Но прошло лишь несколько минут, как, чеканя шаг и горланя песню, на место ушедших полицейских пришли совсем еще юнцы. Рукава у них были закатаны повыше локтей, что создавало впечатление этаких залихватских рубак, хотя, судя по форме, они были всего-навсего курсантами юнкерских училищ, еще не нюхавшими пороха.

С нашей стороны дороги видно было шесть овчарок. Очевидно, собаки были и по ту сторону. Юнкера бряцали оружием, оживленно разговаривали, ржали, как молодые, застоявшиеся жеребцы.

Я навострил уши, стал прислушиваться, о чем они говорят;

— Наконец-то дождались настоящей охоты, — вертя в руках кургузый автомат, говорил один юнкер так громко, чтобы его слышали многие.

— Есть шанс послужить фюреру, — в тон ему вторил другой.

Все это бравое воинство вело себя слишком развязно и самоуверенно. А ведь стоило нам рубануть из восьми автоматов, и многие бы остались на этом месте парить землю.

Как трудно лежать с оружием затаившись, когда враг под самым носом, и терпеть… Но нам никак нельзя обнаруживать себя. Не потому, что, ввязавшись в бой, мы могли потерять шансы на спасение. Конечно, тех юнкеров, что против нас, мы могли скосить, не дав им опомниться. Только совсем не этого ждет Родина. От нас ждут сведений об укреплениях на вражеской земле, о силах, которые держит Гитлер здесь, в Восточной Пруссии. Что же, нужно всегда помнить, что ты разведчик, запастись терпением, даже мысль отбросить, что если ты не убьешь врага, то можешь сам погибнуть от его пули. А в такой ситуации это очень возможно: если они пойдут на нас с собаками, то… Но лучше не думать про это.

Генка сосредоточенно начал брать кого-то на мушку. Хотя бы не наделал беды. Угрожающе показываю сжатый кулак.

Подполз поближе Зварика.

— Нужно смываться. Чего ждать?

Так же тихо на него цыкнул командир.

Раздалась команда, и юнкера, повернувшись спиной к нам, застыли по стойке смирно, точно так же, как недавно полицейские на этом месте. Опять команда. Взвились ракеты, защелкали затворы. И гитлеровцы с криками и гиканьем бросились через кювет в лес, туда, откуда мы пришли.

— На парашюты, — переводя дыхание, сказал Крылатых, когда цепь скрылась в лесу.

— Теперь пора, — отозвался Мельников, когда первая угроза миновала. — Можно и «повеселиться».

Овчаров и Целиков заулыбались. Любили они своего неунывающего друга.

— Погоди, Иван Иванович, рано еще «веселиться», — заметил Шпаков.

Так мы и пролежали до наступления сумерек. Весь день в лесу, там, где остались парашюты, слышались выстрелы, гиканье, собачий лай.

Когда густые тени расплылись по лесу, Крылатых сказал:

— Теперь можно и «повеселиться».

— Есть подкрепиться, — живо отозвался Мельников, раскрывая вещевой мешок.

— Я, стало быть, тоже думаю, что пора, — поддержал обычно молчаливый Целиков.

— Есть не хочется, — сказала Аня. — Пить — умираю!

— Нужно, приказываю поесть, — с деланной строгостью сказал Крылатых.

Генка подсел ко мне.

— Подзаправсь хорошенько — всю ночь придется идти, — проявляю над ним опекунство.

— Всегда готов! Было бы только чем.

Мы пожевали всухомятку сухарей с тушенкой, но еда не шла: всех мучила жажда.

После ужина Крылатых построил группу в том же порядке, в каком мы двигались и сюда. Подойдя к Зине и Ане, он сказал:

— Сегодня на связь выходить не будем. Нельзя, чтобы враг узнал, где мы находимся. Сначала разберемся сами в обстановке.

— Понятно, — ответила Аня.

Затем Крылатых подошел ко мне.

— Будешь идти со мной рядом, — сказал он, положив руку на мое плечо. — Смотреть нужно в оба.

