В принципе, люди с хорошим образованием всегда имеют такую возможность: взять, к примеру, и перейти на французский.

Примитивные, те тоже пытаются создать своего рода обособленную территорию со своим куриным языком. Так было всегда. И если дворяне в России 18-19 веков изъяснялись между собою по-французски не столько из выпендрежа, сколько для того, чтобы слуги их не понимали, то и чернь в ответ тоже изобретала свой язык, начиная изъясняться по-мазовецки – "в кирёху бряем, галямо тюрьмаем, стебуху дули зонят"… Так говорили на средне-русском базаре в 18 веке. Потому как каждое действие вызывает свое противодействие.

Нынешние "мазовецкие" тоже придумали свой "нео-мазовецкий" со всеми этими "у-упс" и "вау", "отстой", "тормоз", "жесть" и прочими "прикольными" словечками.

Одного не учли нео-мазовецкие невежи, того, что французский выучить гораздо сложней – его надо учить несколько лет… А весь набор словечек "у-упс" и "вау" выучивается и постигается за пару дней, даже человеком с очень неразвитыми умственными способностями.

В результате, когда образованные Иван с Верой говорили теперь на кухне по-французски, окружающие их совершенно не понимали. А когда Серый Волк с Красной Шапочкой пытались в контру завернуть что-то на своем круто-молодежном арго, у Ивана с Верой эти жалкие попытки вызывали только снисходительные улыбки.

Однако…

Однако, с французским на кухне и в гостиной не прокатило.

Не вышло, не вытанцевалось.

Серый Волк и Белоснежка с Красной Шапочкой нажаловались Владиславу, и тот запретил Ивану и Вере говорить по-французски.

Чернь торжествовала.

Но Иван и Вера выдумали тогда новую игру.

Они стали говорить по-русски, но при этом стали выражаться некими абстрактными, не напрямую привязанными к ситуации и с виду неадекватными фразами, условившись между собой, что это будет игра в ассоциации, рассчитанная на взаимное понимание, и что игра эта будет основана на предположении, что каждый из ее участников обладает развитой культурой.

Игроков было два.

Иван и Вера.

Серый Волк, Белоснежка, Красная Шапочка и Бармалей были у них фишками на игровом поле.

Целью игры было набрать максимум очков.

Но кроме того, даже главной ее целью было достижение комфортного пребывания в невыносимой для них атмосфере студии.

Очки набирались таким образом.

К примеру, в гостиной сидят Вера и Иван. Кроме них в гостиной находятся Белоснежка и Серый Волк. И Серый Волк рассказывает Белоснежке про своего питбуля, которого тренирует для собачьих боёв…

Услышав это, Иван говорит Вере:

– А у полковника был петух…

– Габриэль Гарсия Маркес, – отвечает Вера и зарабатывает шесть очков.

Если же ассоциация была воспринята не сразу, а со второй подсказки, если Ивану потребовалось бы уточнить, один-де латиноамериканский полковник хотел продать своего петуха, то Вера заработала бы уже не шесть, а пять очков. Каждая подсказка – минус очко.

Чернь, как Иван называл теперь иных обитателей студии, разумеется догадывалась, что за абстрактными фразочками, которыми перекидывались Русалочка с Карабасом-Барабасом, скрывался некий обидный для них подвох, но покуда терпела, стиснув до поры волчьи зубки. Видимо, когда жалобщики ябедничали Владиславу, накатывая на французский язык, он что-то сказал им про особый статус Веры и Ивана, намекнув на какие-то обстоятельства, дающие им особые права.

– Василий Пукирев, – сказала Вера, когда Белоснежка принялась рассказывать Красной Шапочке про свою подружку, что выскочила за папика на двадцать лет старшее ее…

– Третьяковская галерея, – отреагировал Иван и торжествующе показал Вере шесть пальцев.

А бывало, что ассоциации Иван схватывал не сразу.

Но когда схватывал, оба они, и Иван и Вера, хохотали до упаду.

