А то я ревновала… Там такие девочки были, ну, думаю, не устоит мой Иван, изменит мне! Ревновала, представь себе!

Ну да ладно, ты рад, что я вернулась? Рад?

А скажи, этой девочке, Русалочке, ей и правда миллион дадут?

Вот счастливая-то!

Такая молодая, красивая, умненькая и с таким приданым!

Ну так скажи, ты рад?

И знаешь, у нас есть повод встретиться.

Важный повод…

Никогда до этого Мария Витальевна не чувствовала себя настолько униженной.

Ведь ее никогда не бросали.

Ведь она была женщиной-даром.

Разве кто-нибудь добровольно откажется от женщины – божьего или ангельского дара?

От таких женщин, как Мария Витальевна, мужчины никогда не уходят. Мужчины, наоборот, цепляются за края одежды таких женщин, за ноги цепляются, ползая и умоляя: вернись, не уходи!

И вот Мария Витальевна, ни разу в свои тридцать восемь с половиною лет не брошенная никем, впервые ощутила этот позор, этот стыд, это унижение.

Унижение – просить, заискивать, уговаривать в последней надежде, что это всего-навсего каприз ее возлюбленного, его капризная поза, которую он вот-вот сменит на милость и вновь раскроет ей свои объятия.

Но Иван объятий не раскрывал.

– Так ты и правда решил жениться на этой девочке? – спросила Мария Витальевна, когда Иван наконец огорошил ее совершенно феноменальной новостью. – Ты женишься на этой Верочке? На Русалочке из вашего шоу? Это правда?

Мария Витальевна вдруг почувствовала огромное желание закрыть лицо, закрыть его хоть бы и руками, за неимением паранджи или хеджаба, потому что лицо ее начинало гореть от стыда.

– А я-то дурочка, я-то думала, вот умненькая девочка там, не скучно Ивану с нею, а я-то дура думала!

Мария Витальевна закрыла ладонями рот и не моргая глядела на Ивана.

– Она молодая? Да? Она молодая, ей восемнадцать, наверное? Да?

Мария Витальевна и не ждала ответов на свои вопросы. Она сидела на стуле прямо, выучено держа спинку и головку, так как привыкла за долгие годы повелевать мужчинами, их тайными помыслами и желаниями.

– А ты знаешь, почему я вернулась из Австралии?

Спросила она, отводя руки от совершенно бледного теперь, почти без помады рта.

– Почему? – с безучастной усталостью спросил Иван.

– Потому что я беременна, – ответила Мария Витальевна с торжеством последнего залпа в последнем агонизирующем контрнаступлении.

– Ну? – с еще большей безучастностью откликнулся Иван.

И в этом его "ну" не было даже приличествующей подобному известию радости.

– А ты знаешь, кто отец будущего ребенка? – почти в отчаянии спросила Мария Витальевна.

– Нет, – ответил Иван тоном, не допускающим иного толкования, нежели полное безразличие.

– Ты, – тихо и нежно сказала Мария Витальевна. – Ты отец.

– Я не хочу это обсуждать ни теперь, ни в другое время, – с непривычной твердостью сказал Иван. – В иных обстоятельствах я бы нашел аргументы, что я предлагал тебе тогда отношения, но ты уехала, и ведь ты уехала к мужу, разве не так? Ты ведь замужняя дама. И ребенок этот родится после поездки к мужу.

– Но мы ведь с тобой знаем… – начала было Мария Витальевна, но Иван оборвал ее.

– Хватит, хватит, мамочка, довольно! Я уже практически женатый человек, у меня скоро появятся свои дети, и я не понимаю, чего ты добиваешься от меня, у тебя муж, он генерал, он богат, ты его всегда уважала, как ты мне всегда об этом говорила, так чего тебе еще надо от меня?

– Я люблю тебя, Ванечка! – наконец, захныкав, выдавила из себя Мария Витальевна.

Лицо ее по-детски скривилось и ручки, инстинктивно сжавшись в кулачки, прижались к глазам.

Он не стал утешать.

Он тягостно выжидал, покуда все это закончится.

Вся эта тягомотная и невыносимо противная ему сцена.

Иван больше не любил эту женщину.

Он глядел, как она плачет, и ему было понятно со всей очевидностью: вот плачет избалованная кукла.