Не раз мне приходилось, находясь в «Чайке», вместе с Крылатых ходить пешком, встречаться со своими людьми, жившими и работавшими в легальных условиях, получать от них разведданные и давать новые задания. Явочные квартиры находились вблизи Минска, у железнодорожных станций Столбцы, Негорелое, Дзержинск, Фаниполь, возле других крупных и мелких вражеских гарнизонов. Проскальзывая в опасных местах, где возможны были засады, Павел Андреевич и тогда говорил:

— Жаль, зрение меня подводит. Так что смотри, дружище, повнимательней, за двух, а я уши навострю как следует: слух у меня хороший.

Мы двинулись на юго-восток и попали на малозаметную лесную тропу, проходившую меж зарослей малинника, кустов ольшаника. Прошли по ней не более полусотни метров, как лес кончился. На опушке остановились. Отблеск вечерней зари, погасший в лесу, играл еще в полную силу на небе.

Невдалеке показался хутор. Белый домик был окружен исполинскими деревьями. Справа и слева в отдалении видны были другие хутора. Маскируясь в кустарнике, мы приблизились. На дворе звякнуло ведро. Послышались женские голоса. И вновь стало необыкновенно тихо.

— Такая она, Германия, — прошептал Геннадий.

По голосу мне показалось, что он разочарован: хотел увидеть что-то необычное, а здесь хутор как хутор.

Внезапно мы повернули головы вправо. Там кто-то насвистывал. Так обычно свистит трусливый человек: он подбадривает самого себя. Тут же послышался шорох и мягкий топот — кто-то приближался по дорожке вдоль леса. Крылатых подал знак, и мы отошли бесшумно на несколько метров в лес.

Мне с Мельниковым он приказал захватить свистуна. Мы залегли у куста, стоявшего у самой дороги, и вскоре увидели человека в военной форме, который шел вразвалку, катя рядом с собой велосипед. Оружия при нем не было видно. Когда он поравнялся с нами, мы подхватились, бросились к нему.

— Хальт, хенде хох! — скомандовал я. — Стой, руки вверх!

— Что такое? — нехотя подымая руки, произнес немец. — Разве так шутят?

Мельников в ту же секунду подхватил велосипед и толкнул его в лес, и он, шелестя ветками, прокатился шагов десять и застрял.

— Вперед, — показали мы пленному на лесную тропу. Но он не двигался с места.

— Что стоишь, фриц? Сказано иди!

— Я не Фриц, я Карл, — поспешил заверить нас пленный в надежде, что нам нужен именно некий Фриц.

Навстречу вышли Крылатых и Шпаков. Увидев их, пленный только сейчас сообразил, с кем имеет дело.

— Рот фронт, Москау! — начал повторять он одни и те же слова, поднимая кверху руку со сжатым кулаком.

— Тише, не шуметь! — приказал я ему, подталкивая в глубь леса.

Тут же, громко разговаривая, по опушке проехала на велосипедах группа полицейских.

— Полицай, патруль, полицай, — негромко произнес Карл, видимо, желая сообщить нам, что проехал полицейский патруль. И все же кто-то из проезжавших услышал его голос. Патруль остановился. Сойдя с велосипедов, полицаи долго прислушивались, а затем несколько раз один из них прокричал в нашу сторону:

— Кто там? Выходи!

Мы крепко держали пленного за руки, а Мельников, сорвав у него с головы пилотку, зажал ею рот так, чтобы тот не мог крикнуть. Полицейские постояли еще несколько минут, но в лес идти не осмелились. Они уехали своим путем.

Захваченный немецкий солдат по имени Карл на допросе рассказал, что он служил в армии 6 лет, воевал на восточном фронте, там обморозил ступни ног. Долго лежал в госпитале, сейчас уже длительное время находится дома, на излечении. Мы его задержали в тот момент, когда он возвращался от своей невесты.

— Мой дом рядом, — несколько раз повторил Карл. — Пожалуйста, отпустите, уже слишком поздно.

— Что вам известно о советских парашютистах? — перевел я на немецкий язык вопрос Крылатых.

— О, известно все. Их ловят сегодня здесь в лесу весь день. Наехало солдат, полиции, жандармерии, даже юнкеров привезли.

— И что же — переловили?

— Не знаю. Очевидно, нет, так как все эти войска остались на ночь в лесу. Завтра облава будет продолжаться. Кругом патрули, засады. Разве вам это неясно!

Сведения о том, что войска, участвующие в облаве на нас, остались в лесу, и то, что в районе нашей высадки патрулируются дороги, устроены засады, представляли для нас несомненную ценность.

— А как называется ваша деревня?