Так, когда Серый Волк, доказывая что-то Красной Шапочке, добился от той признания собственной правоты, Вера на это задумчиво произнесла:

– Князь Андрей, возвращаясь из имения Ростовых, где был по делам, увидел его…

Она давала потом Ивану три подсказки, а он все никак не мог сообразить… Но когда догадался – как они хохотали!

Так хохотали, что Серый Волк, забыв про предупреждение, сделанное ему Владиславом, пообещал Ивану, что изобьет его. …

Мария Витальевна не любила своего мужа.

Она его боялась.

Но страх ее имел корни чисто абстрактного свойства.

Ведь Макаров ее не то что никогда не бил, он даже голоса своего на Марию Витальевну ни разу не повысил.

Даже страх перед Богом у верующего человека более конкретен и материален, чем страх Марии Витальевны перед своим супругом. Ведь у верующего человека любая конкретная болезнь, каждая определенная беда – это наказание за грех. А как же абстрагироваться от конкретики болезней? То-то и оно! Поэтому и Божий страх – штука небезосновательная. Раз существуют беды и болезни, значит, их кто-то на тебя насылает. А это значит, что надо этого насылающего бояться.

Но муж по фамилии Макаров никогда никаких бед и болезней на Марию Витальевну не насылал. Однако она его все же боялась. И боязнь эта происходила оттого, что они редко виделись, мало жили вместе.

Макаров то в Африке работал, где-то посредине между Анголой и Мозамбиком, то в Латинской Америке, в Никарагуа да в Венесуэле… А Мария Витальевна годами в Москве – соломенной вдовой. И без детей, без опеки родственников со стороны мужа.

Порою ей казалось, что Макарова вообще не существует, что это некий миф.

Но случались иногда бурные всплески вулканической активности. Везувий супружеской жизни оживал, над семейным очагом начинал куриться дымок. Это Макаров возвращался из очередной долгой секретной командировки и пытался наладить с Марией Витальевной подобие семейных отношений.

Мария Витальевна покорно играла роль любящей и заботливой жены. Ходила с мужем по театрам, ездила с ним в Сочи и в Дагомыс, дарила ласки, всегда безотказно и с готовностью принимая его на супружеском ложе… Но проходили шесть недель отпуска, и Макаров снова получал назначение в очередную свою Анголу.

Однажды, в который уже раз посмотрев лиозновского Штирлица, Мария Витальевна иронически усмехнулась в том месте сериала, где разведчику Исаеву привозят показать его жинку – то ли для вдохновления его на подвиги, то ли для угрозы: жинку-де твою, не забывай, у себя держим!

А вот ее ни разу не свозили, чтобы Макарову показать!

То ли денег из бюджета своей разведки пожалели, то ли Макаров еще не дорос до штирлицкого статуса, чтобы ему жену показывать.

Только через два месяца ее пребывания в Австралии Макаров наконец-таки удосужился приехать в Канберру и возлечь с законной женой.

– Знаешь, есть такой анекдот про финнов или про эстонцев, что ли, – сказала Мария Витальевна мужу, когда они исполнили свой ритуальный быстрый пересып, которым обычно сопровождалась каждая встреча супругов. – Там эстонца спрашивают, что он любит больше – секс или Новый год?

– Знаю, слышал, – ответил Макаров, поднимаясь с их шикарной постели. – Он любит Новый год, потому что Новый год чаще!

Помолчали.

– Так это про нас с тобой, – подытожила-таки Мария Витальевна.

– Да ладно тебе! – лениво махнул рукою Макаров. – Тебе вообще-то следовало бы знать, что я знаю про тебя всё.

Макаров обернулся лицом к жене.

Она лежала совершенно нагая на светло-коричневом шелке, лежала и курила тонкую ароматную сигаретку.

Макаров стоял перед нею, тоже совершенно нагой…

Два голых человека.

Женщина с сигаретой и мужчина со стаканом виски в руке.

– Я все про тебя знаю, – сказал Макаров. – Пора бы тебе это осознать.

– Что ты знаешь? – тихо спросила Мария Витальевна.

– Знаю все, и про тренера по теннису, и про массажиста из "Спартака", и про мальчишку твоего, про этого Ваню Борщанского, и даже про маляров-молдаван, что тебе ремонт в квартире делали, тоже знаю.