Плачет, что потеряла игрушку.

Плачет, что у нее, у зажравшейся замужней бабы, отбирают забаву – юного любовничка.

Как он раньше не видел этого?

Слепой.

Слепой котенок.

Она играла им.

Но теперь он ответственный человек.

Взрослый мужчина.

Муж.

У него есть жена.

Без пяти минут жена.

Его любовь, его спасительница – Верочка.

Девушка-врач, которая открыла ему глаза на мир.

Которая подарила ему зрение.

– Ехала бы ты домой, Мария Витальевна, – посетовал Иван, когда всхлипывания уже начали ослабевать.- Муж, наверное, заждался уже.

– Я тебя убью. Я тебя закажу, я мужа попрошу, – тихо прошипела Мария Витальевна, выскальзывая из квартиры…

А Иван уже думал совсем о другом.

Об очень приятном.

Скоро у Верочки будет сорок дней по отцу, а потом они сыграют свадьбу.

Смотреть дачу поехали с Инокентьевым из бывшего первого управления. Инокентьев теперь в наркоконтроле служил. Генерал-майор.

– Ничего, соседями будем скоро, Макаров. На рыбалку будем ходить! – ворковал Инокентьев. – Жен наших состыкуем. Пускай они корешатся, садоводством занимаются, а мы воздухом будем дышать, и, если здоровье позволяет, по банке тихохонько ударять будем. А?

Инокентьев задорно подмигнул и, щелкнув себя по шее под кадыком, показал, как они с Макаровым будут тихохонько ударять по банке.

Поселок был в двадцати километрах за Звенигородом.

Дача, которую предлагали Макарову купить, принадлежала одному из своих – генералу, недавно умершему от инфаркта.

Вдова генерала владеть дачей этой после смерти мужа не хотела, а детям, которые были теперь очень высокого полета, дача по удаленности от столицы и по уровню комфорта не подходила. В общем, вдова продавала, а негласный совет соседей-чекистов не хотел, чтобы рядом поселился кто-то чужой. А тут как раз Макаров из Австралии на пенсию прикатил.

Настрой у Макарова был, как всегда, боевой. И это не смотря на то, что после австралийских да испанских вилл, где ему доводилось живать последние годы, дача эта явно не дотягивала, будучи чем-то по-совковому недотепистым – уже, вроде как, и не изба, но еще и не коттедж…

Так – обычная совковая советская дача для генерала, не видавшего иных изысков, нежели русская рубленая банька с белым парком на краю участка в двадцать соток, да пруд-прудок, подернутый зеленой ряской, вместо привычного для Запада бассейна.

Но зато в цокольном этаже – гараж с железными воротами и целых три веранды: две в первом этаже – одна на восток, по утрам чай из самовара пить, другая на запад – пить чай по вечерам, а третья на втором этаже на юг – летом сидеть там и оттуда в сад глядеть…

– Слышь, Макаров, рамы на втором этаже на веранде вынимаешь и получается открытая терраса, – приговаривал Инокентьев. – И там поставишь бильярд, я к тебе приходить буду играть, лады?

Макаров ходил, кивал, глядел, поглядывал…

Эх, годика не хватило еще послужить там… И только дела вроде проклюнулись, особенно в Испании – консультировать наших бизнесменов, пробивать им за процент информацию о зарубежных партнерах. Надежность, репутация, хренация, платежеспособность и так далее – в принципе, та же самая разведка, только уже не за зарплату, а за нормальные живые деньги.

Годика не хватило, тогда бы он себе не эту дачу сейчас покупал, а что-то поприличнее – в Одинцовском районе…

– Ну что? Нравится? – беспокоился Инокентьев.

– Нравится, – отвечал Макаров.

Назад ехали уже слегка выпивши.

– Женка твоя, у нас поговаривают, тебе подсолила в твоей отставке, – сказал наконец Инокентьев.

– И что еще говорят? – спросил Макаров.

– Да ничего особенного не говорят, да и прямых доказательств не было, да и там,

– Инокентьев показал вверх пальцем, – там не велели жесткого расследования проводить, но, тем не менее, говорят, что у женки твоей дружок здесь был один, он вроде как на нее вражину и навел…