Эта чрезмерная дешевизна алкоголя чуть трагически не повлияла на судьбу одного из моряков «Полюса». Как-то, в один не очень прекрасный вечер, наш четвертый механик Саша после того, как основательно посидел у бабы Ути, зашел в гости на советское судно «Кубань», которое было пришвартовано к нам одним бортом, и между нашими пароходами был перекинут трап. Он зашел туда навестить знакомого механика, естественно, не пустой, а с предусмотрительно купленной у бабки в кабаке двухлитровой пластиковой бутылкой коньяка. Судя по всему, встреча друзей удалась, поскольку, возвращаясь к нам на борт, Саша рухнул в воду где-то с восьмиметровой высоты. Время было темное, никто этого сразу и не заметил. А дальше события развивались уже по сценарию черной комедии. В момент падения механика за борт в рубке дежурного в уютном тепле сидели, курили и травили флотские байки боцман, штурман и доктор. В разгар очередной истории дверь рубки открылась и в нее как-то бесплотно скользнул матрос Филимонов из боцманской команды, тихонечко встал в уголке и задумчиво закурил. Мы решили, что матрос зашел погреться - вечер был довольно прохладный и ветреный - и продолжили разговор. Подумав минут пять, матрос Филимонов вдруг совершенно сомнамбулически, без всяких эмоций сказал в пространство рубки перед собой:

 - Там человек за бортом.

 Мы потрясенно уставились на него. Боцман первый опомнился и ответил своему подчиненному:

 - Нефиг тут по-идиотски шутить, а лучше пройди вдоль борта. Проветрись, а заодно посмотри, все ли там ладно.

 Матрос дисциплинированно пошел на обход. А все это время механик под бортом продолжал бороться со стихией и цепляться за отвесный борт родного парохода. Мы поговорили немного о матросах вообще и о Филимонове в частности, и боцман нам пожаловался, что этот матрос уже давно сидит у него в циррозной печени со своей медлительностью. Потом штурман начал какую-то очередную байку и мы снова отвлеклись от службы - я стоял вахтенным у трапа, а штурман - дежурным по судну. Минут через пятнадцать снова зашел Филимонов. Постояв скромно в углу, он опять повторил старую шутку: Там человек за бортом. В ответ мы почти хором послали его вместе с его идиотскими шуточками. Матрос поразмыслил минут пять и задумчиво вышел. А под бортом Саша из последних сил пытался уцепиться за ставший вдруг таким чужим борт родного парохода .

 И лишь когда в третий раз матрос Филимонов вошел в рубку и сказал с каким-то тихим отчаянием:

 - Там уже с «Кубани» говорят, что у нас человек за бортом! - мы все же решили выйти и посмотреть, чего там всем этим придуркам не сидится в тепле. Вышли и обалдели - за бортом медленно тонул, устав бороться со стихией, наш четвертый механик. Дальше все было как положено: дежурный офицер - штурман Сева, громким командным голосом объявил:

 - Человек за бортом!

 И кинулся организовывать подъем утопающего. Механик был спасен. Вместе с доктором с соседнего парохода мы провозились до полуночи с раненым бойцом, поскольку Саша ухитрился сломать себе плечо и сорвать лоскут кожи с головы. А виновным во всем признали матроса Филимонова, поскольку он вовремя не доложил о человеке за бортом. Но потом его тут же и простили, решив, что все равно, куда матроса ни целуй, у него, известное дело, везде ….

 Кстати о «Кубани» - судне, возвращаясь с которого нас чуть не осиротил четвертый механик, а он очень значительная фигура в судовой жизни, поскольку в его ведении находится водоснабжение всех гальюнов на пароходе.

