Весьма симпатичная личность, с которой у Доброго Самаритянина, впрочем, было мало общего, Джулио продолжал сохранять прочную веру в коммунизм, польский беженец давно и окончательно потерял веру в возможность равенства между людьми. Первый исповедовал и пропагандировал свою веру, приводя различные доказательства. Второй — реально пережил в Варшаве ее практическое воплощение в повседневной жизни.

Эти двое могли, конечно, терпеть друг друга, но не более того.

Должен признать, однако, что, невзирая на личные пристрастия, Добрый Самаритянин был достаточно объективен.

Поляк был преподавателем литературы, тихо и скромно жившим в старой Варшаве под властью коммунистической бюрократии, для характеристики которой он нашел собственное определение: «Если ты встречаешь начальника, который спрашивает у тебя, сколько сейчас времени, то самым разумным и мудрым будет ответить: «А сколько вы хотите?».

Ответ, конечно, несколько в восточном духе. На мой взгляд, однако, он довольно точно передает суть положения, сложившегося в некоторых странах при определенных режимах.

По внешним данным раввина никак нельзя было назвать красавцем. Рост средний, возраст — около 45, склонность к полноте и намечающаяся лысина. Продолговатое, с опавшими щеками лицо, голубоватые водянистые глаза, зажигающиеся странным блеском, когда разговор начинал его интересовать.

У него был особый дар слова, которым он пользовался со сказочным искусством, хотя иногда и бывал чересчур многоречив. Физическую непривлекательность он с лихвой возмещал изысканным красноречием, очаровывающим собеседника.

У этого незаконного сына варшавского адвоката и горничной были крепкие и грубые руки, которые должны были бы принадлежать скорее крестьянину, чем человеку от литературы.

Одевался он самым смешным и нелепым образом. Вечно в каких-то дешевых, слишком тесных брюках, еще больше подчеркивающих, по причине начинающегося брюшка, нескладность его фигуры. Бесчисленные связки ключей и записные книжки во всех карманах брюк и пиджака только увеличивали ощущение запущенности, исходившее от всей его фигуры.

Он постоянно боялся воров. Если бы это было можно, он запер бы на замок даже свою ширинку. В нем сочетались душа цыгана и голова филолога.

При первом знакомстве он производил впечатление человека любезного, но с оттенком какой-то липкости.

Правда, не всегда.

Временами эта липкость исчезала, и его врожденная любезность делала приятной любую беседу, деловые переговоры или простой формальный контакт.

Удивительная память позволила ему в молодости получить классическое образование и блестяще закончить варшавский университет с благосклонного разрешения партии, в чьи планы входило использовать его врожденную сердечность и легкость в приобретении друзей из любой среды на посту культурного атташе польского посольства в Париже.

Хорошо познав на собственном опыте, что такое коммунистическая реальность, Аарон, прибывший во Францию, думал только об одном: освободиться от партийных пут и начать свободную жизнь в Париже. Типичная еврейская особенность — умение проникнуть в любую среду — помогла ему в осуществлении этого намерения.

В поисках работы он попал как-то на рю де Прованс, улицу старьевщиков и мелких антикваров. Все они были, в основном, евреи и вели дела только с коммерсантами.

Там продавалось все на свете, от всякого старья до настоящих древностей, Никто из этих торговцев особенно не заботился о тщательном подборе, об определении стиля и эпохи продаваемых вещей. Главное было — продать быстро. И человек разбирающийся всегда имел возможность найти там что-нибудь интересное и по сходной цене.

Вот к одному из таких торговцев и постучался Аарон. Это была весьма колоритная личность — еврей венгерского происхождения по имени Лев, пользовавшийся большой известностью среди антикваров.

Коренастый, на голове — вечная шляпа, которую он не снимал ни перед клиентами, ни перед дамами, ни дома в обществе жены и дочерей. Лицо жесткое, с приплюснутым носом.

