Так удивительно было видеть, как вдруг в детской счастливой улыбке расплывалось лицо главного боцмана, на котором, на моей памяти, всегда лежала, словно маска, печать усталости и озабоченности судовыми проблемами: швартовкой, покраской, уборкой и т.д. И вдруг такая метаморфоза. Неужели это слеза блеснула в глазу моряка, а может - это слишком яркое солнце Африки или ветер из пустыни заставили прослезиться старого морского волка?

 И большим и маленьким гостям очень не хотелось уходить домой, опять в тесноту русской колонии, за высокий забор с охранником, в скучный, размеренный и замкнутый быт в такой далекой и чужой африканской стране, где так мало было родных русских лиц. Тогда командир обратился к офицерам с просьбой разобрать семьи посольских по каютам и угостить их чаем, кофе, печеньем и вообще всем, что Бог послал (имелись в виду различные настойки на спирту корабельного производства). Как-то, совершенно интуитивно, мы попросили завпродшу Эллу принести в наши каюты по буханке черного хлеба и по несколько селедок, которая поступала к нам на пароход в больших деревянных бочонках. Принести просто так, для русской экзотики. И экзотика состоялась, но уже для нас. Увидев селедку и черный хлеб, посольские жадно накинулись на них, оставив без внимания и кофе, и печенье. Было удивительно смотреть, как холеные посольские дамы руками с маникюром и в перстнях рвали на куски селедку и черный хлеб далекой Родины. У некоторых в глазах стояли слезы. С набитыми ртами они пытались рассказать, что кто два, а кто три года уже не пробовал такого деликатеса. Разъезжались гости уже затемно, и многие уносили тщательно упакованные кусочки селедки русского пряного посола и черного хлеба, как величайшую драгоценность, как вкус России.

 На следующий день мы нанесли ответный визит в русскую колонию. Нас принимали, как родных. Растащили по квартирам, старались окружить домашним уютом, чтобы мы хоть на немного почувствовали себя на суше, чтобы морские бродяги забыли на миг о дальней океанской дороге. Естественно, старались угостить, чем покрепче. Пару бочонков сельдей и несколько пакетов со свежевыпеченным черным хлебом, привезенных нами с собой в дар соотечественникам, посол принял, как великую драгоценность и сказал, что он лично будет распределять все это между сотрудниками посольства в виде премий.

 Каждый день посол предоставлял нам автобус для поездки на пляж. Мы купались, если так можно сказать, у самого острия Зеленого Мыса. На эту крайнюю западную точку Африки даже в не очень ветреную погоду накатываются с ревом огромные тяжелые волны Атлантики - океанский накат. Но нас возили в удивительно тихую бухточку с прекрасным песчаным пляжем, куда докатывались уже усмиренные валы. И лишь два раза в день в нее врывалась высокая приливная волна. Для настоящего моряка было делом чести прыгнуть в этот вспененный вал, который был почти в два раза выше роста человека, и затем быть безжалостно вышвырнутым на берег мордой в песок. Совершенно незабываемые переживания испытываешь в этот миг.

 В одну из таких поездок экипаж Ивана Крузенштерна стал невольным свидетелем трагедии. Как-то к нам подошел молодой сенегалец и предложил на прокат акваланг. Мы были морские офицеры и неплохо умели пользоваться этим снаряжением. Состояние акваланга сразу вызвало сомнения. Мало того, что он был весь какой-то ободранный, на нем даже не было манометра. Интересно, как они определяют, сколько воздуха остается в баллонах? На звук, что ли? Или на вдох? Поэтому мы посоветовали негру самому в нем тонуть, если он так хочет. Ужасно, но слова оказались пророческими. Поняв, что нас не соблазнить, сенегалец надел акваланг и нырнул, видимо, рассчитывая по-всему, найти какую-нибудь раковину или коралл и нам продать. Мы же продолжили купаться и загорать.

