И заходилась в рыданиях. Очень скоро с ней перестали спорить: Власта так Власта, жалко, что ли? Хоть горшком назови, только не плачь.
Девочка, поначалу хилая и болезненная — в отца, тревожилась Валя, прикусывая сразу начинавшую прыгать губу, — уже к двум годам сделалась такой «кукляшкой», что никому и в голову не приходило ее дразнить. В детском саду не только воспитательницы, но и сами дети звали ее исключительно Ласточкой и обращались как с невиданной, драгоценной игрушкой. В известном смысле мечта матери сбывалась: ее дочь действительно властвовала — если под этим понимать вечное сидение на троне. А там как: возвели и сиди, царствуй, потакай раболепию подданных, не то полетишь вверх тормашками. Редкие, робкие попытки маленькой Ласточки побыть нормальным ребенком вызывали у старших и сверстников панику и протест: куда? Упадешь! Расшибешься! Не трогай, такая тяжесть! Сиди, не бегай, пусти, оставь, я сделаю.
Она быстро смирилась, поняла, что проще не сопротивляться. Ни друзей, ни подружек ни своего возраста, ни старше, ни младше у нее не водилось — как злополучный Гулливер, она всем была не по размеру. В школе ей неизменно, толком не дослушав, завышали оценки, словно не ожидая от игрушечной девочки настоящих знаний, и она огорчалась, потому что знала много и тратила на учебу массу времени и сил. Чего, чего, а сил ей было не занимать. Но ее даже зверюга-физкультурник на полдороге снимал с кросса: мол, все-все, хватит. Вижу, можешь. Молодец. Пятерка. Ласточка не подозревала, что он уж который год добивается благосклонности ее матери, будоражившей мужские умы высокой грудью, тонкой талией, грустным взором и трагической преданностью своему «покойнику». Сельские бабы злились: не сиди собакой на сене, не морочь человека. Однако при всем желании ни в чем не могли упрекнуть Валентину с ее пускай надоевшим, но честно выстраданным нимбом вдовства и отчаянной, исступленной любовью к дочери.
Такая любовь сама по себе — стеклянный колпак, а Ласточке в довершение бед все, всегда и везде — соседи, знакомые, незнакомые, учителя, одноклассники, на субботниках, сборах сена, урожая, уборке класса, — охотно и единогласно отводили роль беспомощной «младшенькой». Девочку будто забыли распеленать, а ей не без оснований мечталось о лидерстве и великих свершениях — наполеоновский комплекс свойственен не только мужчинам. Она задыхалась, но не знала, как показать, что выросла.
Время шло, ничего не меняя и лишь добавляя страданий. Хорошенькая Ласточка чуть не с первого класса грезила о большой любви со всеми положенными атрибутами, а в нее никак никто не влюблялся. Каждый вечер она засыпала под мечты о будущем романе. Записка: «Можно проводить тебя после школы?». Она трепещет — кто писал, неизвестно, — но внешне остается невозмутима. Пишет внизу: «Да» и оставляет сложенную бумажку на парте. После уроков выходит из школы, незаметно оглядывается по сторонам. Никого. Разочарованно бредет обычной дорогой — и вдруг ее догоняет… кто? Ну, скажем, одноклассник Вовка. Или Юрка-мотоцикл. Но лучше Сережа из восьмого «Б». Впрочем, неважно кто, лишь бы не дурак и не чучело. Важно, что они становятся неразлучны, дружат, он остается рыцарски предан ей до конца школы и после экзаменов они женятся. Ласточка только не могла решить, когда начинать целоваться: на выпускном или раньше, в десятом классе? Мать воспитывала ее строго, но ради своего героя Ласточка готова была на некоторые уступки.
Фантазии так распаляли ее, она так в них верила, что утром, в школе, ей хотелось бить идиотов-мальчишек портфелем по голове — ну почему они ее не замечают?! Точнее, замечают, но как птенца или котенка, оберегают, обходят стороной — упаси бог толкнуть. А за косички, за руки, за бока хватают других, причем часто девчонок выше себя на голову. Те, дуры, лишь глупо хихикают, между тем как у Ласточки заготовлен десяток язвительных реплик на подобный случай. Увы, по закону подлости он предоставляется не ей… Почему? Животрепещущий вопрос. В поисках ответа миниатюрная девочка подолгу простаивала у зеркала. Вроде красивая. Большие глаза, длинные ресницы, изящно изогнутые губы, густые волосы… чего им не хватает? Вывод напрашивался сам собой: роста. У Ласточки окончательно сформировался комплекс неполноценности.