Кроме этой шляпы он обладал еще одной примечательной особенностью — никогда не говорил нормальным голосом: все свои немногочисленные реплики он подавал таким громоподобным ревом, как если бы имел дело с глухими.

Это придавало его разговору, касавшемуся только продажи товара — старой мебели, светильников, гобеленов — такую ноту агрессивности, что при первом знакомстве человек, попавший в его лавку, начинал тут же думать, как бы оттуда уйти.

Но со временем, если вы были завсегдатаем рю де Прованс, вы переставали обращать на это внимание, и мощь его голосовых связок начинала вызывать лишь веселое изумление. На вечно меняющихся экспонатах его лавки (товарооборот происходил с потрясающей скоростью) всегда красовалось одно и то же объявление: «Продаем только коммерсантам».

А если какой-нибудь бедняга-любитель случайно попадал в эту лавку, его встречали таким громоподобным приветствием, как будто оно было адресовано всему Парижу.

Известно, что любителя всегда можно распознать по тем вопросам, которые настоящий опытный антиквар никогда не будет задавать: Какова высота? Ширина? Какое это дерево? К какому стилю относится? Кто автор? Как насчет атрибуции?

После первого же подобного вопроса, обнаруживавшего непрофессионализм посетителя, Лев орал: «Вы читать умеете? Здесь продают только коммерсантам!»

И возмущенный клиент уходил.

У Льва была своя слабость — карты, и за карточной игрой, сопровождаемой жутким ревом, он продавал свой товар антикварам, прибывающим со всех концов Европы в поисках старинных вещей для пополнения своих магазинов.

Кроме этой слабости была у него и другая, более приятная: женщины. От них он не смог отказаться и тогда, когда, по причине возраста, вынужден был прибегать для демонстрации своих мужских качеств к гормональным инъекциям, очень вредным для его предстательной железы.

В то время, когда Аарон постучал в его дверь, Лев переживал особый момент своей жизни. Он только начал тогда пользоваться гормонами, и ощущение вновь обретенной потенции располагало его к некоторой благостности и щедрости. Щедрости на еврейский манер, естественно: если я даю тебе 5, ты должен вернуть мне 10, потому что одалживая тебе эти 5 лир, я должен получить доход, как от всякого вложенного капитала.

Но у польского беженца были тогда две неотложные нужды: уладить вопрос о своем проживании во Франции и как-то прокормиться.

Поначалу все шло хорошо, и ничто не предвещало перемен, если бы Аарон не совершил непростительной ошибки: думая как-то повысить собственные акции, он сообщил работодателю о своем филологическом дипломе.

Никогда не признавайтесь богатому невежде, что вы бедняк с университетским дипломом!

Вы не можете доставить большего удовольствия садисту, чем сказать ему: «Не бей меня, мне больно!»

С тех пор хлеб Аарона стал горек и черств.

Вот когда простое происхождение и крестьянская кровь со стороны матери сослужили свою службу: терпение и железное здоровье получили хорошее подкрепление смирением и умением выстоять перед любой провокацией и хитростью.

Один орал, второй терпеливо молчал.

У Льва было две дочери, обе дурнушки. Правда, одна была тощая, а другая толстая, но с довольно приятным лицом, что было почти незаметно, поскольку все внимание поглощалось ее необъятным задом.

Казалось, что эта бедняга вынуждена была постоянно носить высокие каблуки, чтобы, спускаясь по лестнице на своих коротеньких и толстых ножках, не стукаться задом о ступеньки.

Но нашему Аарону в этом объемистом молодом заде увиделась такая перспектива покоя, довольства, изобилия, утешения и плотских удовольствий, что он, в конце концов, уже и сам не мог понять, что его больше привлекло: возможность взять реванш за все издевательства старика или само обладание хозяйкой этого седалища.

Лев взял себе в привычку, подзывая его, орать: «Арман!» (это была кличка его любимой собаки, которая совершила однако непростительную ошибку: издохла во время охоты на кабана).