— Если бы знать, откуда он будет идти, встретили бы на полпути, проследили, — рассуждал Генка.

И все же вышли к месту еще до темноты. Ничего подозрительного не обнаружили. Генка часто посматривал на часы. «Волнуется», — подумал я.

Наконец показался тот, кого мы ждали.

Человек шел вразвалку, не спеша, точно он направлялся домой после рабочего дня — утомленный, озабоченный. Он был невысок, крепко сложен, с крупными чертами лица. В левой руке — метровая палка. Все приметы совпадали с описанием.

— Геноссе! — сказал он, остановившись шага за три. — Рано темнеет.

— Да, — ответил я, — рано темнеет.

— Вас зовут Август Шиллат?

— Август — да, но не Шиллат, а Шиллят — мягче, Шиллят, — повторил он. — Но вы зовите меня «партайгеноссе». Я — коммунист, член партии коммунистов. Мы боремся за дело коммунизма, против фашизма. Значит, мы с вами товарищи по партии — «партайгеноссе», — по-своему, не спеша, объяснил он.

Я назвал свою кличку, извинился, что не могу сообщить настоящее имя.

— Я понимаю. Это не имеет значения. Но вы советские парашютисты?

— Да!

Шиллят внимательно, с любопытством рассматривал Генку. На его лице я уловил сочувственный взгляд, даже жалость: возможно, он подумал, что у нас уже не осталось резервов и в армию призваны даже подростки.

— Мой коллега, — сказал я Шилляту. — Смышленый разведчик. Он доброволец!

— Сколько вам лет? — спросил Шиллят.

— Пятнадцать! — бойко ответил Генка.

— Дорогие товарищи, как жаль, что я не встретил вас вечером 27 июля. Думаю, что были выброшены именно вы? Я все ездил вдоль опушки леса на велосипеде — надеялся на встречу. В одном месте звал вас: мне показалось, что я услышал какой-то шорох, шаги. Но мне никто не ответил. Тогда было очень много войск в лесу — искали вас. Нашли ваши парашюты.

— Помнишь, еще Павел Андреевич сказал по этому поводу: «Провокатор!» — напомнил я Генке.

— А как же, помню.

— Мы слышали, как вы звали нас, но не ответили, решили, что это провокация.

— О дорогие товарищи, как это все печально: все могло быть по-иному, если бы мы тогда встретились. Почему вас только двое? По слухам, должно быть человек пятьдесят. Не слышно, чтобы так много погибло.

— Смотри ты, — удивился Генка, — фрицы правильно подсчитали. Всех нас из трех групп почти столько и было.

— Что он говорит? — поинтересовался Шиллят.

— Он говорит, что в Восточной Пруссии есть парашютисты кроме нас, — и они действуют.

— Мы могли бы вам во многом помочь, во многом, — повторил нам «партайгеноссе».

— Еще и теперь не поздно, — осторожно заметил я.

— О да, вы верно говорите. Мы обо всем договоримся. — Шиллят снял из-за плечей ранец с кожаными лямками, вынул аккуратно сделанные бутерброды с ветчиной. Аппетитный запах защекотал ноздри.

— Угощайтесь, моя жена приготовила. Вы очень худы. Приходится голодать?

— Это вам в сумерках так показалось.

— Нет, нет, я вижу. Вам нелегко. Я сам шесть лет отсидел в тюрьме, знаю, что такое голод. Нацисты требовали, чтобы я отдал знамя окружной парторганизации. Но не на того нарвались. Я его надежно спрятал — оно и сегодня там. Сохранил я и свой партбилет.

Мы внимательно слушали, присев за штабелем.

— Вы ешьте, ешьте, берите кофе — запивайте. — Есть в нашей деревне еще один коммунист. Мой друг. Зовут его Эрнст Райчук. Я вас обязательно познакомлю с ним — на всякий случай. У него большая семья — пятеро дочерей. Вам надо с ним обязательно встретиться. Если что случится со мной, будет он. Человек он надежный. Тоже, как и я, отсидел шесть лет. Теперь мы оба являемся на регистрацию — раз в неделю.

— А у вас большая семья?

— Один Отто, сын. И жена есть. Вы знаете, почему меня освободили из концлагеря? Хотят задобрить. Им нужен мой сын — Отто. Нацистам нужно пушечное мясо. Ему скоро восемнадцать, высокий, стройный парень. Его призывают не в фольксштурм, а в войска СС, в гитлеровскую гвардию. Со дня на день могут забрать.