 Где-то через час на нас набежала толпа оборванных негров, очевидно родственников ныряльщика, и стали возбужденно показывать нам что-то в море. Там, метрах в пятидесяти от берега, то появлялся, то исчезал в волнах желтый баллон акваланга. Как мы поняли, нас просили помочь и посмотреть, что случилось. Сами они почему-то в воду лезть боялись. Двое офицеров поплыли к ныряльщику. Видно было, как они подплыли к желтому аквалангу, задержались на какое то время, а потом погребли назад. Когда они подплыли поближе, стало видно, что они тащат с собой аквалангиста, стараясь держать его голову над водой. К ним на помощь кинулось еще несколько моряков. Соединенными усилиями негра вытащили на песок. Я растолкал толпу и протиснулся к телу. Сенегалец был мертв. Мертв не меньше получаса. Попытки откачать утопленника ничего не дали. Массаж сердца и искусственное дыхание успеха не имели. Видимо, причиной потери сознания под водой стало кислородное голодание. Оно развилось, скорее всего, из-за низкого давления воздуха в баллоне акваланга, а уж потом ныряльщик захлебнулся. Запомнилась такая деталь: когда я вывинтил его водолазный нож из ножен и попытался разрезать резиновый костюм аквалангиста, чтобы удобней было давить на грудь при откачивании воды из легких, родственники негра тут же отобрали у меня оружие с криками, из которых я понял, что они против того, чтобы портить дорогую вещь. Ведь при их бедности этот костюм мог еще кому-нибудь пригодиться.

 Через некоторое время приехала элегантная Амбьюланс - машина скорой помощи. Видимо, ее вызвал из ближайшего военного французского госпиталя кто-то из родственников погибшего аквалангиста. Из машины выскочил не менее элегантный, чем сам автомобиль, доктор с бородкой-эспаньолкой в белых шортах и белой рубашке с военными погонами. За ним выскочили два бравых санитара в отглаженной военной форме с никелированными носилками, покрытыми хрустящей белой простыней. Я не случайно описываю так подробно свои впечатления от бригады скорой помощи, поскольку за этим последовала очень неприятная сцена расизм и апартеид в действии. Подбежав к лежащему на песке телу и, увидев, что это негр, а не белый, доктор и санитары с носилками опешили. Надо было видеть выражение их лиц. Это было удивление, смешанное с глубоким возмущением, как если бы вы проехали на красный свет и предложили гаишнику только десять рублей. Я подошел и представился, что я врач с русского научного судна. Француз мгновенно просиял и выразил огромную радость от встречи с белым коллегой в сердце Черной Африки. Но когда я начал говорить о том, что пытался откачать утонувшего, он меня перебил и, пренебрежительно махнув рукой в сторону группы негров, снимавших аквалангистский костюм со своего погибшего родственника, сказал, что, скорее всего, родня утопленника не будет сильно расстроена, поскольку избавилась от лишнего рта. И действительно, особых признаков горя у негров, только что потерявших родственника, не наблюдалось. Один из них подошел к нам и стал, как я понял, просить доктора забрать тело. Доктор изумленно воззрился на него и резко объяснил, что такие носилки не для каких-то грязных негров. Так и сказал: Dirty negro! Это же мнение выразили и санитары. После чего он лучезарно мне улыбнулся, попрощался и уехал. Минут через тридцать приехала …пожарная машина, из нее вышли два чернокожих в пожарных касках с какими-то драными носилками, молча загрузили на них тело и так же молча уехали. Родственники, галдя и смеясь, побрели по берегу, унося с собой акваланг и сохраненный в целости неповрежденный костюм аквалангиста.

 В Марокко я уже убедился, что на восточном рынке можно увидеть самый неожиданный товар. Рынок в сенегальской столице не уронил репутацию африканских рынков. Какой только экзотики на нем не продавалось! Самая непонятная, часто довольно неприглядного вида еда, морские дары, фрукты, маски и статуэтки, подчас довольно жутковатые и эротичные, если не сказать хуже. Назначение многих предметов продажи просто оставалось загадочным - то ли оружие колонизаторов, то ли, вообще, набор для мазохистов. Старик боцман мрачно шутил, что где-нибудь здесь, среди лабиринта лавочек, он обязательно найдет свой манильский трос, который негры срезали на рейде Дакара с нашего парохода.