Теодор… Дар Бога… Она определенно его не заслужила. Такой была ее последняя мысль, прежде, чем она уснула.

На следующий день приехал врач. Он осмотрел леди, но не нашел ничего серьезного. Предположил, что леди просто нервничала. Эмма мысленно согласилась с ним. С тех пор, как Теодор стал спать с ней, замечать, разговаривать, ей определенно стало намного лучше. Время было позднее, поэтому доктору Стивенсону предложили остаться до следующего утра.

А вечером начались роды. Когда за ужином Эмма почувствовала первые схватки, то очень удивилась и даже не поверила своим ощущениям, ведь она знала, что еще слишком рано. В конце концов, она никогда не рожала и не знает, на что это похоже. Она нерешительно посмотрела на доктора, на Теодора, но не стала им ничего говорить. Вскоре после ужина она отправилась в свои покои «отдохнуть». Но через час вынуждена была признать, что ей нужен доктор. Она отправила Кэтрин за мистером Стивенсоном.

— Кажется, миледи, роды начинаются, — ободряюще улыбнулся он.

— Нет, — испугалась она. — Еще рано. Еще слишком рано. Всего семь месяцев.

Доктор повидал на своем веку достаточно женщин, утверждавших о «преждевременных» родах, и потому лишь вежливо улыбнулся леди Эшли, посылая ее горничную за всем необходимым.

Эмма заплакала, мучаясь схватками. Теперь ей никогда не убедить Теодора, что это его ребенок. Если только дитя останется в живых… Ведь всего семь месяцев.

Пришла миссис Кэмп в сопровождении испуганного Теодора. Врач попросил мужа подождать за дверью. Дай Эмма хоть намек, что он нужен ей, и барон остался бы в комнате. Но она отвернулась, и Теодор вышел. Он сидел в своей спальне три часа, пока длились роды. Он слышал, как кричала от боли его жена, как миссис Кэмп и доктор успокаивали ее, уговаривали. Он задавался вопросом, долго ли продлятся роды, ведь иногда это может затянуться на сутки или двое. Иногда мать или ребенок не выживают. А если верить Эмме, то роды были преждевременны, в таком случае опасность увеличивается.

Как только Теодор услышал крик младенца, он не выдержал и ворвался в спальню. Мистер Стивенсон осуждающе посмотрел на него, но сказал только:

— У вас дочь. Поздравляю, милорд.

Миссис Кэмп завернула ребенка в одеяло и осторожно положила девочку в дрожащие руки Эммы. Леди Эшли разглядывала свою дочь, тихонько разговаривала с ней, а по щекам у нее катились слезы. Она не смела поднять глаза на мужа.

— Как они? — спросил Теодор у врача. Доктор Стивенсон отвел барона чуть в сторону.

— Леди в полном порядке. Но девочка… Семь месяцев, милорд, слишком малый срок, чтобы младенец выжил. Она слишком слабая, слишком маленькая. Я не могу наверняка утверждать, что все окончится благополучно.

Сердце Теодора ухнуло и куда-то провалилось. В груди образовалась пустота. Он посмотрел на кровать, где Эмма под руководством экономки впервые пыталась кормить ребенка грудью. Жена его все еще плакала, но она так смотрела на дочь, что нельзя было усомниться в ее безграничной любви к ребенку.

— Но она… может выжить?

— Есть подобные случаи, — ответил врач. Во взгляде барона была такая боль, что врач сам был не рад, что эта леди не соврала и действительно родила преждевременно. Несколько раз он наблюдал, как рождались абсолютно в срок нормальные, здоровые дети, которых в угоду приличиям называли преждевременно родившимися. Потом они оказывались не нужны ни отцу, ни матери. А этим двум, которые могли бы стать превосходными родителями, вскоре, может быть, придется испытать боль потери.

Теодор сел рядом с Эммой. Ему было больно смотреть на крошечное маленькое создание, зная, что… Он должен верить, что девочка выживет. Он нерешительно коснулся лысенькой головки ребенка, заснувшего на руках у матери.

— Она… прелестна, — сказал он.

— Да, — дрожащим голосом отозвалась Эмма. Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — Теодор, это твой ребенок. Я знаю, в это сложно поверить, но это твоя дочь. Я клянусь. Просто она родилась… много раньше, — голос Эммы сорвался и она вновь посмотрела на младенца.

