Он и вино придумал, потому что оно по цвету напоминает ему кровь, а его жажда крови превосходит даже жажду вина.

Ну а другие возможные решения, спросите вы меня? Не больше, чем временные меры, чтобы приостановить потерю крови или отсрочить гангрену.

Ведь я глубоко убежден, что хватило бы одного-двух звонков из Америки, чтобы остановить эти бессмысленные братоубийственные войны. Но вы только представьте себе, что будет, если Ближний Восток прилежно и организованно начнет поставлять свои дешевые товары во все части света! Да скорее уж еврей и араб усядутся вместе за стол, чтобы съесть пополам свиную отбивную, не взирая на все религиозные запреты, чем великие державы и те же арабы допустят такое!

Арабы-то прекрасно знают, что если палестинцы объединятся с евреями, очень скоро именно они станут хозяевами всех арабских земель и богатств.

Вот они и продолжают науськивать террористов и поддерживать огонь в очаге войны…

Вы не согласны со мной, дорогой друг. И вы тоже не согласны? — обратился он к своим гостям, и, не дожидаясь ответа, твердо продолжил:

— С другой стороны, Америке ничего не остается, как с ложной беспристрастностью изображать невмешательство в дела Латинской Америки и Ближнего Востока. После экономического чуда Японии и пробуждения Китая и СССР она стоит перед угрозой наступления новых экономических гигантов, отставляющих ее на второй план.

Итак, мой дорогой друг, я по-прежнему всегда к вашим услугам. Сожалею, что не смог вам быть более полезен.

— Прошу прощения за это небольшое отступление, — иронически усмехнувшись сказал он своим гостям с ноткой собственного превосходства. И продолжил:

— Видите ли, в моих единоверцах меня больше всего раздражает представление о себе, как о едином племени. На самом деле мы мешанина, смесь самых разных племен и народов, собранных вокруг единой религии.

Наш род, претерпевший за всю свою историю столько оскорблений, насилий и всяческих несправедливостей, объединяет в себе все народы, населяющие землю. Их семя оплодотворяло лоно наших женщин, по добровольному согласию или насильно. Доказательство тому — хотя бы тот известный факт, что именно по матери определяется вероисповедание детей.

Очень важное обстоятельство! Оно позволило нам сохраниться до сегодняшнего дня, иначе мы давно бы уже исчезли, размытые потоком времени.

Если бы мы были нацией, а не только единоверцами, то это была бы самая беспородная нация. Какой только крови не течет в наших жилах, и по логике вещей мы должны бы быть любимцами всех народов, потому что все они могут обнаружить в нас частичку самого себя.

Что-то наше есть во всех них, что-то от них есть во всех нас.

И еще одно для меня совершенно неприемлемо: новоявленная воинственность евреев, вызвавшая такое восхищение и уважение всего мира.

По мне так лучше бы им оставаться в прежнем робком, смиренном обличье, более соответствующем их натуре. Вечно преследуемые, они употребляли весь свой ум на то, чтобы проникнуть повсюду и добиться признания общества образованностью, богатством, человеческими достоинствами, даже если их умение богатеть всегда вызывало зависть и недоброжелательство.

Этот их новый воинственный лик беспокоит меня. Пролитая кровь порождает только горечь и ненависть. Она питает их и делает вечными, как египетские пирамиды.

Но есть у евреев одно качество, которое меня восхищает: постоянная готовность помочь, отзывчивость по отношению к своим единоверцам.

Аарон поднялся, бросил взгляд в зеркало — нет ли кого в магазине, и взял в руки маленькую картину, прислоненную к стене.

Это был портрет знатной дамы в костюме восемнадцатого века. Очень плохой портрет.

Некрасива была сама женщина, крупный нос которой подчеркивался тонкой щелью почти безгубого рта. Неуклюжа и невыразительна кисть художника. Бесцветен колорит. И даже богатая одежда, не обыгранная скованной кистью, выглядела некрасивой.

Показав портрет Алену, он утвердительно спросил:

— Очень старинный, но решительно плох, не правда ли?