Годы ползли, любовь запаздывала. К десятому классу Ласточка совершенно отчаялась. И вдруг под Новый год в их школе решили устроить «огонек» со старшеклассниками из соседнего поселка. События ждали с трепетом. К началу танцев напряжение достигло такого градуса, что Ласточка вместе с многими другими девочками — а может, и мальТчиками — находилась на грани обморока.
В том нечеловечески ужасном состоянии она и повстречала… Принца. Иначе не скажешь. Высокий жгучий брюнет Принц — воплощение всего, на что она почти перестала надеяться, ожившая картинка, списанная с мечты, — уверенно направился к Ласточке, пригласил танцевать и не отходил целых три перерыва. У него было необычное имя: Глеб, которое Ласточка в процессе топтания уже обкатывала во рту на будущее, и держался он по-взрослому, свободно, с приятной развязностью. Она млела от его остроумия. Вопрос, когда начинать целоваться, больше не возникал. Как только Глеб изъявит такое желание!
Однако вместо того чтобы вспыхнуть неземной страстью, Глеб исчез с приятелями — «я на секунду, подождешь, малыш?» — и вернулся другим человеком. Ласточка робко потянулась к нему, но он скользнул по ней стеклянным взглядом, не узнавая, и вперился расширенными зрачками куда-то ей за ухо, и туда же потянулся нетвердой, жадной рукой:
— Потанцуем?
Так коварно, из-за спины, был нанесен смертельный удар Ласточкиному самолюбию и романтическим надеждам. Бедняжка сгорала со стыда: ей казалось, что вся школа смеется над тем, насколько легко, без усилий, буквально не пошевелив пальцем, грудастая корова Сотникова отбила у нее парня. Первого в жизни — и, очевидно, последнего. После чудовищного предательства Глеба Ласточка поставила на себе крест. Тогда же родилось ее решение уехать из неблагодарного родного поселка «в город за дипломом», как давно советовала мать. Покинуть дом? Раньше самая мысль казалась кощунством, но теперь… В Москву, в Москву, ежечасно восклицала оскорбленная Ласточкина гордость. Несчастная дочка библиотекарши хотела попасть в столицу как… что там три сестры — как сорок тысяч братьев хотеть не могут!
Она и раньше упорно сидела за учебниками, но сейчас практически не выпускала их из рук, задавшись целью непременно поступить в технический вуз, все равно какой. Зачем? А вслушайтесь: инженер Тарасова. Звучит достойно и независимо. Внимательные глаза Ласточки неустанно скользили по формулам, но поверх, словно на прозрачной пленке, проступал ее собственный ученый образ: лучшая студентка, аспирантка, незаменимый специалист, кандидат наук, доцент, профессор. Может, тогда ее, наконец, заметят?
В институт она поступила на редкость легко. Там, где выпускникам московских матшкол требовались репетиторы, правильные фамилии и родительские знакомства, Ласточке хватило твердого знания школьной программы. Глядя, как кукольная, ненастоящая девочка уверенно воспроизводит на проштампованных листах абзацы из Кикоина и Кикоина и бойко расправляется с вполне обыденными тригонометрическими уравнениями, члены приемной комиссии изумлялись так, будто у них на глазах доказывалась теорема Ферма. Преспокойно сдав экзамены на пятерки, Ласточка мысленно заседала в Академии наук.
Пришел сентябрь, началась учеба, и выяснилось, что не все так просто. Институтские дисциплины, особенно матанализ, своей ошеломляющей, изнурительной непонятностью вызывали у Ласточки подобие чесотки. Она, сколько ни зубрила, постоянно ощущала себя периферийной дурочкой и на лекциях, а тем более на семинарах вся внутренне сжималась, «стремилась к нулю», благо размеры позволяли. Мальчики ее по-прежнему не замечали — а точнее, она сама от неизбывного ужаса перед «наукой» в упор не видела тех, кто не остался равнодушен к ее нежной фарфоровой хрупкости. Не получая отклика и спасая достоинство, однокурсники теряли интерес либо заносили миниатюрную красавицу в разряд богинь и восхищались ею издалека. Вообще же в первом семестре само обучение в институте было настолько в новинку, что на другое попросту не хватало сил, ни физических, ни эмоциональных. Романы начали заводить после каникул.