— Я верю, Эмма. Верю.

Он погладил ее по голове.

Она нерешительно посмотрела на него и сочла, что он так говорит, просто чтобы успокоить ее.

— Как ты хочешь ее назвать? — спросил Теодор.

Эмма захотела назвать дочь именем его матери, но вдруг обнаружила, что она не знает его. В честь его тетушки Жюстины? Это было бы странно. Уж никак не в честь матери самой Эммы.

— Джульетта, — сказала она, выбрав это имя потому, что у нее не было ни одной знакомой Джульетты и потому, что оно было немного похоже на имя тетушки Теодора.

— Это имя моей матери, — удивился он.

— Правда? — в свою очередь удивилась она.

— А ты не знала?

— Нет.

Некоторое время они молчали, наблюдая за спящей Джульеттой.

— Теодор, — решилась заговорить Эмма. — Я хочу крестить ее сейчас. Можно?..

Теодор полагал, что ему удастся уберечь Эмму от преждевременных переживаний, но она, оказывается, сама догадывалась, что их дочь долго может не прожить.

Он медленно кивнул.

— Викарий здесь. Я позову его.

Маленькая Джульетта прожила на свете всего два часа. Она спала на руках у матери, а потом просто перестала дышать.

Теодор понимал, что не успел привязаться к младенцу так, как Эмма, и просто не представлял, как больно должно быть ей, если даже у него сердце разрывалось от горя.

Эмма винила только себя в смерти ребенка. Если бы она не пыталась мстить Теодору за его недоверие, вполне справедливое, если бы она не испытывала его терпение, то сейчас у нее были бы дочь и любящий муж. Да, несколько раз она из-за него испытывала сильное нервное потрясение, что и сказалось на ее состоянии, но его поведение было лишь следствием ее собственного.

Когда умерла Джульетта, Теодор пытался утешить жену, но она не могла видеть его. Она отворачивалась и просила его уйти. Несколько дней подряд она не вставала с постели, ничего не ела, никого не могла видеть, просто лежала и плакала. Даже Теодору не удавалось расшевелить ее или уговорить поесть. Тогда он однажды утром просто заставил ее есть. Буквально силком он раскрывал ее рот, держа в своих объятиях, а Кэтрин кормила ее с ложки. Когда она съела, по его мнению, достаточно, он отослал Кэтрин. Эмма в голос расплакалась.

— Я не хочу, не хочу, — повторяла она сквозь рыдания.

— Я знаю, но ты будешь есть, и будешь вставать и ходить. Я не позволю тебе умереть, — говорил Теодор, не особо надеясь, что она слышит его, поскольку Эмма упорно повторяла «не хочу» во время всей его речи. — Слышишь, Эмма? Ты зачала однажды, и значит, сможешь сделать это снова.

— Не хочу, не хочу…

— Да, Джульетта умерла, и я тоже скорблю, но не позволю тебе уйти вслед за ней, слышишь? Я не хочу, чтобы ты умерла. Сделай хоть раз так, как мне хочется. Эмма, милая, у тебя еще будут дети.

— Нет…

Теодор расценил новое слово из ее уст как прогресс.

— Будут, ты не должна сомневаться.

Хотя у него самого были сильные сомнения в собственной правоте.

Некоторое время Эмма молча плакала, а потом незаметно для себя уснула. Когда она проснулась, первым, что она вспомнила, были его слова «Сделай хоть раз так, как я хочу.» И она заставила себя съесть все, что ей принесли. На следующее утро она заставила себя встать с постели и подойти к окну. С крыши капало. Первый признак близкой весны, хотя будут еще и холодные дни. В этот момент в спальню вошел барон. Эмма напряглась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Лучше, — коротко и холодно ответила она.

Некоторое время он молча стоял у нее за спиной. Потом так же коротко ответил: «Я рад», — вышел и больше к ней в комнату не заходил.

Только спустя несколько дней Эмма догадалась, что он не приходит потому, что воспринял ее короткий ответ как проявление неприязни, в то время как он был всего лишь проявлением стыда и волнения. Надо было поправить дело, но она не знала как. К тому же она полагала, что он винит ее в смерти ребенка, просто слишком деликатен, чтобы высказать это вслух.