 «Кубань» было госпитальным судном ВМФ; порт приписки Севастополь. Это был белый пароход тысяч семь водоизмещения, как и наш «Полюс». Достаточно комфортабельные каюты, большая санчасть - все это было предназначено для перевозки раненых в военное время, а в мирное - судно перевозило сменные экипаж подводных лодок в точку боевого дежурства субмарины. Есть известная байка про то, как одному экипажу привезли жен с другого экипажа. Говорят, сначала был скандал, но потом все остались довольны - и жены, и офицеры - не возвращаться же назад не солоно хлебавши. Скорее всего эта байка - чистый бред, но при том флотском бардаке, который я видел на практически всех уровнях, возможно было все. Когда на таких судах проводятся учения, то на них садится госпиталь, где в штате, кроме всего прочего, еще и два-три десятка медсестер. Поэтому в подобных учениях моряки всегда участвуют с огромным удовольствием.

 Мы стояли на греческой верфи уже месяца полтора, когда стало известно, что через несколько дней госпитальное судно «Кубань», приписанное к Черноморскому флоту, пришвартуется рядом с нами и встанет вторым корпусом, т.е. на берег они будут ходить через наш пароход. Все по-разному отнеслись к этому известию. Особист, помню, заволновался, что надо будет в два раза увеличить количество дырок на компьютере. Главное, что его взволновало - это сложность определения отличия наших греков от кубанских. Кто-то из офицеров, в ответ на его опасения, даже посоветовал ему метить греческих работяг разной краской. Своеобразно отреагировал боцман. Он подошел ко мне и осторожно осведомился:

 - А что, доктор, правда, на госпитальных судах теток много?

 Не моргнув глазом, я ответил:

 - Да там одних только медсестер никак не меньше двух-трех десятков!

 Боцман был человек бывалый, но наивный. Он принял все за чистую монету, потому что очень страдал от отсутствия женского общества.

 В день прихода «Кубани» группа офицеров, не участвующих в швартовке, стояла на верхней палубе и с ленивым интересом наблюдала за происходящим внизу. Я уже проинформировал их об интересе боцмана к медсестрам, и нам была очень интересна его реакция. Результат, как принято говорить, превзошел все ожидания. Ни до, ни после я больше никогда в жизни не видел ни одного боцмана, который бы в таком виде руководил швартовкой. Обычно на это довольно тяжелое и грязное мероприятие боцмана выходят одетыми во что попроще и погрязнее, а здесь …

 … Идеально отглаженный черный двубортный костюм, ослепительно белая рубашка со строгим галстуком и, самое главное, какие-то невероятно элегантные черные кожаные перчатки, видимо купленные где-то в дальней заморской стране. У командира и старпома от этого зрелища, невероятного для советского флота, отвисли на время челюсти, и они даже начали давать сбивчивые и противоречивые приказания .

 В течение всей швартовки боцман Витя был великолепен. Он возникал одновременно на баке и на юте, он волевым командным голосом руководил матросами, он отодвинул на задний план и старпома, и даже командира. Он швартовал «Кубань» так артистично, словно эта швартовка была его последней, лебединой песней. И вдруг, когда все швартовые концы уже были заведены к нам на борт, Витя осознал, что женщин-то на пришедшем судне нет за исключением двух поварих лет шестидесяти, которые вышли поглазеть на Грецию и нашего боцмана прямо с камбуза, как были, в грязных, заляпанных соусами фартуках, обтянувших тугие животы.

 - А что, медсестры по каютам сидят? - с тайной, последней надеждой спросил он через борт седого боцмана с «Кубани». Тот сначала не сообразил, о чем идет речь, потом понял и, сопоставив необычный внешний вид боцмана с его вопросом, расхохотался и ответил:

 - Да ты че, паря, кто ж в ремонт гошпиталь берет! На их валюты не напасешьси.

 Потрясенный Витя резко обернулся и понял по нашим лицам, что все это мы знали с самого начала. Пароход, набитый молодыми медсестрами, оказался миражом. Кое-как, уже без всякого намека на артистизм, он закончил швартовку и установку трапа и тяжело стал подниматься к нам наверх. Мы сразу же сделали сочувствующие лица в соответствие моменту. Штурман отодвинулся от меня, на всякий случай, и высказал предположение: