет! Одно только себялюбивое чувство имело влияние на его мысли: ему хотелось только казаться правым перед людьми. Ему ненавистно было новое положение, в которое он сам себя поставил в первый раз в жизни — положение уличенного преступника, ответственного перед законом, который будет судить его, как обыкновенно судят всех мошенников и злодеев, который заставит его претерпеть такое же наказание, какое терпят самые низкие преступники.

Казалось, что душа его впала в какое-то оцепенение, что он действует как будто во сне и что он в первый только раз понял всю преступность своего дела и способен был взвесить всевозможные последствия своего поступка.

«Я совершил мошенническую подделку, — думал внесли откроется мое преступление, меня сошлют на Бермудские острова, где до самой смерти я должен жить и работать вместе с разбойниками и насильниками! Если откроется! Но как же не открыться, когда я зависим от злодеев, помогавших мне?»

Элинор сняла бурнус, но, отказавшись от стула, предложенного ей мисс Сарою, остановилась посреди комнаты, как раз против мужа, обратив к нему лицо, так что весь свет от лампы падал на нее. Ее большие серые глаза горели огнем вдохновения, щеки пылали, густые волосы, свободно падавшие вокруг лица, блестели, как золото на огне.

Никогда еще ее красота во всем своем молодом великолепии не казалась такою поразительною, как в эту ночь. Джильберт был поражен: сознание своего торжества, мысль, что теперь в ее руках мщение за смерть любимого отца, придавали необыкновенный блеск ее прелестям, не простой женщиной, одаренной всеми земными прелестями женственности казалась она — нет, в ней явилась величественная Немезида, блистающая сверхъестественною красотою.

— Ты спрашиваешь у меня: зачем я сюда пришла ночью, — сказала она, смотря на своего мужа, — я объясню тебе это, Джильберт, но прежде я должна рассказать длинную историю, историю почти всей моей жизни.

Ее звучный, музыкальный голос пробудил Ланцелота от мрачного раздумья. Он взглянул на Элинор и в первый раз, сознавая ее присутствие, удивился, каким образом и она сюда попала. Они встретили ее в саду, но зачем же она зашла в сад? Что она там делала? Неужели она подсматривала за ним? Нет! Как можно это предполагать! И есть ли какая причина подозревать ее в таком шпионстве? Нет, — думал он, слишком нелепо и безумно предполагать такой ужас, а между тем вся его жизнь отныне будет состоять из таких ужасов и опасений, таких нелепых, безумных опасений…

— Помнишь ли, Джильберт, — продолжала Элинор, — что, давая тебе слово быть твоею женою, я объявила мое настоящее имя, с просьбою сохранить его в тайне от всех и от Ланцелота Дэррелля также?

— Помню, — отвечал Монктон.

Даже среди мучений ревности и подозрений, давно терзавших душу Монктона, мучений, достигших в эту ночь высшей степени и совершенно овладевших им, все же он не мог уклониться от чувства восхищения, смотря на величавое спокойствие и самоуверенное достоинство Элинор.

А между тем она обманывала его — он в этом был уверен. Давно уже решил он в уме, что при втором, как и при первом случае его жизни, он был бесчеловечно обманут. В первый раз им играли, кокетничали с ним, дурачили и надували его и после всего этого, вероломная смеялась прямо ему в глаза смехом невинного ребенка, но во второй раз — Элинор была гораздо искуснее в хитрости и коварстве — вот и вся разница!

«Но теперь не удастся ей обмануть меня, — думал он, угрюмо, смотря на прекрасное лицо, обращенное к нему, — что бы она ни говорила, я не поверю ей».

— Надо ли говорить, Джильберт, зачем я просила тебя сохранить мою тайну? — продолжала Элинор, — я просила о том, потому что имела причину, побуждавшую меня приехать в эти места. Причина эта была сильнее даже моей любви к тебе, Джильберт, хотя я любила тебя, Джильберт, более чем воображала, что могу любить, потому что я не могла думать ни о чем другом, кроме как о той причине, которая стала единственной целью моей жизни.

У Монктона судорожно искривилась верхняя губа от негодования. «Она любила его! Однако это чересчур уж нелепо: всю жизнь быть игрушкою вероломных женщин. В летах мужества быть обманутым и осмеянным, как в первой молодости и всегда любимою женщиною!» При мысли о своем безумии, он презрительно улыбнулся.

— Ланцелот Дэррелль! — воскликнула Элинор внезапно изменившимся голосом, — должна ли я сказать вам, что заставило меня вернуться по соседству со здешними местами? Должна ли я объяснять, почему желала сохранять втайне мое имя от вас и от ваших родных?

У молодого человека и руки опустились, он поднял голову и взглянул на Элинор. Изумление и ужас выразились на его лице: он удивился, почему жена Монктона обращается к нему, и ужасался сам еще не зная чего.

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, мистрис Монктон, — сказал он, запинаясь. Какое мне дело до вашего фальшивого имени или до вашего приезда сюда?

— Очень важное! — воскликнула Элинор, — это было сделано для того, чтобы жить вблизи вас.

— Я так и думал! — пробормотал Монктон, — едва переводя дыхание.

— Для того, чтобы жить вблизи вас, — повторила Элй-нор, — да, Ланцелот Дэррелль, чтобы жить вблизи вас, я так страстно желала возвратиться сюда, так страстно, что готова была прибегнуть к хитрости, подвергаться опасности — на все решиться, только бы ускорить свое возвращение сюда. Для этого я решилась на самый важный шаг в жизни женщины, совсем не думая о его важности. Имя мое сохранялось втайне для того, чтоб обмануть вас. Я возвратилась сюда за тем, чтобы обличить вас, Ланцелот Дэррелль, как злодея, который мошеннически обыграл несчастного старика, вы заставили его проиграть чужие деньги, и он не вынес этого позора и осудил себя па самоубийство. Долго выжидала я этой минуты, наконец она наступила. Благодарю тебя, Боже! что я дожила до этой минуты.

Ланцелот Дэррелль вскочил со своего места. Его бледное как смерть лицо обратилось к Элинор и глаза остановились на ней в оцепенении от ужаса. В первую минугу замешательства ему хотелось броситься вон из комнаты, чтобы скрыться от этой женщины, которая во время только что совершенного преступления напомнила ему прошлое злодеяние. Но он стоял неподвижно, точно окаменевший, под влиянием волшебной силы устремленного на него взгляда. Элинор стояла между трусом и дверыо: не было возможности бежать от нее.

— Теперь вам известно, Ланцелот Дэррелль, кто я и как мало милосердия вы можете ожидать от меня, — продолжала Элинор звучным металлическим голосом, с которым обращалась к своему врагу. — Вспомните число одиннадцатое августа! Вспомните ту ночь, когда вы встретили моего отца на бульваре, в ту ночь я стояла возле отца и крепко ухватилась за его руку, когда вы со своим гнусным сообщником старались оторвать его от меня. Богу известно, как я любила отца! Богу известно, с каким счастьем я дожидалась этого будущего, чтобы жить с ним, работать для него! Ему одному известно, как отрадно осуществилась бы эта любимая мечта моего детства! Но вы — вы— да падет на вашу голову преступная смерть старика! да падет на вашу голову погибшая надежда его дочери! Теперь вы угадываете, зачем я попала сюда ночью и что я здесь делала! Теперь вы можете понять, какого милосердия должны ожидать от дочери Джорджа Вэна.