И, жестом остановив ответ, продолжал:

— Мой бедный друг Франческо всегда говорил: «Измени свой стиль, надо воспитывать вкус, постарайся покупать и продавать настоящие вещи». Но разве не все в наши дни несет на себе печать дурного вкуса? Роскошь напоказ — разве это не дурной вкус? А образованность, воспитанность? Их больше нет. Посмотрите, как сегодня одеваются, как ведут себя люди! Что же до нормальной стыдливости, то она исчезла без следа.

Одно только «третье измерение», как их называет комиссар Ришоттани, чего стоит!

Кстати, снова о мафии. Они — это «третье измерение» — ничто иное, как еще одна ее разновидность, очень прискорбная. Франческо их терпеть не мог. Я иногда подсмеивался над ним: «Уж ты-то с твоим именем, ты как святой Франческо должен любить их, они ведь тоже наши братья… по заднице».

Комиссар Ришоттани прервал его:

— Простите, синьор Аарон! Откуда вы знаете, что я называю гомосексуалистов «третьим измерением»?

Раввин не без удовлетворения взглянул на него.

— Я знаю, что вы называете гомосексуалистов «третьим измерением» и что у вас два неблагодарных сына, стесняющихся вашей профессии, что вы не живете со своей женой Верой и что у вас восхитительная подруга по имени Джулия. Еще я знаю, что по соображениям принципиального характера и из чувства признательности к старику Самуэлю вы во что бы то ни стало хотите распутать дело Рубироза, после чего собираетесь уйти от дел и посвятить оставшееся время только личной жизни.

Мой дорогой комиссар Ришоттани! Вы должны знать, что братство раввинов сильнее, чем КГБ, ДИГОС, ФБР и все секретные службы мира вместе по той простой причине, что полиция везде состоит из людей, получающих зарплату и занимающихся шпионажем по долгу службы или для карьеры. Ну а для нас, евреев, это вопрос выживания.

Знать значит предвидеть!

Знать — это прежде всего предвидеть что-то раньше других, а следовательно изменять ход событий или же препятствовать тем изменениям, которые могли бы пагубно сказаться на судьбе еврейского народа.

Идея выживания в нас также атавистична, как у вас, католиков, идея Божьего промысла.

Так что, пока вы ждете манны небесной, мы действуем. Однако не перебивайте меня, — вспылил он вдруг. — Мы говорили о дурном вкусе, а он теперь, к сожалению, неограниченно царит во всех областях общественной жизни. Вы видели фильм «Частные пороки и общественные добродетели»? — спросил он, обращаясь к обоим. И не дожидаясь ответа, продолжил: — Сегодня этот фильм можно было бы прокрутить от конца и назвать его «Общественные пороки и частные добродетели». Только кому это нужно? Чего бы мы этим добились? Скорее всего, ничего. Очень немногих это заставило бы задуматься. Я поляк, но моя дружба с Франческо и частые поездки в Италию сделали так, что я люблю эту страну больше, чем Францию, хотя и живу здесь уже 25 лет.

И вот я думаю, более того, глубоко уверен, что есть два главных зла, пагубных для «сада Европы». Во-первых, политическая власть крайне безответственных людей. И во-вторых, равнодушие общества, свидетельствующее о такой степени снижения естественной совестливости, которая уже немыслима для цивилизованной страны. Именно этот второй аспект является определяющим. Безнаказанность и возможность произвола делает власть все более наглой. Вот что особенно меня тревожит.

— Синьор Аарон, прошу вас! — прервал его комиссар Брокар, заметив, что Ришоттани проявляет признаки беспокойства. — Вы ведь прекрасно понимаете, что мы пришли сюда не затем, чтобы обсуждать европейские дела и ближневосточный кризис.

— Вы правы. Я слишком заговорился. Мне прекрасно известно, зачем вы здесь. Вы хотите знать правду о моем брате по несчастью Франческо, и я должен был бы сразу предупредить вас, что не собираюсь говорить о нем и не потерплю никакого нажима в этом смысле. Я не отвечу ни на один вопрос, даже если это грозит мне тюрьмой.

И пока двое полицейских в полной растерянности молча смотрели друг на друга, он встал и направился к огромному старому сейфу в углу своей комнатушки. Закрыв дверь, он достал из заднего кармана брюк большую связку ключей и отпер его. Порывшись в куче вещей, он достал досье и положил его на колени ошеломленному комиссару Ришоттани.