Мне сначала показалась подозрительной такая откровенность. Но я понял, что он нуждается в том, чтобы поделиться своими мыслями, поговорить начистоту, без боязни. Так поступили и те три женщины, что пекли нам хлеб. Ему же, коммунисту, было очень радостно встретиться с людьми одних взглядов, одной цели.

— Нам нужно договориться о конспирации. Вы знаете, что случится со мной и моей семьей, если о наших связях узнают в гестапо?

— Догадываемся.

Шиллят поднес ладонь к губам и дунул на нее. После этого он произнес всего только одно леденящее душу слово:

— Пепел…

— Будем надеяться на лучший исход. Зачем так мрачно…

— Мне уже ничего не страшно. Я прожил шестьдесят пять. Мне только очень жаль Отто. Он у меня один сын, сын коммуниста, а должен служить нацистам. Мы с женой ничего не можем придумать.

— Теперь будем думать вместе.

— Я не вижу выхода. Скоро ваши начнут наступать?

— Не отвечу. Вы, как житель Восточной Пруссии, очевидно, хорошо знаете ее, расскажите нам об оборонительных сооружениях и…

Шиллят не дал мне договорить. Он доверительно взял меня за руку:

— Так, я все понял, что вам нужно. Еще при кайзере я служил на флоте. Приходилось бывать на всем побережье Балтики, в крепостях Кенигсберг, Пиллау… Но отложим беседу на эту тему до следующей встречи. Я все обдумаю. У меня есть надежные люди, которые могут помочь вам в этом больше, чем я. Им известно многое из того, что сооружалось здесь при нацистах. Извините, но хочу поторопиться. Жена и Отто знают, куда я пошел, и будут очень ждать, волноваться. Сейчас давайте подумаем о вас. Как вы живете здесь, где устраиваетесь с ночлегом?

— Да уж как придется — нам не выбирать.

— Извините меня за неделикатность. Я — лесной мастер и лес знаю хорошо. Должен дать вам совет — это в интересах вашей безопасности.

Август Шиллят назвал нам несколько кварталов, в которых лучше не располагаться, потому что егери с начальством, преимущественно военными чинами, часто выезжают туда на охоту. Он рекомендовал лучше всего поселиться в квартале № 252. Там молодой лес, низкие густые елочки. Этот квартал никто не посещает.

— Я думал пригласить вас к себе. Но пока нельзя. В моем доме расквартированы два солдата. Один работает на пеленгаторе — он и рассказывал о русских парашютистах, о том, как их ловят. Этот — опасный нацист. С ним нельзя подружить, как нельзя причесать змею. А второй работает в полевой почте — просто балда, но и его следует опасаться.

Шиллят рассказал, где находится его дом и дом Райчука, их приметы, как туда пройти, если очень понадобится.

— Вам не опасно ночью возвращаться домой?

— Я хорошо знаю местность. Обойду всех патрулей. Наконец, я же немец. Был по хозяйским делам. Но если ничто не поможет — так вот! — Шиллят достал из кармана своего короткого пальто тяжелый парабеллум. Он начал прощаться.

— Привет жене и Отто. Поблагодарите жену за заботу о нас.

— Спасибо, сердечное спасибо, — радостно воскликнул Шиллят. Приду завтра сюда в это же время. — Он растворился в темноте.

— Вот тебе и «партайгеноссе». Встретиться бы нам с ним деньков сто раньше, — размышлял Генка. — Мы бы здесь не так развернулись, — он в основном понял суть нашей беседы с Шиллятом.

— Нам, Гена, грешно обижаться. Мы немало передали ценных сведений «Центру». Наши ребята и сейчас, очевидно, передают. А если Шиллят поможет нам, будет еще не поздно, даже если мы здесь встретим свою армию. Впереди, до Кенигсберга — много укреплений. Немцы без боя их не сдадут. Их нужно громить. А это легче, когда знаешь, где эти укрепления и какие они, кто их защищает, каким оружием. Мы должны узнать об этом как можно больше.

— Эх, девушек бы теперь сюда, Аню да Зину… — вздохнул Генка. — Может, наш «геноссе» узнает что-либо от своего квартиранта-пеленгаторщика, работают ли где-либо вблизи подпольные радиостанции. Хотя что узнаешь: может, джековцы работают, а может, из группы Максимова или прибалтийцы, — сам же ответил на свой вопрос Генка.